Поедемте в Лопшеньгу - Казаков Юрий Павлович. Страница 143

Целый год прошел после решения облисполкома о Соловках, и что же? Да ничего. Я видел у председателя островного Совета Таранова рабочий экземпляр этого решения. Почти против каждого пункта, предписывающего сделать то-то и то-то, у Таранова на полях приписки: «Нет», «Не доставлено», «Не сделано»… И не в решении дело, и не в годе, который прошел после решения. Потому что если бы хотели превратить Соловки в музей-заповедник, в гордость не только Архангельска, но и всей нашей страны, давно бы сделали это, не дожидаясь выступлений в центральной печати. Ведь двадцать лет прошло после войны! И не только ничего но восстановлено на Соловках, а еще больше разрушено — одни стены устояли, крепкие стены, взрывчаткой бы их рвать, а голыми руками разве возьмешь?

На Анзерский остров Таранов не хотел нас пускать.

— Там заповедник.

— Вот и прекрасно! — сказали мы. — Поедем, поглядим, поговорим с научными работниками — интересно!

Таранов смутился несколько. Оказалось, никакого народа там нет, и заповедника нет, и ничего вообще нет, просто остров — и все…

— Пропуск я вам выдам, — сказал наконец Таранов. — Только в тетрадь вас запишу.

Записал. Потом попросил, чтобы я перечислил ему все мои книги. И книги записал.

А на следующий день поехали мы в Реболду — оттуда ходили на Анзер карбасы.

Через пролив карбас идет примерно минут сорок. Потом пустынный берег, сарай, карбас поворачивает назад, и мы остаемся одни. На сарае следы туристского остроумия: «Hotel Белая Лошадь». От сарая — еле заметная дорога во мху, наверх, в лес.

Мы одни на Анзере! Не то чтобы тут вообще никого не бывало — колхозники приезжают с Летнего берега на сенокос, московские студенты проходят здесь практику, забираются и туристы, конечно, без всяких пропусков… Но теперь, в этот час, мы тут одни, и не поймешь, радостно или грустно от этого на душе.

Два километра шли мы лесом, болотами, и хоть говорили нам, что на острове полно оленей, зайцев, всякой дичи, никто нам так и не попался, и назад шли, тоже ничего не видели и не слышали. Все на том острове молчало.

Дорога все вверх и вверх. Впереди расступятся немного деревья, ждешь с волнением — вот-вот увидишь нечто, какой-то таинственный скит. Нет, опять смыкаются кроны над головой, опять глухие озера по сторонам, опять шагаешь по болоту, потом снова дорога, по бокам местами грядки валунов — хорошая была когда-то дорога. И сердце уже как-то щемит, прибавляем шагу, — что же это, одиночество ли нас гнетет? — так хочется скорее дойти до жилья.

Но вот опять расступаются деревья, на этот раз по-настоящему, большой луг открылся, пологий длинный скат вниз, слева показался морской залив, темное озеро направо, и на перешейке — белейшее здание двухэтажных келий с двумя колокольнями церквей! Потом глаз жадно нашел еще несколько деревянных домов по сторонам, и все это лежало на дне долины, в голубизне светло-пасмурного денечка, на берегу глухого залива в высоких берегах, поросших острыми зубчиками елок. Скит звучал — отдаленно и матово — своей розоватой белизной, сизостью деревянных домов, красной железной крышей на всем темно-зеленом.

Постояв, стали мы спускаться к этому чуду, стали подходить все ближе, ближе и наконец пришли — и стало нам жутко.

Бурьян, иван-чай, какие-то зонтичные травы — все это было нам по плечи, дома стояли без стекол, с черными глазницами, кельи вблизи сочились красной кирпичной кровью (вот откуда эта розоватость-то издали!), церкви разбиты, исковерканы, на одной колокольне вместо купола сторожевая вышка с перильцами, окна на втором этаже келий в толстых решетках. Полы внутри келий были проломлены, лестницы на второй этаж обрушены, в церковь мы так и не вошли — побоялись.

Все было — как после войны, как после нашествия марсиан, — мертво, пусто, ни души кругом, одни мерзостные следы запустения и какого-то извращенного разрушительства. Как и на Соловках, тут везде надписи, отбита штукатурка, ободраны обои, разломаны подоконники (это в деревянных домах, которых вокруг каменных келий и церквей несколько). Всюду следы неряшливого краткого пребывания людей.

По дороге в скит мы еще разговаривали, а тут и говорить уже не могли, и быть нам тут долго не хотелось — с такой болью, с такой беспомощностью глядели на нас со всех сторон умирающие дома.

Сколько столетий теплилась тут жизнь, ежевечерне плавал над морем и озерами колокольный звон, сколько зим пережил этот скит, вознося струйки дыма к небу, сколько весен и белых ночей! И вот теперь конец и смерть? Кому же понадобилась эта смерть, кому от нее стало легче жить, какой областной деятель выполнил свой областной долг, подписывая бумагу, обрекавшую все, что тут было сотворено людскими трудами?

Бродя между домами, увязая в бурьяне, мы вдруг заметили довольно свежую надпись на фанере: «Заказник. Охота, рыбная ловля, сбор ягод и грибов запрещается!» Вот, значит, как — уничтожать историю разрешается, а ягоды и грибы собирать запрещается. Пусть, пусть успокоятся те, кто придумал тут заказник, и те, кто надпись писал, — ничего тут не собирают. Некому.

Когда мы уходили, поднялись по лугу и остановились, оглянулись, прежде чем войти в лес и прежде чем навсегда скроется от нас скит, — опять он звучал, тосковал внизу, такой далекий в тишине и пустыне, и опять издали был чуден, как розовая жемчужина между плоскостями зеркальных вод, в густой зелени леса.

Прав был редактор «Моряка Севера»: Соловки теперь у газетчиков в моде. Только ничего хорошего от такой моды Соловкам не будет. Чуть не в каждом журнале, в десятках газет появляются фотоэтюды и короткие репортажи о Соловках. Репортажи, как правило, состоят из дежурных фраз о красоте белых ночей и тому подобном. Выпускаются буклеты и открытки, на которых кремль снят только снаружи и обязательно издали, через Святое озеро, потому что вблизи снимать неинтересно. И во всех корреспонденциях, за редким исключением, ничего не сказано о творящихся на Соловках безобразиях.

В. Лапин, руководитель Архангельской специальной научно-реставрационной мастерской, тот самый В. Лапин, который заявил на конференции, что мастерская «не имеет возможности вести научно-исследовательскую работу» (интересно, что это за научно-исследовательская мастерская, которая не может вести научные работы?), в спешном порядке настрочил путеводитель по Соловкам, где есть и «седые легенды» и «яркие события», и опять-таки ни слова, ни звука не сказано о состоянии Соловков. Кому нужен этот обман?

Тысячи обманутых людей со всех концов страны едут на Соловки — и что же там находят? Прекрасную природу, прекрасные развалины и турбазу, на которой могут остановиться только 150—200 человек. Завтраки, обеды и ужины растягиваются на долгие часы, потому что на острове всего одна столовая. И один магазин, а в магазине — никаких продуктов (на острове нет холодильника), кроме консервов и водки. В море и на озерах великое множество рыбы — от семги до знаменитой соловецкой селедки, а местные жители счастливы, если достанут соленой трески, которую выловили на противоположном конце земли, у Ньюфаундленда, пять лет назад!

Мне попадались бодрые статейки о Соловках, где председатель островного Совета тов. Таранов именуется энтузиастом Соловков. Я смело утверждаю, что Таранов никакой не энтузиаст и весьма плохой хозяин. Потому что никаких улучшений на Соловках за десять лет не произошло.

Смешно было бы, конечно, возлагать на Таранова ответственность за восстановление Соловков. Средства не те, возможности не те. Но сберечь хотя бы то, что оставалось, можно было. Можно было завести хотя бы небольшой штат сторожей, поручив им охрану наиболее ценных архитектурных памятников. Можно было бы хоть поставить верстовые столбы на дорогах, протяженность которых, кстати, не слишком уж и велика. Можно было, имея в виду все увеличивающийся поток туристов, открыть на острове два-три летних кафе. Можно было открыть несколько гостиниц в бывших кельях, разбросанных по всему острову. Настлать новые полы, вставить стекла в окна, отремонтировать крыши, — и не так уж много для этого нужно средств. Можно было организовать хоть одну-единственную рыбацкую артель, чтобы снабжать остров свежей рыбой. Да мало ли что можно было сделать за все эти годы хотя бы по мелочам… И ничего не сделано!