Художник зыбкого мира - Исигуро Кадзуо. Страница 6

Госпожа Каваками, несомненно, могла бы перечислить немало тех маленьких усовершенствований в облике ее заведения, которые она произвела с годами. Но, на мой взгляд, там и сейчас все выглядит практически так же, как в тот летний вечер. Стоит войти, и в глаза сразу бросается стойка бара, освещенная теплым светом низко подвешенных светильников; остальная же часть помещения как бы скрывается в полутьме. Редкие посетители в основном предпочитают устраиваться за стойкой, в озерце света, что создает в баре атмосферу душевной близости и уюта. Я помню, как с удовольствием осматривался, впервые попав туда, да и сейчас, несмотря на те колоссальные перемены, что произошли в мире, бар госпожи Каваками по-прежнему мил моему сердцу.

Однако вокруг него от прежней жизни почти ничего не осталось. Выйдя за порог бара, вы можете оцепенеть от изумления, решив, что за выпивкой и не заметили, как вас занесло куда-то на самый край цивилизованного мира. Все вокруг превращено в пустыню, заваленную обломками. Только уцелевшие остовы домов на заднем плане напоминают о том, что вы находитесь почти в центре города. «Военная разруха» – так называет это госпожа Каваками. Но я-то помню, как гулял здесь сразу после капитуляции и многие из этих домов еще стояли. И «Миги-Хидари» был на месте, хотя окна в нем выбило взрывами, а полкрыши провалилось внутрь. И я тогда все спрашивал себя, проходя мимо этих изуродованных зданий, смогут ли они вернуться к прежней жизни? А потом заглянул туда как-то утром – и увидел, что бульдозеры уже все сровняли с землей.

В общем, на той стороне улицы теперь один мусор. Нет, у властей, конечно же, имеются какие-то планы, но пока – вот уже целых три года! – смотреть там не на что. После дождя между кучами битого кирпича остаются глубокие лужи, которые подолгу не просыхают. В этих лужах плодятся комары, и госпоже Каваками пришлось даже затянуть окна противомоскитной сеткой, хотя, как она справедливо заметила, клиентов это может только отпугнуть.

Здания по соседству с ее баром еще стоят, но в большинстве своем кажутся совершенно заброшенными. А ближайшие дома пустуют уже довольно давно, и это очень ее тревожит. Госпожа Каваками часто говорит, что если бы случайно разбогатела, то с удовольствием купила бы их и расширила свое заведение. Но денег у нее нет, вот и приходится ждать, пока эти дома купит кто-нибудь другой. Впрочем, она, наверное, была бы этому рада даже в том случае, если бы и там тоже открылись бары или кафе – все, что угодно, только бы не жить, точно посреди кладбища.

Если вам доведется выйти от госпожи Каваками, когда сумерки уже сгущаются, вы, возможно, невольно помедлите у порога, глядя на огромный пустырь, что раскинулся через улицу, где еще различимы в полутьме груды битого кирпича, сломанные доски и торчащие из земли искореженные водопроводные трубы, похожие на фантастические сорняки. И когда вы пойдете по улице, вдоль нее все время будут тянуться такие же горы мусора и меж них – грязные лужи, посверкивающие в свете уличных фонарей.

А если у подножия того холма, на котором стоит мой дом, вы остановитесь ненадолго на Мосту Сомнений и оглянетесь назад, на бывший наш «веселый квартал», то, если еще не совсем стемнело, сумеете, наверно, разглядеть цепочку старых телеграфных столбов с оборванными проводами. Столбы эти уходят вдаль и постепенно исчезают во мраке, окутывающем ту дорогу, по которой вы только что прошли. И возможно, вы обратите внимание на странные темные гроздья на верхушках столбов – это птицы, весьма неудобно устроившиеся там на ночлег и словно ждущие, когда же снова будут натянуты провода, на которых они когда-то сидели, как ноты на нотных линейках.

Не так давно я стоял как-то вечером на нашем маленьком деревянном Мосту Сомнений и смотрел, как на дальнем пустыре над грудами мусора поднимаются два столба дыма. Возможно, огонь разожгли рабочие, неторопливо осуществлявшие некий бесконечный государственный план; а может, мусор просто подожгли дети, играя в какую-то недозволенную игру. Но отчего-то эти столбы дыма вызвали у меня приступ жестокой меланхолии. Они напоминали погребальные костры. Ну да, так и госпожа Каваками говорит: «живешь, точно на кладбище». И неудивительно, как вспомнишь, сколько людей когда-то толпилось на улочках этого квартала.

Впрочем, я отклонился от темы. Я ведь пытался припомнить подробности пребывания у нас в гостях моей старшей дочери Сэцуко.

Как я, наверное, уже говорил, Сэцуко приезжала к нам в прошлом месяце и большую часть самого первого дня провела на веранде, беседуя с сестрой. Где-то далеко за полдень, когда дочери мои совершенно погрязли в каких-то своих женских разговорах, я решил оставить их и отправился на поиски своего внука Итиро, только что промчавшегося мимо нас и исчезнувшего в недрах дома.

Я шел по коридору, когда тяжелый глухой удар вдруг заставил весь дом содрогнуться. Встревоженный, я поспешил в столовую. Днем у нас в столовой темновато, и после залитой солнцем веранды моим глазам понадобилось, наверное, несколько минут, чтобы убедиться, что Итиро там нет. Но тут послышался еще один удар, затем еще и еще, а затем и голос самого Итиро, выкрикивавшего что-то вроде «Йе! Йе!». Звуки эти доносились из комнаты, носившей у нас название «музыкальной». Я подошел ближе, прислушался и тихонько раздвинул створки двери.

В отличие от столовой, музыкальная комната освещена солнцем почти весь день. Это такая веселая и светлая комната, что, будь она немного побольше, наверняка стала бы просто идеальным местом для трапез. Одно время я использовал ее для хранения своих картин, а также красок и прочих материалов, но теперь в ней, помимо немецкого пианино, практически ничего нет. Скорее всего, именно почти полное отсутствие мебели и привлекло сюда моего внука, как раньше по тем же причинам веранда. Заглянув в «музыкальную», я увидел, как Итиро, странно притопывая ногами, пересекает комнату по диагонали – вероятно, решил я, он воображает себя всадником, чей конь галопом мчится по бескрайним прериям. Поскольку двигался он спиной к двери, то и меня заметил не сразу.

– Дед! – обернувшись, сердито воскликнул он. – Неужели ты не видишь, что я занят?

– Извини, Итиро, я не понял.

– Я же не могу играть, когда ты там стоишь!

– Еще раз извини, что помешал, но твои вопли звучали так интригующе, что мне очень захотелось войти и посмотреть, что ты тут делаешь.

Итиро некоторое время сурово смотрел на меня, потом сказал мрачно:

– Ладно, входи. Но только садись и сиди тихо. Я очень занят.

– Хорошо, хорошо, Итиро, – улыбнулся я. – Большое тебе спасибо.

Но мой внук продолжал испепелять меня взглядом, пока я не пересек комнату и не уселся у окна. Вчера вечером, когда Итиро с матерью приехали к нам, я подарил ему альбом для рисования и набор цветных карандашей. И теперь я заметил на татами раскрытый альбом и разбросанные карандаши. Я видел, что на первых листах уже что-то нарисовано, и уже хотел было поднять альбом и посмотреть, что там такое, но в этот момент Итиро возобновил игру, прерванную моим появлением.

– Йе! Йе! – покрикивал он.

Я так и замер, внимательно наблюдая за ним, но мало что мог понять в тех сценах, которые он изображал. Он то скакал на лошади, то начинал сражаться с невидимыми врагами и все время что-то бормотал себе под нос. Я изо всех сил старался разобрать, что он говорит, но мне казалось, что это не обычные слова, а просто некий набор звуков.

Он очень старался не обращать на меня внимания, но все же мое присутствие явно действовало на него угнетающе. Несколько раз он как-то вдруг странно застывал, даже не доведя до конца то или иное движение и словно полностью утратив всякий интерес к игре, потом снова брался за дело. Впрочем, вскоре ему все надоело, и он шлепнулся на пол. Я даже хотел ему поаплодировать за доставленное мне удовольствие, но решил, что, наверно, не стоит.

– Весьма впечатляющее зрелище, Итиро, – похвалил я его. – Только я не совсем понял, кого ты изображал?