Когната (СИ) - Сальников Алексей Викторович. Страница 12

— Мы хотя бы это сделали, а что ты делаешь? — поинтересовался дракон-сын.

— Я тайной полиции не попасться пытаюсь, — едва улыбнувшись, ответил отец.

— Ты, чтобы это успешно получилось, хотя бы в присутствии посторонних перестать делиться своими мыслями должен, — тоже не скрывая улыбки, посоветовал молодой дракон и слегка шевельнул головой, намекая на окружающих слуг.

— Мне, в таком случае, несколько лет молчать придется. Я так не могу.

Как позже Костя узнал от Волитары, ее отец симпатизировал коммунистам. Вообще он был дипломатом и редко появлялся дома, хотя дипломатии между людьми и драконами после начала войны почти пришел конец и работать ему по основному виду деятельности вроде бы было не над чем. Он не делился с детьми, чем занимается. Насколько понял Костя, отец Волитары пытался убедить чиновников империи смягчить жестокость по отношению к военнопленным или хотя бы прекратить их уничтожение. Положение в обществе, которое отчасти одобряло причуды аристократии, позволяло ему вольнодумство до поры до времени. Драконы попроще, позволившие себе высказывать коммунистические лозунги, еще до войны отправились кто в психушки, кто в концлагеря, а кто в психушки, а затем уже в концлагеря.

— Но ты ведь тоже большевик есть, — сказала Константину Волитара в одном из первых разговоров. — Все люди большевики есть. Вы за то, чтобы все машины покрашены в красный цвет были, в каждой комнате портрет Ленина находился, а всех детей отнимать у родителей нужно и в военные училища отдавать. И чтобы от вашей тайной полиции секретов не было, шторы во всех комнатах убраны должны быть. И все каждое утро гимн страны исполнять должны, а кто не исполняет, тот в тюрьму отправляется.

Вроде бы не до шуток было, а Костя засмеялся над тем, с какой уверенностью она произносила это, однако переубеждать не стал, потому что как-то угадал, что бесполезно. Только отец молодых драконов в полной мере считал его разумным существом. Для остальных он был чем-то вроде собаки, только говорящей. Даже не собакой считали, а щенком, что ли. Каким-нибудь золотистым ретривером. Волитаре он был интересен только тем, что мог превратиться в дракона при ее правильном воспитании. Она не стеснялась его настолько, насколько не испытывала неловкости при служанке. Могла выйти из душа и спокойно ошиваться в комнате голая как ни в чем не бывало, и это было неловко до такой степени, что Костя начинал разглядывать узоры на ковре.

Так же неловко было Косте, когда он увидел, как Волитара рыдает.

Это случилось спустя несколько месяцев жизни Кости в драконьем доме, когда там узнали, что отца молодых драконов все же арестовали и расстреляли или сожгли, словом, убили за его убеждения. Косте даже захотелось попытаться утешить Волитару, да что там, он и брату ее едва не сказал, что их отец был хорошим драконом, когда увидел его пустые от горя глаза. Косте помешало только то, что он продолжал ненавидеть драконов, особенно высокородных, ведь они, после всего, что произошло, не перестали жадно слушать радио по вечерам, не прекратили радоваться успехам своих, будто победы являлись доказательством их правоты по отношению к людям и драконам других взглядов.

Он и себя недолюбливал за то, что оказался этаким мальчишом-плохишом, которого кормили, одевали враги, а он ничего не мог с этим поделать, и даже ловил себя на том, что некоторые вещи у драконов ему нравятся. Например, тут у него имелась своя комната, и она была больше, чем у него в городе, в этой комнате целую стену занимал книжный шкаф, слова в предложениях на страницах этих книг стояли так, будто их писали люди с травмой мозга, но все равно их можно было читать, переиначивая предложения на человеческий лад. Дверь из его комнаты вела на огромный, в половину школьного спортивного зала балкон, откуда в моменты бессилия и тоски Костя хотел сигануть вниз головой, а часть времени занимался тем, что то и дело захаживал туда и смотрел на небоскребы мегаполиса, торчавшие на горизонте, на снежные вершины гор, на далекую долину внизу. Ему нравилось, когда Волитара брала его в полеты, чтобы он привык и полюбил скорость и высоту. У девушки-дракона нашлись специальные крепления, чтобы возить Костю на спине. «Когда импринтинг случится, ты так же летать сможешь», — говорила она, нисколько не сомневаясь, что Костя рано или поздно превратится в дракона и станет перевертышем. Он и упражнения по стрельбе и фехтованию с ней любил, правда, кажется, не по той причине, по которой она думала. Она вроде бы считала, что он заинтересован этим, как и все мальчики, а он надеялся когда-нибудь применить пистолет и меч на практике, на ком-нибудь из рыцарей-драконов. Именно рыцарей, по той причине, что обычных драконов ему было не столько жаль, сколько он не знал, как к ним относиться.

За исключением упражнений с Волитарой Костя был предоставлен сам себе. Он пытался помочь слугам просто потому, что привык помогать старшим. Слуги шарахались от него, и Костя не понимал почему, пока Волитара не объяснила:

— Они тебе друзьями не станут. И ты им другом не станешь. У вас разная жизнь будет. Ты стараться можешь, но теперь между тобой и ими пропасть пролегает. Я и ты ближе находимся, чем между тобой и дворней дистанция существует и существовать будет. Ты будущий рыцарь есть. А они навсегда служить остаются.

Костя не понимал, как при таком замечательном, в кавычках, раскладе слуги еще не подмешали яда ему в овсянку, но их, получается, все устраивало.

Брат Волитары увидел попытки Кости вмешаться в дела слуг и неожиданно заступился за него перед сестрой:

— А кто из нас причуд не имеет? — сказал он. — Одна по жениху, который ее бросил, страдает. Другой, что он философ, думает. Третья императорскую власть получить пыталась. Четвертый с людьми связался и то, что все равны, пропагандировал. Насколько я судить могу, он в полной мере членом нашей семьи растет.

После этих слов от Кости отстал слуга, который пытался следить за порядком в его комнате, Костя смог мыть за собой посуду, и горничные прекратили захлопывать дверь перед его носом, прежде чем начать уборку в очередной из комнат.

Таким образом Костя обнаружил, что, несмотря на красивую оболочку, хозяйство в доме велось не всегда идеально, и между ним и слугами установилось что-то вроде молчаливого согласия: они могли переглядываться если не улыбаясь друг другу, то с хитринкой в глазах. Одна из пожилых горничных подрядила Костю выбрасывать выметенную пыль и менять воду в ведре для мытья пола. Залезать с тряпкой, куда ей уже трудно было вскарабкаться или протиснуться. Выяснилось, например, что под кроватью брата Волитары пыль убирали только там, где ее можно было разглядеть не нагибаясь, а дальше там просто хлопья лежали, но каждый раз поднимать дубовое сооружение мало у кого хватило бы сил. Когда горничная отправила Костю туда, потому что лишь он мог проскользнуть под низкий каркас, ему пришлось несколько раз нырять под кровать и обратно и менять тряпку, вытаскивая оттуда, кроме пыли, разные предметы: пуговицу, два карандаша, несколько листов смятой бумаги с частично вымаранными текстами. Под конец этой уборки Костя обнаружил прилегшую у самого плинтуса длинную батарейку для стилета. Ее он сунул за пояс, спрятал под рубашку, а когда остался один, укрыл тем же надежным способом — закатил подальше под кровать, но уже под свою.

У него появилась надежда не превратиться в дракона и если и не вернуться к маме с папой, то хотя бы отомстить за смерть бабушки и дедушки. Он помнил их крики во время сожжения, и подчас среди возни по дому, чтения, тренировок память возвращала ему эти ужасные звуки человеческого страдания, и тогда Костя замирал от ужаса и ненависти, в том числе к себе тоже. Он будто просыпался от царящего вокруг покоя и благополучия и понимал, что вокруг него вовсе не друзья, вовсе не безобидные существа, желающие ему добра, хотя порой очень хотелось думать, что все это навсегда, что так оно и будет всю жизнь: замок, Волитара, полеты, книги, фехтование, стрельба, комната, вид, открывавшийся с огромного балкона.