Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна. Страница 39

«Милостью Дарохранителя и мудростью его я, Ловиг Сенн со-Парна, являющийся назначенным Смотрителем места, именуемого Блаженным Долом, и его окрестностей, заверяю Высокий совет в том, что вверенные моей опеке земли и люди продолжают здравствовать и благоденствовать, как заведено законами людскими и божьими. Писано в последний день весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия.»

Угу, последний день весны. Который, вот ведь незадача, ещё не наступил. На следующем листке упоминался последний день лета, потом осени, потом зимы, причём уже года семьсот тридцать шестого, и так далее. Или здесь очень мирная и неизменная жизнь, или тот, кто был Смотрителем раньше, не желал выносить сор из дома. Вернее, из Блаженного Дола. Так какой же ответ принять за правильный?

Впрочем, мне не удалось потратить на размышления, равно как и на дальнейший осмотр содержимого сундука, более ни одной минуты, потому что во входную дверь постучали. Я отправился открывать, одновременно негодуя, что меня прервали на очень важном месте, и немного волнуясь, потому что предстояла встреча с первым из моих, так сказать, подопечных. Если быть совершенно точным, то со вторым, считая заставного, но вчера из меня был не самый лучший собеседник, а вот сегодня… Сегодня я готов.

Вернее, думал, что готов, пока не распахнул дверь и не услышал ласковое:

— Доброго здоровьичка, дедушк…

Соломенно-серый взгляд вздрогнул, на мгновение ошарашено впился в моё лицо, удивился, спустился ниже, туда, где топтался, устраиваясь поудобнее после сытного завтрака, жук, и неприятно поскучнел. А следующая фраза, которую я услышал из уст незнакомой женщины, постучавшей с утра пораньше в дверь смотрительского дома, хоть и имела ко мне ещё меньше отношения, нежели первая, самостоятельно расставила по местам вопросы и ответы:

— Ну и олух, прибить его мало!

Да, должно быть, вчерашним вечером я выглядел на пару десятков лет старше, чем в действительности, если заставный — а не возникало ни малейшего сомнения в том, кто стал разносчиком новостей, — принял меня за старика. И он, скорее всего, по недомыслию, нежели из природной вредности или мести, поспешил рассказать… А кстати, почему именно этой женщине? Или она выбрана переговорщиком от всего Дола разом?

Не слишком высокая, но и не маленькая. Ростом примерно мне до уха. Зато шириной… Я невольно усомнился, что она протиснется в дверь, но пришелица двинулась на меня с такой уверенностью и напором, что пришлось отодвинуться и изумлённо смотреть, как пышные формы умещаются там, где я уже немного устал биться плечами.

М-да, даже не все знакомые мне хозяйки колбасных лавок обладали настолько внушительными объёмами. Впрочем, истинная величина становилась заметной лишь в сравнении с той же кухонной мебелью, а вот если бы я встретил эту женщину посреди чистого поля, не сразу бы понял, насколько она упитанна. Наверное, потому что при излишней полноте сохранялись пропорции, наблюдение которых облегчал и непривычный для моего взгляда костюм. В столице женщины так не одевались, предпочитая мёрзнуть под ворохом шуршащих юбок, но не носить что-то более согревающее, чем кружевные штанишки длиной чуть ниже колена. Незнакомка же была одета куда как практичнее и, главное, уместнее по сырой весенней погоде.

Вполне мужские штаны, заправленные в высокие, но, чувствовалось, очень мягкие сапоги. Длинная рубашка из полотна, похожего одновременно на шерсть и лён, подпоясанная разноцветным плетёным шнуром, а сверху что-то вроде кафтана, доходящего примерно до колен, подбитого и отороченного коротко стриженым мехом. Впрочем, кафтан тут же полетел вниз, на один из табуретов, в сопровождении укоризненного:

— А натопили-то… Так на вас дров не напасёшься.

— Слишком жарко?

Мне не ответили: незнакомка занялась перекладыванием содержимого принесённой ей корзины на кухонную полку, и в воздухе запахло…

Еда! Настоящая!

— Вы уж простите, йерте, что я вас дедушкой назвала.

Если честно, сейчас я был готов простить светловолосой пышечке всё что угодно, только бы поскорее впиться зубами в один из дивно пахнущих пирогов, однако то, как по-хозяйски действовала женщина в смотрительском доме, настораживало и отгоняло аппетит. Еле-еле, но достаточно заметно, чтобы понимать: без ответов на вопросы я не получу от угощения должного удовольствия.

— И всё же ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе. Верно?

Она медленно подняла взгляд от корзинки.

Всё же миленькая. Даже учитывая полноту. А может, её украшает уверенность?

— Да что мне о вас знать надо? Вы ж Смотритель.

Забыла добавить: и этого довольно. Прямо-таки волшебное слово! И по умолчанию предполагается, что я тоже являюсь приобщённым к сему тайному знанию. Снова та же ловушка? Ну нет, хватит!

— Кто ты?

Женщина водрузила на полку последний свёрток и повернулась ко мне, отряхивая ладони от мучной пыли, просыпавшейся с одного из пирогов.

— Помощница ваша.

Замечательно! А дальше? Мне что, каждое слово придётся из неё клещами вытаскивать?

— И в чём именно ты мне помогаешь?

Она нахмурилась, изучающее вглядываясь в моё лицо. Потом светлые брови растерянно приподнялись, а щёки гневно зарделись:

— В службе вашей, в чём же ещё? А больше ни-ни, вы даже не подумайте!

Решила, что я собираюсь покуситься на её невинность? Нет, пышечка, и в мыслях такого не было. Хотя бы потому, что, глядя на тебя, отчётливо понимаю: не справлюсь. Уж больно ты для меня велика.

— Вот о службе я и хочу поговорить.

— Только о службе?

А ведь она ни капельки не испугалась. Скорее, поспешила заранее избавиться от чего-то нежелательного, неприятного, вызывающего брезгливость. Отпрянуть, чтобы… ну да, чтобы не пачкать руки. Странное ощущение. Как будто эта женщина меня невзлюбила. С первого же взгляда.

— Да. Но может быть, сначала обменяемся именами?

Серые глаза недоумённо вздрогнули. Я опять сказал что-то нелепое? Боженка подери всю эту таинственность!

— Меня зовут Хан…

— Да тут никто вас по имени никогда звать не будет, — простодушно оборвала меня женщина. — Вы ж Смотритель, вам имя ни к чему.

Ну и новость! Все золотозвенники вот так, сплеча рубят чужие судьбы? Вот уж действительно, новая жизнь… Даже без имени: его будет знать только бумага, четыре раза в год отправляемая в столицу.

Ладно, будем считать, что Бож всё ещё ведёт меня по пути от рождения к смерти и что ему виднее.

— Но у тебя-то имя есть?

— Ньяна.

— А дальше? Род? Место рождения?

— От моего рода не осталось следа. Как и от селения, где я родилась.

Она сказала всё это без какого-либо выражения, совсем равнодушно, а я всё равно почувствовал себя грубияном, от слов которого краснеют даже уши у любой благовоспитанной женщины. Однако прежде чем мне удалось сглупить ещё раз, и уже гораздо серьёзнее, моя собеседница добавила:

— Но я надеюсь, что в скором времени смогу обрести и то и другое.

Уточнять она, разумеется, не стала, оставив меня теряться в очередных догадках. Минуты эдак на две, пока я не сообразил, что речь идёт о намечающемся замужестве.

— Есть жених на примете?

— Есть. Уж пару годков как.

— Что же до сих пор свадьбы не сыграли?

Серые глаза Ньяны стали похожими на грозовые тучи:

— А то вы не знаете!

Я подумал. Потом подумал ещё раз и ещё. А потом честно ответил:

— Не знаю.

Она собиралась произнести ещё одну укоризненную отповедь, но осеклась, что-то увидев в моих глазах, и пробормотала, глядя уже сквозь меня:

— А ведь молодой он ещё. Очень молодой…

— О чём ты подумала?

Женщина вздрогнула, словно очнувшись от забытья:

— Да ни о чём, йерте. Вовсе ни о чём.

— Тогда, может быть, всё же расскажешь, какова из себя служба, моя и твоя?

— Так я уже сказала. Помогать вам буду. Пока срок не придёт.

— Что за срок?

— Отставки моей.

А вот эти слова были сказаны одновременно и нехотя, будто представляли собой большой секрет, и слегка угрожающе, мол, недолго тебе мною командовать. В любом случае дёргать за натянувшуюся струной ниточку я не стал. Чтобы не выдернуть лишнего из полотна окружающего меня мира.