Ледяная тюрьма - Кунц Дин Рей. Страница 23

Рядом с Горовым в капитанской рубке сидел Петр Тимошенко, молодой офицер-связист. Их окружало большое количество электронной аппаратуры: экраны, шкалы, циферблаты мигали, мерцали или горели всевозможными цветами, раскрашивая полумрак алыми, янтарными, зелеными, голубыми пятнами. Даже над головой были закреплены видоискатели, диаграммы, графики, индикаторы, экраны и пульты управления с клавишами и переключателями. Когда из ходовой части подтвердили получение приказа «Так держать!», который был доведен до сведения машинного отделения и атомщиков, обслуживающих реактор, Тимошенко обратился к Горову:

— Разрешите выдвинуть антенну, капитан.

— Затем мы сюда и явились. Действуйте!

Тимошенко миновал главную кают-компанию и, пройдя девять метров, оказался перед рубкой связи. Это был крошечный чуланчик, плотно уставленный радиооборудованием, рассчитанный на прием и передачу шифрованных сообщений на ультравысоких частотах (УВЧ), высоких частотах (ВЧ), очень низких частотах (ОНЧ) и крайне низких частотах (КНЧ) [9]. Усевшись за главную консоль — это был пульт с клавиатурой для ввода данных — и откинувшись назад, он обвел взглядом шкалы и экраны вверенного ему хозяйства, представляющего собой пестрый набор приемопередатчиков, компьютеров и прочей вычислительной и связной аппаратуры. Улыбнувшись, он ушел с головой в работу, очень скоро начав что-то мурлыкать себе под нос.

В обществе, особенно если это была мужская компания, Петру Тимошенко редко удавалось чувствовать себя в своей тарелке, зато с техникой он всегда оказывался на короткой ноге. В рубке управления, где остался капитан, Тимошенко распоряжался вполне по-хозяйски, но этот закуток, где аппаратуры было еще больше, для молодого офицера являлся воистину домом родным.

— Готово? — спросил второй техник.

— Да. — Тимошенко прикоснулся к желтому переключателю.

Наверху, по ту сторону прочной, спасающей экипаж и все остальное, что было заключено внутри судна, оболочки, из сопла трубы, которую не заливало водой, потому что давление в ней превышало давление нависших над ними многих тонн морской воды, выскочил маленький, заполненный гелием баллон и бойко поспешил наверх. Быстро поднимаясь к поверхности моря, этот надувной шарик тащил за собой сквозь черные, светонепроницаемые воды разматывающийся на все большую длину провод. Когда баллон достиг границы между водной и воздушной стихиями, техники «Ильи Погодина» заполучили возможность фиксировать любую передачу любого сообщения, передающегося или принимающегося в любой точке восточного побережья Гренландии. Мониторинг обнимал собой все каналы связи во всех средах, единственное исключение — это проложенные под землей телефонные кабели, да, пожалуй, еще почтовая связь и записки. Все остальное «Илья Погодин» подслушивал и, как говорится, брал на карандаш. Баллон был такого же скучного серовато-синего цвета, как и волны зимнего моря, что болтали его, — и потому оставался совершенно незаметным: даже с палубы корабля, метрах в десяти, шарика уже не было видно. Прикрепленная же к нему антенна, хотя и представляла собой сложное, в смысле инженерии, сооружение, была совсем коротенькой и тоже не бросалась в глаза.

На суше, среди штатских, Тимошенко зачастую проявлял застенчивость. Он был высок, строен или скорее тощ, костляв, неуклюж и неловок в движениях и, нередко, в поведении тоже. Бывая в ресторанах и ночных клубах, да и просто на улицах больших городов, он мучался всякими нелепыми подозрениями: ему все время казалось, что все вокруг только тем и заняты, что следят за ним и дивятся его неотесанности. А вот «Илья Погодин» предлагал ему куда более надежную среду обитания, тут было его царство, а когда его владения уходили на глубину, Тимошенко вообще наслаждался ощущением своей невидимости, словно бы море, особенно на глубине, не входило составной частью в мир, включавший в себя и сушу, и воздух, и много чего еще, но было как бы параллельной вселенной. Тимошенко блаженствовал: кругом холодные черные воды, никто на него не смотрит, никто его не слышит, некому потешаться над его нескладностью. Потому что он — невидимка. Призрак.

Выждав время, за которое Тимошенко должен был успеть развернуть антенну и пробежаться по достаточно широкому радиодиапазону, капитан Горов направился в рубку дальней связи. Поприветствовав кивком младшего техника, Горов спросил у Тимошенко:

— Ну и как?

Офицер связи, придерживая наушник у левого уха, широко улыбнулся.

— Как полагается. Все слыхать.

— Что-то стоящее?

— Пока что не очень. Так, около берега американские моряки. Зимние учения. И какую-то технику испытывают.

Хотя холодная война давно кончилась, правда, уходя, она оставила за собой длинную, волочащуюся шлейфом тень, и прежние враги, как предполагалось, должны были расстаться с былой неприязнью друг к другу, а то и, как считали некоторые, превратиться в лучших друзей, тем не менее большая часть былой советской разведки и всех ее аппаратных ответвлений осталась незадетой переменами. И как заграничная сеть агентуры, так и аппаратчики внутри страны были доселе целы и невредимы. Российский Военно-Морской Флот по старинке собирал информацию, посылая суда-корабли к берегам каждой значимой западной страны и в имеющие стратегическое значение ареалы и чувствительные пункты Третьего мира. Что же, если и есть в мире что постоянное, так это вечные перемены. Если вчерашние недруги чуть ли не за сутки стремительно превратились в искренних друзей, вероятно и обратное превращение, и оно может произойти с той же живостью. И друзья станут врагами.

— Держите меня в курсе, — попросил Горов, покидая рубку дальней связи. А сам направился в офицерскую кают-компанию обедать.

13 ч. 40 мин.

Присев на корточки у коротковолнового приемопередатчика и вызвав станцию Эджуэй, Харри закричал в микрофон:

— До Туле добраться смог?

Хотя голос Гунвальда Ларссона и должен был, прежде чем дойти до узников ледовой пещеры, пробиться сквозь густое сито разрядов статического электричества, звучал он внятно и понятно.

— Я в постоянном контакте с ними и еще с норвежскими метеорологами, которые на станции на архипелаге Шпицберген. Держу связь с теми и другими уже двадцать пять минут.

— И что, хоть кто-то из них к нам не собирается?

— Норвежцы зажаты во льдах, глухо. А американцы сказали, что у них в Туле есть несколько машин марки «Каман Хаски». Это такой вертолет, который специально предназначен для поисковых работ. У «Хаски» топливные баки пообъемнее и дальность полета побольше. Но на базе сейчас нелетная погода: условия такие, что выпускать их в воздух никак нельзя. Жуткие ветры. А когда погода улучшится и они смогут подлететь к вам — если смогут, — погода уже у вас к этому времени настолько ухудшится, что вряд ли они сумеют посадить машину на ваш айсберг.

— А нет ли чего-то поближе к нам? Ледокола какого-нибудь или крейсера, по соседству с айсбергом?

— Американцы сказали, что нет.

— Так что надеяться на чудеса не приходится.

— Как, по-твоему, вы выкарабкаетесь?

Харри отвечал:

— Мы не занимались инвентаризацией наших запасов, но я уверен, что даже топлива у нас хватит самое большее часа на двадцать четыре.

Громкий статический разряд отозвался раскатами эха в громадной ледовой пещере, так что можно было подумать, что кто-то выстрелил из автомата.

Гунвальд, слышно было, замялся. Потом:

— По самым свежим метеопрогнозам, то, что теперь, превосходит размахом любую из пережитых нами за эту зиму климатических конфигураций. Нас ожидает неделя жесточайших бурь. Шторм на шторме едет и штормом погоняет. Даже коротенького просвета между бурями не намечается.

Неделя. Харри прикрыл глаза, чтобы не видеть ледяную стену, к которой была прислонена радиостанция, — уж слишком ясно просматривалась их грядущая участь. Ладно, у них термокостюмы, они защищены от ветра, но не протянут они неделю без тепла. И у них, в сущности, не осталось еды; голодание непременно понизит сопротивляемость организма воздействию опускающейся ниже нуля температуры.