Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион. Страница 33

Лукас не был мертв; она была абсолютно уверена в этом; более того, она знала, что он не отказался от своего стремления к ней; он парил где-то очень близко, хотя и был невидимым, и мог использовать как сосуд проявления лишь определенные формы материи, заставляя их служить своим целям хотя бы несколько секунд; он был духом внешней темноты и приходил холодным вихрем ветра, который, возникая из ниоткуда, закручивал в спиралевидном танце мертвые листья и утихал также неожиданно, как и возникал; его воля не могла удерживать эту нестойкую форму дольше нескольких секунд, но и этого времени, и ее силы было достаточно, чтобы распахнуть хилые створки застекленный двери и смахнуть бумаги с ее стола, как если бы он с возмущением смахнул их со стола рукой.

Теперь всё это было ей предельно ясно; Лукас, развоплощенный и неспособный проявиться разум, неспособный материализоваться никак иначе, кроме как в мимолетных и нестабильных формах, но все еще осознающий происходящее и ничуть не изменившийся после смерти, был движим все той же беспринципной волей, которая вела его по жизни; все его интересы были сосредоточены на материальном мире, делая его привязанным к земле духом; бестелесный, бесформенный, он все еще жаждал телесных удовольствий, и Вероника была его главным стремлением.

Наконец, подталкиваемый неизвестно какими демонами ревности, ненависти и фрустрированных желаний, он захватил и воспользовался телом собаки, бедного пятнистого зверя, который со своей тяжелой челюстью и мягкими лапами вполне подходил на роль оболочки для низшей жизни, поскольку его темперамент был куда ближе ему, чем человеческий, чью форму он использовал при жизни. В Лукасе было куда больше от охотничьей собаки, чем от человеческого существа; в добром спаниеле или мудрой овчарке было куда больше человечности, чем в нем; он не смог найти никакого иного тела, кроме как тела старой, дикой собаки, как нельзя лучше подходившей его целям.

В старые дни в Блумсбери Сквер Вероника ощущала первобытный ужас при мысли о том, что она не может рассказать ни одному человеческому существу о том опыте, через который она проходит; она бы просто выглядела сумасшедшей; временами она и сама казалась себе сумасшедшей, и тогда она всем своим сердцем желала, чтобы Лукас и все, что было с ним связано, оказалось бредом, пусть даже и ценой ее собственной свободы; по крайней мере, она бы знала, что с миром все в порядке, он все еще основан на трех измерениях и состоит из твердой субстанции, но что сама она обитала в мире, который был безумен, словно сон сумасшедшего. Невидимый ошейник, который Лукас надел на нее, был распространенным феноменом внушения, но она об этом не знала; а что же до собаки с глазами и намерениями человека? Средневековая литература была полна таких историй и зачастую довольно подробных, но и это ей тоже было неизвестно, и возможно, это было к лучшему.

О Батлере она вспоминала с ужасом и жалостью, как о человеке, столкнувшемся с кошмарной смертью; он казался ей странно далеким, а о его ухаживаниях она почти позабыла – в ту долгую секунду, когда она смотрела в собачьи глаза, сужающиеся до злых точек, она вернулась в самое сердце водоворота, из которого пыталась выбраться; лишь к одному Лукасу она стремилась теперь и один лишь Лукас заполнял собой ее горизонт. Однако она больше не думала о нем как о мужчине, к которому смягчилось ее сердце за время их кратковременного общения перед самым концом, скорее он снова был для нее человеком с темными и неизвестными ей целями, который беспринципно использовал ее в своих интересах. Лукас, который был мастером трансовой работы, Лукас, который был убийцей Батлера, мог увлечь ее за собой во тьму, откуда он восстал бы со своей зловещей работой, стоило ему лишь коснуться ее души, – и одна в своей залитой солнцем спальне, она дрожала,как если бы холод этой тьмы уже окутал ее.

Однако долго в одиночестве она не пробыла; появилась старая смотрительница и больше жестами, чем словами объяснила, что внизу был кто-то, кто хотел ее видеть. Наспех одевшись, Вероника спустилась в закрытый ставнями холл старой усадьбы; там она обнаружила двоих мужчин, только один из которых был ей знаком. Знакомый был доктором, которого вызывали, когда обнаружили Лукаса мертвым; но он был также и отцом Алека, и по его присутствию Вероника догадалась, что ненависть, вызванная этим кошмарным происшествием, опять достанется ей. Не способная защитить себя или предоставить какое-либо объяснение, или рассказать о реальном положении дел, она вернулась к тактике, примененной на дознании, когда ее попросили объяснить судьбу другого мужчины, найденного мертвым вблизи ее дома, и сейчас, как и тогда, ее собеседники прекрасно понимали, что в этом деле было много того, что не могли прояснить их вопросы. Они также чувствовали, и доктор, в свою очередь, дал это ясно понять, что две смерти были каким-то образом связаны и что за всем этим стояла Вероника, и он не мог бы испытать к ней еще большего отвращения, если бы поймал ее с поличным; его спутник, которому, очевидно, было некомфортно от такой демонстрации ненависти, стоял, неловко ковыряя охотничьим хлыстом свои сапоги для верховой езды, и разглядывал девушку, бывшую объектом многочисленных местных слухов, с которой впервые встретился лицом к лицу.

Вероника, со своей стороны, просто перечисляла факты, которые от нее требовали, не давая никаких дополнительных комментариев, прекрасно понимая, что ни один из этих мужчин не сможет увидеть скрытых связей, которые объединяли эти дела; борьба Лукаса с Братством, его злоупотребление полученными знаниями и последовавшее за этим наказание, да и, в конце концов, само существование тайной науки, которая имела дело с неизвестными силами, – все это было за гранью понимания этих двух истинных англичан, разве что разум отца, на некоторое время заострившийся из-за шока, вызванным смертью сына, интуитивно понимал, что этот странный порыв со стороны собаки был не менее странным событием, чем остановка сердца Лукаса, и косвенные улики привели его прямо к порогу девушки, которая в обоих случаях была последней, кто видел умершего.

В конечном итоге перекрестный допрос ничего не прояснил, за исключением факта, что Батлер был частым посетителем усадьбы (Вероника избавила своего собеседника от новостей, что его сын сделал ей предложение), и мужчина, озадаченный и рассерженный, повернулся к своему спутнику, воскликнув:

– Ну, Хагривз, что вы думаете об этом экстраординарном происшествии ? Другой мужчина впервые заговорил:

– Если хотите узнать мое мнение, доктор, то никакой мистики здесь нет; это обычный случай бешенства и лучше избавиться от собаки, чтобы она не заразила других; единственное, что не понятно, так это где сидящий на цепи зверь подхватил его. Полагаю, вы не возражаете, Мисс Мэйнеринг, если я уничтожу его? Это необходимо сделать, и я сделаю это достаточно безболезненно. Я ветеринар, кстати.

Вероника отшатнулась и, оказавшись у стены, оперлась на нее и уставилась в пространство невидящими глазами, а мужчины с удивлением наблюдали за ней. Для нее Лукас и пес были одним целым, и каким бы ужасным человеком ни был Лукас, она не могла вынести ему смертный приговор.

Наконец, к ней вернулась способность говорить.

– Я... Мне нужно время... Подумать, – сказала она.

Доктор резко ответил:

– У вас нет времени, – сказал он. – Зверь разгуливает на свободе, и одним небесам известно, что еще он может натворить.

Последовал новый приступ ужаса, ведь собака, сошедшая с ума или одержимая, могла свободно разгуливать где захочет, а она совершенно забыла об этом.

Затем заговорил незнакомец:

– Я хорошо понимаю ваши чувства к вашему животному, – сказал он. – Но я боюсь, что его придется уничтожить, и притом без промедления; подумайте о детях, что живут ниже по переулку; это самое милосердное, что можно сделать, да и к тому же он уже стар.

Вероника опустила голову.

– Делайте, как считаете нужным, – сказала она. – Только закопайте его где-нибудь подальше и поглубже, – и она развернулась и пошла в бильярдную.