Грустная дама червей - Бочарова Татьяна. Страница 23
Она выпила снотворное и легла. Однако сон не шел. После долгих слез наступила прострация, отупение. В голове было пусто — ни мыслей, ни чувств, ничего.
Убедившись, что ей не заснуть. Карина встала, накинула поверх ночной рубашки халатик, а плечи закутала пледом и в таком виде уселась в постели. Щелкнула пультом: безмолвно загорелся маленький экран «Филипса» в углу. Карина в оцепенении глядела на сменяющие друг друга цветные картинки.
Так прошло два часа, и ее слух уловил отдаленный шум за дверью. Тотчас вслед за этим слабо тренькнул звонок.
Карина попробовала шевельнуться, но тело будто свинцом налилось и не слушалось. Звонок повторился снова, затем еще и еще, постепенно становясь громче и настойчивее.
Наконец Карина одолела навалившуюся сонную одурь, неуклюже сползла с тахты и, кутаясь в плед, вышла в коридор. Щелкнул замок.
— Неужели ты спишь? — Олег с ходу надвинулся на нее с порога, притиснул к стене, его горячие, нетерпеливые руки проникли под плед и халат к самому телу. Карина хотела было что-то сказать, но нахлынувшая знакомая жаркая волна лишила ее голоса.
Лихорадочно приникнув друг к другу, они едва добрели до комнаты. Тонкий шелковый халат слетел на пол, как последний осенний лист под дуновением ветра. За ним последовала ночная рубашка.
А дальше… Дальше все завертелось в стремительном, ускоряющемся вихре из страстей и эмоций.
Когда-то в одном из журналов Карина читала, что сексуальность в женщине пробуждается лишь к тридцати годам. Только достигнув зрелого возраста, она начинает осознавать свои желания, до этого же просто подчиняется мужским ласкам.
Тогда все это показалось Карине полной чепухой. Но сейчас она понимала, что написанное в статье сексолога — чистая правда.
То, что некогда испытывала она в объятиях Степана, что много лет считала неповторимым и восхитительным, не шло ни в какое сравнение с упоительным, пьянящим ощущением полной и абсолютной свободы. Свободы ото всего — от контроля разума, от житейской суеты, оттого, что мешает нам слиться с мирозданием, почувствовать себя его частицей…
Потом пришли покой и отрешенность. Постепенно, очень медленно, возвращались звуки и краски окружающего мира, а с ними мысли, воспоминания, тревога, боль.
— Мы с ума сошли, — шепотом проговорила Карина, глядя в темные от расширенных зрачков глаза Олега. — Леля… она же…
— Она спит. — Олег улыбнулся, легонько погладил ее по щеке. — Наглоталась валерьянки и дрыхнет как убитая. Ее так врачиха в консультации научила, а то она ночи напролет вертелась, сама глаз не смыкала и мне не давала.
— Боже мой, — сказала Карина едва слышно, почти беззвучно, — мы преступники.
— Почему? — Рука Олега, касающаяся Карининого лица, замерла, остановилась. — Я себя не считаю преступником.
— Но ребенок…
— Что — ребенок? — резко произнес Олег и отодвинулся от Карины на край тахты. — Она меня спрашивала, хочу я его или нет? Спрашивала? Не надо было обманывать. — Он хотел сказать еще что-то, но передумал и замолчал.
Карина осторожно дотронулась до его волос.
— Давай не будем об этом, — немного мягче сказал Олег, — я уже говорил: мне нужна ты, и никто другой. Сейчас Лельку нельзя тревожить, а после, когда она родит… придется ей обо всем узнать, ничего не поделаешь. Ребенок тут не спасет.
— Ты его бросишь?
— Я помогу поставить его на ноги. Денег на это у меня, слава богу, хватит. Моя мать Инку родила от другого мужчины, тот их оставил, но деньги регулярно слал и подарки привозил. Даже когда мама с отцом поженились и мой отец Инку удочерил. Ничего в этом нет особенного, бывает.
Карина хотела спросить Олега, зачем он позволил Леле делать ему массаж, если относится к ней столь сурово и безразлично, но не решилась. Ревность, мучившая ее три часа назад, угасла и больше не беспокоила.
В конце концов, что ей Леля — Карина согласна делить Олега с ней и вообще с кем угодно. Ни прощать его, ни разлюбить она в силах.
— Ладно. — Он обнял ее и встал. — Я пойду. Ты выспись хорошенько, утром за тобой заскочу. К девяти мы должны быть в капелле, не забыла?
Карина молча кивнула.
24
Через два дня она отнесла в капеллу трудовую книжку и подписала договор сроком на год. Днем раньше дирекция школы закатила ей грандиозный скандал по поводу ухода в середине учебного гола.
Карина молча выслушала нелицеприятные комментарии в свой адрес, взяла документы и вышла из здания. Глянула на освещенные окна, на чахлую рябинку, растущую у самой стены, на вывеску над козырьком входной двери и не почувствовала ничего, кроме невероятного облегчения.
Ей было жаль только Олю Серебрякову, но она отлично осознавала, что нельзя объять необъятное: в жизни приходится идти на компромиссы и выбирать, что для тебя важнее.
Самым важным для Карины сейчас было играть в капелле, реализовывая себя как пианистку, музыканта и находясь рядом с Олегом. Ее захватил, заворожил, околдовал неизвестный ранее оркестровый мир. Тот мир, который являлся для Олега не просто местом работы, но был частью его жизни, просто жизнью.
Теперь капелла постепенно становилась и Карининой жизнью.
Верка больше не звонила, и Карина была этому искренне рада: у нее самой не хватало ни сил, ни времени, чтобы связаться с подругой. Дни неслись стремительно и неудержимо, сменяя один другой, и в этом калейдоскопе событий, ворохе новых обязанностей и профессиональных проблем ей недосуг было обернуться назад, вспомнить прошлую, размеренную и слишком спокойную жизнь, оценить себя со стороны, испытать сомнение, тревогу, раскаянье.
Она жила лишь настоящим моментом, ощущая крылья за спиной и не желая затормозить, сбавить обороты, жадно и упоенно впитывая в себя все то, чего лишена была долгие годы.
Её день рождения отпраздновали тесным кругом, втроем с Лелей и Олегом. Накануне вечером нагрянул Саша.
С момента их летней ссоры он появлялся лишь пару раз, да и то в сентябре, все остальные попытки посетить ее Карина пресекала под тем или иным предлогом.
Сейчас Саша приехал без предварительного звонка, сюрпризом, и Карине вдруг показалось, что никогда прежде они не были даже знакомы.
Перед ней стоял абсолютно чужой человек, с которым ей не о чем говорить. Шел девятый час. сорок минут назад Карина вернулась с репетиции и теперь была поглощена ожиданием полуночи.
После двенадцати должен был прийти Олег — в это время Леля крепко спала под действием снотворного, и у них в запасе имелось два часа безопасного времени.
Карина не знала, что делать. Саша притащил огромный фруктовый торт, тот самый, что она обожала, а вдобавок к нему комплект шелкового кружевного белья. Белье выглядело жутко дорогим, и Карина подозревала, что Саша истратил на него половину месячной зарплаты.
Она скрепя сердце поставила чайник, накрыла на стол в кухне. Саша оживленно болтал, отколупывая ложкой от торта и прихлебывая из чашки, а ей страстно хотелось лишь одного — чтобы он немедленно ушел.
Разговор вертелся вокруг Верки, Сашиного нового начальства, строительства, начатого им в деревне у теши, и прочей чепухи. Карина мужественно поддерживала беседу, чувствуя, как по спине у нее от нетерпения ползут мурашки.
Наконец Саша допил чай, съел последний кусочек торта и, дождавшись, пока Карина закончит очередную пустую, ничего не значащую фразу, произнес просто и буднично:
— Ладно. Пора убираться ко всем чертям, а то тебя скоро стошнит от моего присутствия.
Оторопевшая Карина молча уставилась на него, не зная, что сказать в ответ.
— Не надо, — ласково проговорил Саша и, перегнувшись через стол, легонько погладил ее по руке своей квадратной ладонью с короткими, толстыми пальцами. — Не напрягайся. Я все вижу. И что у тебя теперь другая жизнь, и что тебе никто не нужен, а я — в первую очередь. Ведь так?
Карина молча кивнула.