Погасить Черное Пламя - Гинзбург Мария. Страница 36

– Да прямо сейчас. Надень что-нибудь, у них гораздо холоднее, чем у нас. Ты не помнишь каких-нибудь координат, лагеря или верного человека?

– Помню, – сказал эльф.

Сняв полушубок Эназерела с крючка на стене, Лайтонд надел его.

– Когда все закончится, – сказал эльф, пристально разглядывая половицу у себя под ногами. – Нам надо будет где-то пересидеть, укрыться… А Железный Лес далеко.

– Да, Кула ближе к Рабину, – хмыкнул Дренадан.

Он порылся в карманах своей хламиды и вытащил браслет из необычного черного нефрита.

– Того, кто покажет этот браслет, и его спутников, – сказал волхв, вручая безделушку Лайтонду. – Примут в Капище Всех Богов, не задавая никаких вопросов.

– Благодарю тебя, – ответил эльф, и они вместе с Дренаданом вышли из спальни.

Больше всего Марфор опасался, что ему придется идти по снежной целине. Старой эльфийской тропой зимой не пользовались. Последними по ней прошли гросайдечи, но вряд ли бы это сильно облегчило путь лыжнику. Наоборот – приходилось бы избегать следов от огромных ног, чтобы не провалиться в них. Однако эльф ошибся. Дорога была истоптана вдоль и поперек. Множество людских ног и саней перемешали со снегом коричневые яблоки, оставленные лошадьми. Местами и снег был истоптан так, что проступала черная, гладкая основа дороги. Теперь Марфор боялся другого – попасться на глаза мандреченскому патрулю. Эльф был слишком слаб, чтобы драться. Но его опасения оказались напрасны. Там, где от старой тропы отходила дорожка к Горбу Синкляра, снег потемнел не только от конского помета. Марфор не был особенно опытным следопытом, но для того, чтобы прочесть эти следы, не надо было провести в лесу полжизни. Резкая, четкая строчка говорила об отряде, ехавшем рысью. Размытые, нервные зигзаги, которыми разбрызгалась кровь людей и лошадей – о том, что их сняли не из луков и не арбалетов даже, а просто размазали по снегу при помощи магии. А неприятный вкус воздуха, который ему придала примененная магия, говорил о том, что учителя в Зойберкунстшуле свое дело знали и драли будущих некромантов на совесть. Армии Мандры не удалось даже забрать трупы, чему Марфор был только рад, несмотря на свое отвращение к некромантам.

Впрочем, скоро он забыл про некромантов и Армию Мандры, ушедшую из Железного Леса ни с чем. Он ехал по дороге, смотрел на березки по обеим ее сторонам, и чувствовал, как у него сжимается горло. Эти кокетливые деревца были последним, что увидел Змееслав перед смертью. Кайт стянул голову Марфора капиструмом [4], и заставил одеть так же и вязаную маску, чтобы не застудить рану, и эльф мог плакать, не страшась мороза.

Но Марфор не плакал.

Не плакал, подъезжая к черной ране ямы в земле. Не плакал, сняв лыжи и поднимаясь на Горб Синкляра. Кулумит здесь уже все подготовил для погребения. Не плакал, увидев почерневший от мороза трупы неизвестного химмельриттера и Змееслава, и аккуратно положенную рядом с телом брата ногу.

Эльф заплакал, когда понял, что вытащенные из настила березки его Синергист сложил почти правильной погребальной «ладьей», в которой всегда хоронили химмельриттеров. Кулумит заметил этот образ в его мозгу и воспользовался им, не особо задумываясь над тем, что он значит. Рыжий эльф лишь желал соблюсти чужие похоронные обычаи. Химмельриттеры пали в бою, и темные эльфы отнеслись к павшим врагам с уважением. Марфор взял руку Змееслава, мягкую, неестественно послушную. Игла в перстне-кастете сверкнула черной каплей в лучах низкого зимнего солнца. Разогнуть пальцы Марфор не смог, и ему пришлось их отрезать. Эльф отпустил руку брата. Она стукнулась о настил с совершенно деревянным звуком. Марфор завернул перстень и пальцы Змееслава в носовой платок. Эльф убрал сверток в карман полушубка. Марфор сложил пальцы в привычном жесте и ударил по телам погибших длинной лентой синего магического пламени. Березки затрещали, занимаясь – они отсырели и промерзли. Совсем не такими должны быть дрова для погребального костра, но магическому пламени ничто не может сопротивляться. Да и выбирать не приходилось.

Марфор засунул руки в карманы полушубка и стоял, глядя на разгорающийся костер. Эльф щурился от дыма, однако не двигался. Солнце било ему в глаза, но невысокую фигурку, появившуюся с другой стороны пламени, Марфор заметил сразу.

«Выходит, ваш новый лагерь не так уж далеко отсюда?», телепатировал эльф.

– Кулумит не хотел мешать тебе, – ответила Ваниэль и подошла к нему.

– А ты, значит, мародерствуешь, – продолжала она. – Я заметила этот странный перстень, когда мы пытались помочь химмельриттеру… Вот почему ты просил сохранить его тело? И сколько стоит это украшение?

Эльф долго не отвечал. Ваниэль с любопытством смотрела на него своими темными глазами. Румяная от мороза, подтянутая и изящная в своей дубленке с разноцветной вышивкой и стразами. Часть украшений оторвалась, часть затерлась и потеряла свой блеск, но одежда все еще оставалась одеждой принцессы.

«Перстень стоит достаточно», ответил Марфор наконец. – «А сколько и чем нужно заплатить тебе, чтобы ты уехала из Леса Великого Страха?».

Ваниэль в первый миг подумала, что ошиблась при чтении телепатеммы. Такое иногда случалось, если реципиент неточно настраивался на мысленную волну.

– Что? – переспросила принцесса.

«Я хочу, чтобы оставила войну, покинула лес», повторил эльф. – «Что ты хочешь за это?»

– Но, Марфор… – пробормотала изумленная Ваниэль. – Я не могу этого сделать. Я не могу покинуть свой народ в беде. Я не имею прав на престол, но я принцесса. Да, я не из тех принцесс, что сидят в высоких башнях и ждут своего принца. Я буду биться за мой народ, до победы или до смерти. Я не могу уйти. Я не могу даже подумать об этом.

«А Рингрин говорит, что можешь», передал Марфор. – «Что ты предлагала бежать, когда узнала, кто летит на вас».

– Каждый имеет право на слабость! – вспылив, закричала Ваниэль. – Ты не знаешь, что это такое – лесной пожар! И Рингрин не знал, и это нас всех и спасло, – добавила она уже более спокойным тоном.

«Я знаю, что женщине не место на войне», ответил Марфор.

– О да! Босая, беременная и на кухне – вот где место женщины! Вы, тэлери, известны своим шовинизмом… Да и кто ты такой, чтобы требовать подобного от меня? – возразила эльфка. – Что ты такого сделал? Любовник – еще не возлюбленный, у нас так говорят.

Марфор на это промолчал, а Ваниэль продолжала, сердясь все сильнее:

– На севере мандреченам попалась девушка, мой двойник. Они искали отряд Кошмары, тех, кто уничтожил гросайдечей над горами. Та партизанка носила такую же татуировку, как я, многие так делают… Знаешь, как с ней обошлись? Люди изнасиловали ее всем отрядом, потом отрезали грудь. А затем выгнали на мороз – обнаженную – и залили водой. Они сделали из нее ледяную статую… В день Мидинваэрна они выставят ее на всеобщее обозрение в Бьонгарде! Ты представляешь? В день возвращения солнца заставить всех темных эльфов смотреть на обезображенный труп своей принцессы! И ты хочешь, чтобы я оставила мою родину в руках этих зверей? Никогда, Марфор. Я останусь и буду драться.

«Хорошо», ответил он. – «Давай съездим в Бьонгард. У нас с Кулумитом там дела… Я знаю, у вас есть телепорт, мы еще успеем на праздник. Придем на площадь и послушаем мысли этих жутких зверей. Послушаем мысли мандречен. И если хоть один из них подумает – „так ей и надо, эльфийской стерве“, или просто обрадуется смерти твоего двойника и всему происходящему – то мы забудем об этом разговоре навсегда».

– А если нет? – задумчиво спросила Ваниэль.

«Ты уедешь отсюда. Я дам тебе денег, чтобы ты могла устроиться в любом городе, который тебе понравится. Если захочешь, я поеду с тобой. Если тебе надоели мои ласки, ты меня после Бьонгарда больше никогда не увидишь. Но ты вернешься в Лес Великого Страха только тогда, когда война закончится».

– Вот как, – пробормотала эльфка. – Ну, гм… Ладно! Хоть матери весточку передам, она ведь думает, что я правда погибла. Вокруг Бьонгарда кокон непроницаемый кем-то поставлен, мне телепатически не пробиться.