Демон движения - Грабинский Стефан. Страница 20

Из прошлого Грота сумели извлечь лишь два факта. Первый - что он служил в армии во время франко-прусской кампании, второй — что потерял тогда своего любимого брата.

Более точных подробностей, несмотря на все усилия любопытных, никто так и не сумел раздобыть. В конце концов все успокоились, удовлетворившись скупой связкой биографических данных «инженера Грота». Именно так, без какой-то определенной причины железнодорожники со временем прозвали неразговорчивого товарища. Прозвище это, которое ему дали вовсе не по злому умыслу, так тесно срослось с персоной машиниста, что даже начальство использовало его в приказах и распоряжениях. Так люди хотели отметить его своеобразность...

Паровоз работал тяжело, ежесекундно выдыхая клубы лохматого всклокоченного дыма. Пар, который непрерывно поддерживала заботливая рука кочегара, растекался через кости труб по скелету железного великана, толкал ползун, напирал на поршни, раскручивал колеса. Грохотали рельсы, скрипели шестерни, со скрежетом перебрасывались рычаги и реверсы...

На мгновение Грот очнулся от задумчивости и глянул на манометр. Стрелка, очертив дугу, приближалась к роковому числу 13.

- Выпустить пар!

Кочегар протянул руку и дернул вентиль. Раздался отчаянный протяжный свист, и в тот же миг сбоку паровоза расцвел тонкий молочно-белый бутон.

Грот скрестил руки на груди и снова погрузился в мечтания.

«Инженер Грот — ха-ха! Удивительно меткое прозвище! Люди даже не представляют, какое оно меткое!..»

Машинист вдруг увидел где-то в далекой мглистой перспективе минувших лет тихий скромный домик в столичном

- 95 -

предместье. В светлой гостиной — большой стол, заваленный кучей чертежей, причудливых рисунков, технически эскизов. Над одним из них склоняется русая головушка Олеся, его младшего брата. Рядом стоит он, Кшиштоф водит пальцем вдоль сапфировой линии, которая обрамляет эллиптическим изгибом какую-то плоскость. Олесь согласно кивает, что-то исправляет, объясняет... Это их мастерская — таинственная утроба, где родился смелый замы сел летательного аппарата, который должен был покорил атмосферу, свободно паря в пространстве, расширить человеческую мысль и понести ее в иные миры, в бесконечность. Совсем немного оставалось до воплощения замысла: месяц два, максимум три. Неожиданно грянула война, рекрутчина поход, битва и... смерть. Светлая голова склонилась на окровавленную грудь, васильковые глаза сомкнулись навеки..

Он помнит тот миг, один-единственный ужасный миг, когда они взбирались на вершину «красного форта» - Олесь героически рванул вперед, он был издалека виден во главе отряда. Поднятая сабля уже касалась клинком края цвета стой хоругви, мужественная рука уже победно хватала ее древко... Но тут сверкнуло что-то из бастиона, клубящееся облако дыма плеснуло из крепостных амбразур, адский грохот пошатнул зубцы крепости... Олесь покачнулся, зашатался под мерцающей радугой палаша, выпавшего из руки, и сорвался вниз — в разгаре боя, за шаг до победы, вмиг когда он почти достиг цели...

Кшиштоф тяжело перенес эту смерть, долгие месяцы пролежал в лихорадке в полевом лазарете. Затем вернулся к обыденной жизни, наполовину сломленный. Оставил давние помыслы, мироборческие идеи, завоевательные планы стал машинистом. Он чувствовал здесь компромисс, понимал карикатурность этого решения, но сил больше не было остановился на малом. Вскоре суррогат полностью замени, былые идеалы, ограничил тесными серыми рамками некогда широкие горизонты: теперь он покорял пространство на новый лад, в малом масштабе. Но всеже выговорил у начальства право ездить исключительно на скорых — обычных поездов никогда не водил. Таким образом, наверстывая на

- 96 -

темпе, он хоть немного приближался к намеченному идеалу. Упивался бешеной ездой на длинных, протянувшихся вдаль линиях, одурманивал себя, преодолевая за короткое время значительные расстояния.

Не выносил только обратных дорог, не терпел так называемых поездок tour-retour*. Грот любил мчаться только вперед — он ненавидел всякое возвращение. Поэтому предпочитал возвращаться к неумолимому отправному пункту кружным путем, по кругу или эллипсу, лишь бы не в точности тем же самым; с абсолютной ясностью замечал несовершенство кривых линий, которые всегда возвращаются к истоку, чувствовал неэтичность таких замкнутых на себя дорог, но сохранял хотя бы видимость поступательного движения, имея хотя бы иллюзию стремления вперед.

Ибо идеалом Грота была безумная езда по прямой, без отклонений, без поворотов, езда одержимая, захватывающая дух, без остановок, ураганный лет паровоза в голубеющие мглой дали, крылатая гонка в бесконечность.

Грот не терпел никаких целей. После трагической смерти брата у него обнаружилось необычное психическое повреждение, проявлявшееся в страхе перед любыми целями, перед всяким обоснованным концом, завершением. Он всем сердцем полюбил извечность стремлений, забвение бесконечных далей — и возненавидел достижение целей, трепеща перед завершающим моментом от испуга, что в этот последний, решающий миг им овладеет разочарование, что натянутая струна лопнет, что он сорвется в пропасть — как Олесь много лет назад...

С тех пор машинист чувствовал невольный страх перед большими и малыми станциями и остановками. Правда, на его маршрутах их было немного, однако они имелись всегда, и время от времени поезд приходилось останавливать.

Станция со временем стала для него символом ненавистного конца, рельефным воплощением очерченных целей путешествия, той проклятой метой, перед которой его охватывали отвращение и тревога.

____________

* Tour-retour (фр.) — туда и обратно.

- 97 -

Идеальная линия дороги распадалась на ряд отрезков каждый из которых был замкнутым целым от пункта отправления до пункта прибытия. Возникало досадное ограничение, тесное, несказанно банальное: отсюда — и досюда. Н: чудесной ленте, вьющейся в бескрайность, образовывались глупые узлы, упрямые петли, портившие разгон, осквернявшие неистовство.

А спасения он пока не видел нигде: согласно природе вещей поезд должен был время от времени сворачивать к этим отвратительным пристаням.

И когда на окоеме уже выныривали контуры станционных построек, вырисовывались красные или желтые ширмы стен, на него нападал неописуемый страх и отвращение, рука поднятая к рычагу, невольно опускалась, и приходилось использовать всю силу воли, чтобы не проехать мимо станции

В конце концов, когда внутреннее сопротивление разрослось до небывалого напряжения, пришла счастлива; мысль: он решил ввести определенную произвольность в очертаниях цели, изменив ее границы и конечные точки Благодаря этому понятие станции, заметно потеряв чет кость, стало чем-то неопределенным, чем-то лишь слеш очерченным и весьма эластичным. Это смещение границ дарило определенную свободу движений, не сковывало безжалостными ограничивающими кандалами. Точки остановок приняв плавающие свойства, превратили названия станции в размытые термины, обретя собственную волю, едва не превратившись в фикцию, и с ними уже не надо было считаться. Словом, станция в таком широком понимании подвергнувшаяся вольной интерпретации машиниста, выглядела теперь не столь грозной, хотя и продолжала оставаться отвратительной.

Ведь речь шла прежде всего о том, чтобы никогда не останавливать поезд на месте, определенном регламент! но всегда отклоняться на какой-то отрезок впереди или позади него.

Поначалу Грот действовал очень осторожно, чтобы не пробудить подозрений железнодорожных служащих; первые отклонения были такими незначительными, что не приме

- 98 -

ши внимания. Однако, желая укрепить в себе ощущение произвольности, машинист старался разнообразить свои действия: иногда останавливался слишком рано, в другой раз с запозданием — колебания отклонялись то в одну, то в другую сторону.

Однако со временем такая осторожность стала раздражать его; свобода выглядела кажущейся, иллюзорной, чем-то вроде самообмана; не тронутое удивлением спокойствие, разлитое на лицах начальников станций раздражало, пробуждая дух противоречия и бунта. Грот раззадорился: отклонения с каждым днем становились все большими, их диапазон рос и усугублялся.