Братья. Книга 3. Завтрашний царь. Том 2. Страница 16

«Что я творю! – ужасался он про себя. – Сокровище Андархайны!.. С хищным коршаком, клювастым, когтистым… Но ведь не одну! Там Нерыжень…»

Ардван остался при нём. Мезоньки давно привыкли к писцу, и даже способность укладывать речи на воск уже не казалась им колдовством. Ну почти.

– В солёных колодцах вода глубоко ушла, – начали доносить уличники.

– Под Звёздным мостиком сухое дно показалось.

– Морские рачата здоровущие разбегались, жуть!

– Они мёртвой плотью питаются. Покаяний ждут.

– Дед Плеск бает, море скоро придёт, как давненько не приходило.

«Кощеев упредить, – озаботился Ознобиша. – Рыбаки ещё скажут ли им про опасность, могут разбитым поездом воскорыстоваться… А Гайдияр ухом не поведёт, ему от кощеев и дружин одни хлопоты…»

– Пиши, – через плечо велел он Ардвану. – «Вольному воеводе Шварну Шумиличу, любимцу Бога Грозы, поклон и привет! Известен ли ты, вождь Мягкокрылых, что местничи невдолге ждут великой волны? Прошу, вызнай, где безопасно, да гони туда своих поезжан без задержки, хоть палками бей, атожно погибнут».

Писано по велению Мартхе, райцы праведного Эрелиса, – привычно добавил Ардван. И увенчал письмецо простым росчерком знака советника.

– Держи. – Ознобиша сунул берёсту мезоньке, первым заговорившему об уходе воды. – Снесёшь витязям, стоящим у Зелёного Ожерелья, да не мешкай смотри. Если погонят, меня без робости называй.

Мальчишка исчез, а Ознобиша увидел в отдалении Сизаря. Уличный мазила, споткнувшийся на пороге благополучия, маялся опричь всех. К нему подходили узнать, какова новая жизнь. Сизарь только дёргал головой и молчал.

– Нового купца из рядов долой увели, – рассказывали мезоньки.

– Кого ещё?

– Герриком звать. Из Сегды приехал, от гнездарей.

– Это где – Сегда?

– В дикоземьях. За Бердоватым.

Ознобиша припомнил: Геррик прибыл из северной губы с большим общим обозом, но землячество шегардайских купцов принимать его не спешило. Богатые гнездари прижились в тёплых пещерах, по дорогам за себя рассылали приказчиков. Куда разлетелся, выскочка захолустный, собачий погонщик! А товаришко!.. Геррик поставил работника в добычном ряду, продавать взятое в какой-то сече. Сам взялся хвалить дикомытскую выделку.

– Так и окликал: «Ирты самолёты для молодецкого хода! Тонкие рогожки под боярские ножки! Плат лебединый – греть матушке спину!»

– Чем же от расправы кар доискался?

– Жало нажаловался. Челом Площаднику бил.

– Он, Жало, захожня шегардайского выручил, а тот его выучил. Как должок отдавать, враз память отшибло.

– Жало и туда и сюда и ездил к нему… Всё как с гуся!

– Он к Площаднику и восплакал.

– Подарочки щедрые подносил. Порядчикам на кормление.

«Чтоб долг одного на всех тамошних доправить помог», – продолжил про себя Ознобиша. Порука самая обычная. Если все за одного не ответчики, это что же начнётся?

Соотчичи Геррика по Шегардайской губе стояли в городе прочно. Радовали стольный Коряжин пресноводной рыбой, драгоценной зеленью. Пригоняли оботуров, почему-то водившихся чем северней, тем толще и крепче. К такому обществу сунься по шерсть, уйдёшь стриженый. Однако с великим порядчиком даже крепким купцам не рука спорить. Кто-то вспомнил про нового земляка. Кинули жребий… и вина, ставшая было общей, вновь пала на одного. Жребий выбрал захолустного выскочку, собачьего погонщика, не нажившего в Выскиреге друзей.

Ознобиша видел подобное. Ещё больше в старых книгах читал. «Андархские законы – что паутина. Шмель вырвется, мошка застрянет… В писаной Правде нет совершенства, но как без неё, чтобы люди не одичали?»

Вместе с новостями кончилось снедное. Торговка забрала опустевшее блюдо, пока не украли.

«Царевна!.. – спохватился Ознобиша. – Давно пора воротиться!»

Мчаться на поиски? Сполох кричать? Утешиться тем, что шум неустройства был бы всяко услышан?..

Стоило вспомнить, и они вышли в проход меж рядами. Гордый Топтама в косматом чёрном плаще, за ним отважные девы, не прячущие улыбок. Последним – Кобчик. Лопаясь от важности, мезонька нёс коробок, полный шегардайских загадок.

– Бессмысленный горец смотрит на великого брата и удивляется, – сказал Топтама, когда шум исада остался позади, а Кобчик убежал с покупкой к Верхним воротам. – Ты полон знаний и обхождения, с тобой советуются вожди. Как вышло, что тебе позволено толкаться в людных местах, среди воришек и нищих? Наше предание поселяет мудрецов в тайных пещерах, куда не сыщешь пути, а если и сыщешь, то не минуешь стражи…

Ознобиша развёл руками:

– Жизнь райцы есть государева польза. Третий сын державы рос среди воинов, козопасов и слуг. Теперь он пребывает в роскоши, должной ему по праву рождения, но до сих пор хочет знать, что в мисках и на умах у народа, повинного его предкам. Я слушаю людей, чтобы никто не смог ввергнуть моего повелителя в обман… А пещеру, где с радостью поселились бы все мудрецы мира, я тебе покажу.

Ещё на спуске в Книжницу Топтама стал время от времени проводить рукой по лицу, ненадолго прикрывая глаза.

– Эти зрачки видели, как шагают могучие воины Андархайны, – сказал он у ворот, заплетённых железной виноградной лозой. – Эти зрачки слепли от благородства вельмож, сидящих рядом с царями. Но лишь здесь им воочию предстали века, уходящие во тьму юности мира.

«Ничего ты ещё не видел», – усмехнулся про себя Ознобиша, а хасин задумчиво продолжал:

– Нет края старше Хур-Зэх, но наши века были… другими. Они полны очажного дыма, звона чаш и кинжалов… песен героев, гордо братавшихся с Богами… Правдивый Мартхе, твоя страна – что раненый исполин в пробитой кольчуге. Шапка падает с головы, когда силишься представить его в полном цвете могущества!

Идти через всю Книжницу к хранилищу отреченных книг им не пришлось. Тадга обнаружился в срединной хоромине с её бочками, мало не достававшими до круглого свода. Счислитель, невнятно бранясь, ползал по полу на карачках. Он налаживал чудного вида устройство: большой глиняный шар, посаженный на косую ось. Тадга был не один. Цепир и толстый хранитель Нерыба сидели на скамейке возле стены, терпеливо дожидаясь, пока Тадга кончит ругаться и даст увидеть, что сотворил. Рядом маялся Гленя. Юный наставник порывался помочь, Тадга гнал его, срываясь на визг.

Ознобиша учтиво раскланялся сперва с Цепиром, потом с хранителем книг.

– Я привёл уличного мазилу, который при должной строгости учителей может стать рисовальщиком для дееписаний моего государя, – сказал он и за ухо вытащил вперёд оробевшего Сизаря. Больно ткнул в спину: пади! – Прошу, пусть твои уноты, благородный Нерыба, преподадут изящное рисование пачкуну, привыкшему марать стены празеленью и мелом.

Двое учёных с головы до пят оглядели несчастного Сизаря. Цепир смотрел с раздражением, как на докучливую вошь. Хранитель – недоумённо:

– Правдивый Мартхе, на что тебе уличник? У меня в достатке юношей, вполне овладевших чёткостью пера и плавностью кисти…

– Твои рисовальщики отменно искусны, но мне нужна стремительная рука, схватывающая мимолётность движения. Этим свойством отрок уже обладает. Следует выучить его облагораживать наброски, чтобы чистовые страницы не рассыпались со стыда.

Тадга елозил по полу, по волоску выставляя своё устройство в должное положение, и клял неровный камень словами, достойными проловившегося забойщика.

– И вот так сутки за сутками, – медленно выговорил Нерыба. – Если Гленя поесть не принесёт, вовсе забудет. Даже спит прямо там. Говорит, вдруг во сне явится, какой ключ отмыкает ещё одну книгу, чтоб сразу найденное испытать!

– Государь опалил его, отлучив от ближнего круга, а Тадга едва заметил опалу, – пробормотал Ознобиша. – Он тогда открыл руку умножения, вернул из забвения вруцелето, познал круги обновления великих начал… Он упрямо рассказывал о них, когда его выпроваживали за дверь. Глядя на него, я ужасался… а потом ловил себя на том, что завидую…

– Чему? – удивился Нерыба.