Демон движения - Грабинский Стефан. Страница 34

— К счастью, я могу оказать вам услугу, предоставив всестороннюю информацию. Можно ли узнать, куда едет любезная пани?

— В Уйсце Вижне.

— Превосходно. Сейчас мы узнаем о нем немного больше. Заглянем в список конечных станций... Уйсце Вижне.. Есть! Линия S-D, страница тридцатая. Замечательно!.. Время отправления поездов: пассажирский в 4.30 ночи, 11.20 днем и в 22.03 вечером. Цена билета второго класса 10.40 Перейдем к местным подробностям. Уйсце Вижне - высота над уровнем моря 210 метров, город третьестепенной величины — двадцать тысяч жителей, уездный суд, староство. техническая школа, одна гимназия...

Дама прервала ход объяснений нетерпеливым жестом руки:

— Гостиницы, любезный пан, есть ли какие-то гостиницы?

— Сейчас... сейчас будут... Есть! Два постоялых двора, одна гостиница «Под шапкой-невидимкой» и отель «Империал». То, что нам надо! Итак, отель «Империал» - сразу возле вокзала справа, две минуты ходу — солнечные просторные номера от третьей категории и выше — первокласснная обслуга, отопление по желанию, электричество, лифт, паровая баня внизу — три минуты спокойной, не-

____________

* Староство - польская административно-территориальная единица, в состав которой входили один или несколько городов, местечек и сел.

- 160 -

спешной ходьбы — обеды, ужины, замечательная домашняя кухня. Mein Liebchen, was*...

Туг пан Агапит прикусил язык, спохватившись, что в информационном запале зашел слишком далеко.

Дама сияла:

- Благодарю, пан, сердечно благодарю. Вы работаете профессиональным информатором при местной станции? — спросила она, вытягивая из сумочки маленькое портмоне.

Ключка смешался.

- Вовсе нет, пани. Пожалуйста, не считайте меня агентом информационного бюро. Я всего лишь любитель, из сугубо идеалистических соображений.

Теперь настала ее очередь сконфузиться.

- Очень извиняюсь и еще раз благодарю.

И подала ему руку, которую он по-рыцарски поцеловал.

- Агапит Ключка, судебный чиновник, — представился, приподнимая шляпу.

Сейчас он был в хорошем настроении — информационная стадия удалась нынче выше всяких ожиданий. И когда около десяти часов служитель в зале громогласно объявил об отправлении, «вечный пассажир» исполнил все свои символические маневры с удвоенной энергией двадцатилетнего молодого человека. И хотя после повторного возвращения в зал ожидания третье интермеццо не обещало быть привлекательным, хорошее настроение не пропало, и душу пана Агапита Ключки убаюкивало сладкое воспоминание о второй стадии.

Тем не менее сегодняшнему «турне» не суждено было обрести счастливое завершение. Ибо когда через два часа, то есть после двенадцати ночи, Ключка попытался в небывалой давке ворваться с чемоданом в купе третьего класса, он неожиданно почувствовал, как кто-то сильно дернул его за воротник и резко потащил со ступеней. Оглянулся с яростью, увидел в свете висевшего над рельсами фонаря разгневанное лицо кондуктора и услышал в шуме голосов следующую тираду, по всей видимости, обращенную именно к нему:

____________

* Моя дорогая (нем.).

- 161 -

— Убирайся отсюда ко всем чертям! Такая давка, ню и шпильку не воткнешь, а этот псих лезет по лестнице как одержимый и расталкивает людей, чтобы потом выскочить с другой стороны во время отъезда. Знаю тебя, пташку, не первый день, уже давно за тобой слежу! Ну, катись отсюда, чтоб духу твоего здесь не было, иначе позову на помощь жандарма! Нынче нет времени на удовлетворение дурноватых прихотей всяких помешанных!

Одуревший, напуганный до полусмерти Ключка неожиданно оказался за ограждением для пассажиров и, словно пьяный, шатнулся куда-то под сваи перрона.

— Так тебе и надо, — шептал сквозь оцепленные зубы, - зачем было лезть в третий класс вместо первого или второго? Последнее купе, последняя смена — всегда так бывало Птицу видно по полету.

Немного успокоенный этим выводом, он поправил измятый плащ и потихоньку убрался с перрона в зал ожидания, оттуда в вестибюль, а из него на улицу. В этот раз с него было достаточно «путешествий» — последнее происшествие отбило охоту завершать сегодняшнее турне, сократив его на час.

Было уже за полночь. Город спал. Погас свет в придорожных заведениях, затихли голоса в пивных и ресторанах Где-то вдалеке рассеивал мрак улицы чахлый фонарь на углу, где-то скользнул по тротуару тусклый проблеск из какого-то подземного притона. Сонную тишину иногда прерывал звук торопливых шагов припоздавшего прохожего или далекий вой спущенных с цепи собак...

По узкой, извилистой улочке, вившейся куда-то вверх среди глухих закоулков над рекой, тащился с чемоданом в руке вечный пассажир. Голова была тяжелая, как олово, ноги ступали жестко, одеревенело, словно ходули. Он возвращался домой ради нескольких часов сна перед рассветом, ибо завтра утром его ждала контора, а после третьего часа, как нынче, как вчера, как на протяжении невесть скольких лет — «символическое путешествие».

В КУПЕ

Поезд мчался сквозь пространство, быстрый как мысль.

Поля уже погрузились в сумеречный мрак; земли, стоявшие под паром, пустые, куда ни кинешь взгляд, плясали широкими кругами под окнами вагонов, безостановочно сворачивались, словно складки веера, и послушно отодвигались куда-то назад. Натянутые провода телеграфа то взлетали вверх, то спадали вниз, то снова тянулись какое-то время на одном уровне: упрямые, забавные, недвижные линии...

Годземба смотрел в окно вагона. Глаза, прикованные к блестящим рельсам, упивались их призрачным движением, опершиеся на раму окна руки словно помогали поезду отталкиваться от оставшегося позади пройденного пространства. Сердце колотилось в ускоренном ритме, будто пытаясь ускорить темп езды, удвоить разгон глухо стучавших колес...

Окрыленная ходом паровоза птица вольно вылетела из пут повседневности, быстро промелькнула вдоль вытянутой стены вагонов и, ударившись на лету игривым воланом об оконное стекло, обогнала локомотив. Гей, туда, в широкие синие дали, в отдаленный, укрытый туманами мир!..

Годземба был фанатиком движения. Обычно тихий и робкий мечтатель в момент восхождения по ступенькам вагона преображался до неузнаваемости. Пропадала беспомощность, исчезала куда-то робость, а застланные мглой

- 163 -

тревожной задумчивости глаза обретали блеск энергии и силы. Неисправимый любитель грезить наяву и недотепа внезапно превращался в жизнелюба, полного сильной воли и чувства собственного достоинства. И когда стихал бодрый отзвук кондукторского рожка и черная череда вагонов трогалась с места к далеким целям, безграничная радость пропитывала все его существо, разливая по самым дальним закоулкам души теплые струи, бодрящие как солнце в жаркие летние дни.

Что-то таилось в сущности стремительного поезда, нечто такое, что гальванизировало слабые нервы Годзембы, каким-то искусственным способом мощно усиливало его хилую жизненную энергию.

Создавалась специфическая среда — единственная в своем роде подвижная milieu*, обладавшая собственными законами, своим раскладом сил, своей собственной, странной, временами грозной душой. Движение паровоза действовало не только физически, разгон локомотива ускорял психические импульсы, электризовал волю, наделял его независимостью; «железнодорожный невроз», казалось, превращался в этом рафинированном невротике в какой-то положительный, позитивный, пусть и временный фактор. Этот усиленный восторг на протяжении всей поездки искусственно поддерживал на высоком уровне обычно хилые жизненные силы Годзембы, чтобы после наступления «благоприятных» условий погрузить его в состояние еще более глубокой прострации; поезд в движении влиял на него, словно морфий, впрыснутый в жилы наркомана.

Оказавшись в четырех стенах купе, Годземба мгновенно оживлялся, мизантроп с «твердой земли» сбрасывал здесь шкуру отшельника и сам приставал к людям, зачастую не склонным к беседе. Этот неразговорчивый и сложный в повседневной жизни человек внезапно превращался в первоклассного causeura, остроумно и ловко засыпал товарищей по путешествию наскоро сложенными искусными и остроумными анекдотами. Неудачник по