Чейз (Погоня) - Кунц Дин Рей. Страница 36

— А что Бренц?

— Я знал его — в библейском смысле слова.

— Он был твоим любовником? — уточнил Чейз.

— Да. Но это был мелочный, мерзкий тип, да к тому же грозил мне разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему наплевать, пусть хоть весь город знает.

— У него правильное отношение к своим пристрастиям, — заметил Чейз.

— Выставлять напоказ собственный грех, упиваться им? Это, по-твоему, здоровое отношение?

— Гомосексуализм — грех только для тех, кто хочет так думать, — сказал Чейз. — Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.

— Ты испорчен, как и все остальные, — сказал Судья. — По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.

— Как давно вы с Бренцем были любовниками?

— Два года назад, — ответил Судья, — может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.

— Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?

— В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.

— А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:

— Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.

— Я думал, у него денег больше, чем у тебя, — удивился Чейз.

— Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.

— Ты застрелил его из этого пистолета?

— Да.

— Где ты взял гранату?

Лицо Судьи на миг прояснилось.

— Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.

Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу — ручку и сказал:

— Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?

— Верю, — сказал Судья.

Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.

— Тебе, должно быть, ужасно интересно, — сказал Судья. — Не знаю, как ты нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы газеты.

— В газету это не попадет, — сказал Чейз. — Во всяком случае, то, что связано со мной.

— Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться от первой полосы. Даже если не хочешь в этом признаваться, ты — любитель рекламы, дешевый герой войны, который понюхал славы и теперь не может отвыкнуть.

— Нет, — возразил Чейз. — Ты ничего не понимаешь.

— Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил всех этих женщин и детей...

— Не я один.

— А теперь каждый раз, когда в газете появляется твоя фотография, ты играешь на этом “геройстве”. Кавалер медали за доблесть. Что за комедия, Чейз. Ты отвратителен.

— Я не хотел этой медали, — признался Чейз. Он и сам не понимал, с чего это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.

— Ну да.

— Именно так.

— Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.

— Потому что так я мог быстрее всего с этим покончить и вернуться к нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса стала бы в десять раз любопытнее.

— Все это рационализм.

— Ничего подобного! — рявкнул Чейз. — Черт возьми, к чему мне быть героем? Я просто хочу жить счастливо, как могу, как умею. Никакой я не герой.

— Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно, больше он не собирается обсуждать это.

— Ты правда собирался убить Гленду? — сменил он тему.

— Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?

— Гленду, — повторил Чейз.

— Конечно, — сказал Судья. — Она греховодница, как и ты, как и девчонка Элленби. И я все равно смогу вас убить, вас всех, вынести вам должный приговор.

— Да?

— Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят в психиатрическую больницу, на лечение. Правда, если мне подсунут доктора Ковела, я подниму вой до небес. — Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся и из глаз не потекли слезы. — Я выйду оттуда, может быть, через десять или пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. — Он посмотрел на бумажку, лежащую у его ног. — К тому же ты силой заставил меня написать признание, и на суде это могут учесть.

Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:

— Ты сам делал глушитель?

— Да, — сказал Судья. — Ничего сложного. Кусок трубы нужного диаметра, инструменты из школьной мастерской — вот и все. — Он улыбнулся Чейзу. — И славное же вышло бы фото на первой полосе — ты стоишь надо мной с орудием убийства в руке, торжествующий и прославленный.

Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони. Когда у Судьи отвисла челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.

Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел в ванную комнату и только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго стоял на коленях, выкашливая желчь, пока наконец раздиравшие его внутренности судороги не стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая со лба холодный пот.

Итак, дело сделано.

И никакой лжи больше не надо.

Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно охраняемой государственной наградой, он хотел только лишь одного: забиться в комнату на чердаке у миссис Филдинг и посвятить себя покаянию. Но ему этого не позволили.

Потом он встретил Гленду, и все изменилось. Уже и не могло быть речи о том, чтобы вернуться к затворничеству, отдалиться от происходящего вокруг. Теперь он хотел только покоя, любви и нормальной жизни. Ковел, полиция и Ричард Лински не давали ему этого. Газетчики, узнай они, что Чейз решил дело самостоятельно, тоже не дали бы.

Скрывая от самого себя, он, с момента своего решения прийти сюда в одиночку, знал, что собирается убить Лински именно таким образом. И когда он убирал следы борьбы в гостиной, он знал об этом. Но признался себе, только когда спустил курок.

Обратившись к своей совести, он не обнаружил вины. Это не то что женщины в туннеле. Они не сделали ему ничего плохого, ничем не угрожали. Судья же отнял у него всякую надежду на покой.

Чейз поднялся и подошел к раковине. Он полоскал рот, пока не исчез неприятный вкус, потом вернулся к унитазу, сел на крышку и попытался обдумать все происшедшее.

Он не чувствовал вины, потому что другие люди загнали его в угол — и освободиться ему удалось лишь с помощью смертоносных навыков, полученных в армии. Он выиграл по их правилам. Чейз сожалел о содеянном, но чувство вины относилось лишь к тем вьетнамским женщинам, которые будут жить в его памяти, пока он не умрет. Теперь ему стало абсолютно ясно: он умышленно не заметил пистолета на телевизоре и принял пулю в плечо как заслуженное наказание, и одновременно она подтолкнула его к действию, на которое было трудно решиться. Ричард Лински был такой же жертвой всеобщего ханжества, как и он сам. Будь крутым на войне и дома — вот всеобщий принцип, и он стал приверженцем этой морали.

Больше ему не нужно быть героем.

Чейз встал и вышел из ванной.

В комнате он отвязал тело Ричарда Лински, и оно распростерлось на полу. Затем принялся тщательно вытирать стул влажными бумажными полотенцами, и когда с него исчезли следы крови, поставил его на место, к обеденному столу, а полотенца бросил в мусорный пакет.

Осмотрев пистолет, Чейз обнаружил, что в обойме не хватает трех патронов, но тут уж он ничего поделать не мог. Впрочем, это вовсе не доказательство, что Судья стрелял в кого-то еще или что он не покончил жизнь самоубийством. Чейз вытер пистолет полотенцем и прижал к нему руки Судьи, чтобы оставить отпечатки.