Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна. Страница 15

Да и кто мог предположить, что юнец окажется внебрачным отпрыском управителя городской стражи, не без стараний настырной мамочки начавшим карьеру в отцовских владениях? Обвинение прозвучало смехотворно, никаких телесных повреждений, кроме гневного румянца на щеках юноши, осмотру патруля не предстало, зато дама топала ногами, потрясала грудями и медальоном, обеспечивавшим исполнение любых капризов, потому вечер закончился тем, чем и должен был. Безмятежным сном в городской тюрьме.

Пожалуй, моё настроение по сравнению с мыслями и чувствами, посетившими стражников, можно было назвать вполне радужным. Задерживать далее, чем случится разбирательство, меня не станут, более того, как только я не явлюсь к утренней поверке, начальство начнёт искать нерадивого сопроводителя, и горе чадолюбивому управителю, если я отыщусь в камере, а не на свободе. Стражники и так расстарались, поместив меня в то крыло, где обычно коротали дни заключения люди, повинные в растратах, а не кровопролитии: здесь было тихо и скучно, совсем по-домашнему. Камеры слева и справа пустовали, так что моему спокойному сну не мешало ничего, кроме шаркающих шагов ежечасного обхода. Правда, ближе к утру проснуться всё-таки пришлось, по причине того что за решёткой, отделяющей мою камеру от соседской, появился постоялец.

Прибыл он в беспамятстве либо в сильном опьянении, поскольку его втащили под руки и не подающим признаков жизни кулем сгрузили на лежанку. Стражники удалились, я прикинул, что в следующий раз они появятся не ранее чем через полчаса, а стало быть, у меня есть возможность задремать, и уже хотел повернуться к стене, пряча лицо от света коридорного факела, но не успел даже притвориться спящим, как куль зашевелился.

— Э-это что за место?

Следовало бы промолчать, но я вдруг живо представил себе, как не получивший ответа узник начинает кричать, и решил, что любопытство нужно давить в зародыше.

— Тюрьма.

Осмыслив услышанное, парень переспросил:

— Настоящая?

— А разве другие бывают?

Он задумался на предложенную тему, минут пять ворочался, пытаясь то ли пытаясь подняться, то ли устроиться поудобнее, потом всё же сел.

— А как я здесь очутился?

У кого-то в памяти возникают пробелы, у кого-то провалы, и, хотя меня работа лекаря никогда не прельщала, парня почему-то стало жалко. Совсем немного, однако достаточно для того, чтобы продолжить разговор.

— Тебя сюда принесли.

— Почему?

— Потому, что ты не мог идти сам.

Он растерянно посмотрел на свои ноги.

— Не мог?

Я пожал плечами, не надеясь, впрочем, что собеседник разглядит этот жест и поймёт сопровождающее его настроение, но другого ответа у меня всё равно не нашлось.

Парень тряхнул головой и поднялся с лежанки. Стоять у него вполне получалось, а вот ходить — не слишком: едва смог добраться до разделяющей нас решётки и вцепился в неё, как в последнюю надежду.

Ещё один юнец на мою голову… Этот, правда, вроде бы потише. Невысокий, тощий, как соломинка, про таких в народе говорят: непонятно, в чём душа держится. Впрочем, ещё нарастит мяса на костях, ему, скорее всего, и восемнадцати ещё не исполнилось. Одет недурно, почти зажиточно, хотя пуговицы с курточки чудесным образом куда-то исчезли, оставив о себе воспоминание в виде обрывков ниток. Стражники пошуровали? С них станется. Хорошо, что меня по голове никто не прикладывал, иначе тоже очнулся бы обобранным. А шишка у него знатная будет, когда до конца вздуется…

— Хоть что-нибудь помнишь?

Он снова тряхнул серыми вихрами, словно это должно было помочь прояснить мысли.

— Помню, что не спалось. Вышел на двор вроде… Задумался о чём-то. А потом Турк пришёл. — При упоминании имени лицо парня болезненно скривилось.

— Приятель твой?

— Да какой он мне приятель! Пользуется тем, что силы много, и никому прохода не даёт.

— Стал задираться?

— Стал… — Парень страдальчески наморщил лоб. — А меня вдруг такое зло взяло, что я ему и ответил. — Он удивлённо вслушался в эхо своих же слов. — Ответил… — Юное лицо вдруг просветлело. — Вспомнил! Всё вспомнил! Я теперь тоже сильный! Как Турк. Нет, сильнее, чем он!

Видно, в моём взгляде проступило закономерное сомнение, потому что парень мгновенно обиделся:

— Не веришь?

— Ну почему же, — неопределённо ответил я.

— Не веришь… Ну так сам сейчас увидишь! — Костяшки пальцев, вцепившихся в прутья решётки, начали белеть. — Смотри-смотри!

Я хотел было сказать, что не вижу ничего достойного внимания, однако что-то в голосе парня меня остановило. Что-то вроде одержимости и отчаянной уверенности в собственной правоте. Согнуть кованое железо в два пальца толщиной вряд ли смог бы и настоящий силач, но я всё-таки не отводил взгляда от худосочного наглеца, словно сам вдруг поверил в возможность чуда. И оно произошло, вот только вовсе не такое, каким виделось парню в его мечтах.

На одном из настойчивых рывков тонкие запястья лопнули. Разорвались, оставляя кисти рук вцепившимися в железные прутья и отбрасывая парня, тщетно пытающегося схватиться за воздух оставшимися обрубками, прочь от решётки. А ещё мгновением спустя хлынула кровь. Целые фонтаны.

Несколько капель долетело даже до меня. И пока я брезгливо оттирал алые брызги с лица, парень упал на колени, а потом вовсе завалился на сторону, крича так, что в скором явлении стражи можно было не сомневаться.

Но ещё до того, как в коридоре раздался стук кованых подмёток, и кровь и крик закончились. Оставшихся сил парня хватило только на то, чтобы разочарованно прошептать:

— Так всё это было… обманом?

Как стало понятно из недоумённого: «Боженка милостивая!», что сорвалось с губ первого же стражника, узревшего вцепившиеся в решётку кисти рук, случившееся если и не ужаснуло, то весьма удивило даже людей, успевших многое повидать на своём веку. К тому же вопреки моим представлениям о любознательности и известной самостоятельности городской стражи в делах разного рода к истекающему кровью узнику никто не кинулся. Более того, даже не приблизился. Вместо оказания помощи или добивания — кому что по душе — тюремные охранники разделились: двое из них остались в коридоре у двери камеры, а третий бодрой рысцой умчался куда-то вдаль, видимо с докладом начальству. Зная расторопность служек Сопроводительного крыла, я предположил, что продолжения представления стоит ожидать не менее чем через час, однако всё случилось намного быстрее.

Примерно четверть часа спустя в коридоре вновь раздались шаги, причём множественные, и доселе почти безлюдное место оказалось заполнено народом, причём не самым простым. Но если густо-синие камзолы Звеньев Цепи одушевления были мне знакомы, то увидеть на расстоянии вытянутой руки багряно-белые одежды удалось впервые, и я почему-то сразу же усомнился, что это можно назвать везением.

Цепь мироудержания. Самая неприступная и самая грозная изо всех остальных. Находящаяся на таком верху, о котором я мог лишь мечтать, но, как и многие другие жители Дарствия, мечтать благоразумно не пытался. Власть, не ограниченная практически ничем, право поступать по собственному разумению, только бы достало умения объяснить, что радеешь о службе, а не о себе. Про «багряных» ходили разные слухи, и все они сводились к одному: не стоит оказываться поблизости от места, где появляются красно-белые камзолы. Впрочем, страшно не было. Бояться надо было начинать раньше, когда прямо перед моими глазами разорвались руки, а теперь люди, постепенно украшающие своим присутствием соседнюю камеру, вызывали у меня лишь неподдельный интерес.

Первым на залитый кровью пол ступил мужчина средних лет с благообразно причёсанными длинными пегими волосами. Медальон, при каждом шаге лукаво поблёскивающий в складках камзола, ясно указывал: именно этот пришелец будет заправлять всем, что случится далее. Тенью за Золотым звеном следовал молодой человек, телосложением походящий на солдата тяжёлой пехоты, но двигающийся ловко, как давешний юный карманник, и держащий правую ладонь на предмете, знакомом мне едва ли не лучше, чем всем остальным присутствующим.