Гимн Лейбовичу (Другой перевод) - Миллер-младший Уолтер Майкл. Страница 16

После бесплодных поисков жены Исаак Эдвард Лейбович бежал к цистерцианцам, [37] где пребывал в укрытии в первые годы после Потопа. Через шесть лет он отправился на юго-запад, чтобы отыскать Эмили или ее могилу. Там он убедился наконец в ее смерти, ибо в этом месте смерть властвовала безраздельно. Там, в пустыне, он дал обет. Затем он возвратился к цистерцианцам, одел их одежды и много лет спустя стал священником. Он объединил вокруг себя нескольких друзей и выдвинул некий скромный план. Через несколько лет его предложения достигли «Рима», который больше не был Римом (так как не был больше городом). Рим переместился в другое место, затем опять переместился, и еще раз — все это за неполные два десятилетия, после того как простоял на одном месте две тысячи лет. Через двенадцать лет после того, как был выдвинут этот план, отец Исаак Эдвард Лейбович получил разрешение основать новую религиозную общину, названную именем Альбертуса Магнуса, учителя Св. Фомы и покровителя людей ученых. Ее необъявленным и вначале лишь смутно обозначенным назначением было сохранение истории человечества для пра-пра-пра-правнуков детей простаков, которые хотели эту историю уничтожить. Самым ранним одеянием членов общины были холщовые лохмотья и котомки — одежда Простаков. Они разделялись на «книгонош» и на «запоминателей», в соответствии с полученным заданием. Книгоноши контрабандой приносили книги в юго-западную пустыню и зарывали их там в бочонках. Запоминателям было поручено заучивать наизусть все, что было записано в исторических книгах, священных рукописях, литературных произведениях и научных трудах на тот случай, если некоторые неудачливые книжные контрабандисты будут схвачены и под пыткой откроют места сокрытия бочонков. В то же время другие члены нового ордена пробили водяную скважину в трех днях пути от тайного склада книг и начали строительство монастыря. Таким образом было начато дело, имевшее целью сохранение остатков человеческой культуры от остатков человечества, хотевших их уничтожить.

Во время возвращения из похода к тайнику за книгами Лейбович был схвачен толпой Простаков. Один перебежчик из инженеров, которого священник давно забыл, опознал его не только как человека знания, но и как специалиста в области оружия. Он был тут же замучен путем удушения с помощью веревки, затянутой не очень сильно, чтобы не сломать шею, и то же время поджаривался живьем, ибо в толпе возникли разногласия по поводу способа казни.

Запоминателей было немного, их память была ограничена.

Несколько книжных бочонков было найдено и сожжено, также как и несколько других книгонош. Сам монастырь трижды подвергался нападению, но потом безумие начало утихать.

К моменту окончания безумия во владении ордена из огромной кладовой человеческого знания сохранились лишь несколько бочонков с оригиналами книг и жалкая коллекция рукописных текстов, записанных по памяти.

И теперь, после шести столетий тьмы, монахи все еще хранили эту Книгу Памяти, изучали ее, списывали, переписывали и терпеливо ждали. В самом начале, во времена Лейбовича, надеялись и даже считали весьма вероятным, что четвертое или пятое поколение пожелает обрести свое наследство. Но монахи тех давних дней не учли способности человечества за несколько поколений создавать новую культуру, если прежняя полностью уничтожена; создавать ее при помощи законодателей и пророков, гениев и маньяков, таких как Моисей или Гитлер, или с помощью невежественных стариков-тиранов. И довольно много было приобретено таким образом. Но новая «культура» была наследием тьмы, в которой слово «простак» означало то же самое, что слово «гражданин», а «гражданин» — то же самое, что «раб». Монахи ждали. Для них не имело значения, что знания, которые они хранили, стали бесполезными, что многие из них теперь уже не были собственно знаниями. Зачастую они были так же непостижимы для монахов, как и для неграмотных дикарей с гор. Эти знания были пусты, их содержание давно обесценилось. Кроме того, знания эти имели свою символическую структуру, во всяком случае, улавливалась взаимосвязь между символами. Для того, чтобы выяснить, как соединить разрозненные знания в единое целое, необходимо было, по крайней мере, минимальное знание об этих знаниях. В один прекрасный день — день или столетие — явится Объединитель, и все эти вещи снова соединятся между собой. Так что время не имело значения. Была Книга Памяти, а их обязанностью было хранить ее, пусть бы ночь на Земле продолжалась больше десяти столетий, или даже десяти тысяч лет, потому что они, хотя и родились в темное время средневековья, были настоящими книгоношами и запоминателями блаженного Лейбовича. И когда они направлялись за пределы своего аббатства, то каждый принятый в орден — будь то конюх или сам господин аббат — носил в котомке, как часть своего одеяния, книгу, чаще всего требник.

После того, как убежище было закрыто, аббат быстро и без шума забрал все найденные там документы и реликвии. Запертые, по слухам, в кабинете Аркоса, они стали недосягаемы для изучения. Для любых практических целей они были потеряны. Но, хотя все это и отправилось на полку в кабинете аббата, всеобщее обсуждение находок продолжалось: то об одной, то о другой шептались в коридорах. Франциск изредка слышал эти перешептывания. Со временем они прекратились и возобновились только тогда, когда до братии дошли обрывки разговора аббата с курьером из Нового Рима. Беседовали они в трапезной, монахи кое-что услышали и шептались потом несколько недель после отъезда курьера, а затем снова утихли.

Брат Франциск Джерард из Юты на следующий год вернулся в пустыню и снова постился в уединении. Он возвратился слабый и истощенный, и вскоре был вызван к аббату Аркосу, который захотел узнать, не вел ли он на этот раз бесед с представителями небесных сил.

— О нет, мой господин аббат! Днем там не было ничего, кроме канюков.

— А ночью? — подозрительно спросил аббат.

— Только волки, — сказал Франциск и осторожно добавил: — Я так думаю.

Аркос решил не обсуждать осторожную поправку, а просто нахмурил брови. Как заметил брат Франциск, нахмуренный взгляд аббата служил источником некоей энергии, которая преодолевала пространство с определенной скоростью и была еще не очень хорошо изучена, если не считать испепеляющего воздействия на любой поглощающий ее предмет, причем в качестве этого предмета обычно выступал постулант или послушник. За то время, что протекло до следующего вопроса, Франциск поглотил пятисекундную вспышку этой энергии.

— Ну, а как насчет прошлогоднего дела?

Послушник судорожно сглотнул.

— Старик?

— Старик.

— Да, дом Аркос.

Стараясь, чтобы в его тоне не промелькнуло даже намека на вопрос, Аркос пробубнил:

— Всего лишь старик. Никто больше. Теперь мы убеждены в этом.

— Я тоже думаю, что это был всего лишь старик.

Отец Аркос утомленно потянулся за ореховой линейкой.

Удар!

— Deo gratias!

Удар!

— Deo…

Когда Франциск был отпущен в свою келью, аббат крикнул ему вслед в коридор:

— Между прочим, я хотел напомнить тебе…

— Да, преподобный отец?

— Никаких тебе обетов в этом году, — заключил Аркос и исчез в кабинете.

7

Семь лет провел брат Франциск в искусе, семь великопостных бдений в пустыне. Он стал весьма искусен в имитации волчьего воя. Для развлечения братии он созывал к аббатству целые стаи волков, воя вечерами со стен. Днем он прислуживал на кухне, скреб каменные полы и продолжал в классе изучение древности.

Однажды в аббатство верхом на осле прибыл курьер из духовной семинарии Нового Рима. После длительных переговоров с аббатом он пожелал увидеться с братом Франциском. Он был явно удивлен, обнаружив, что тот, теперь уже настоящий мужчина, все еще носит одеяние послушника и скребет кухонные полы.

— Последние несколько лет мы изучаем обнаруженные тобой документы, — сказал он послушнику. — Многие из нас убеждены, что они подлинные.