Гимн Лейбовичу (Другой перевод) - Миллер-младший Уолтер Майкл. Страница 70

Они довольно быстро разузнали о «Quo peregrinatur», но, благодарение небесам, слишком поздно поняли, о чем идет речь. «Что же дальше?» — подумал Зерчи.

Правовая ситуация была запутанной. Закон запрещал старт звездолета без разрешения Комиссии. Такое одобрение было бы трудно получить, и вопрос решался бы очень медленно. Зерчи был уверен, что Служба Безопасности и Комиссия посчитают, что церковь нарушает закон. Но между церковью и государством уже полтора столетия существовало соглашение, которое недвусмысленно освобождало церковь от испрашивания подобных разрешений и гарантировало ей право посылать миссии «на любые космические установки или планетарные аванпосты, которые не были объявлены вышеуказанной Комиссией экологически непригодными или закрытыми для неупорядоченной инициативы». Во время заключения соглашения все установки в солнечной системе были «экологически непригодными» или «закрытыми», но дальше в соглашении утверждалось право церкви на «собственные космические корабли и ничем не ограничиваемые полеты к открытым установкам и аванпостам». Соглашение было очень старым. Оно было подписано в те дни, когда звездолетные двигатели Беркстрана были только мечтой. Тогда думали, что межзвездные полеты откроют вселенную для неограниченного потока народонаселения.

Но все обернулось по-другому. Когда первый звездолет был еще в чертежах, начали сетовать, что никто, кроме государства, не имеет ни возможности, ни денежных средств, чтобы построить его; что из создания колоний на планетах вне солнечной системы с целью «межзвездной торговли» нельзя извлечь никакой выгоды. Тем не менее, руководители Азии послали первый колонистский корабль. И тут на Западе поднялся крик: «Разве можно позволить „низшим“ расам завладеть звездами?» Тогда разразился небольшой шквал ракетных запусков, когда колонии черных, коричневых, белых и желтых людей швырялись к созвездию Центавра во имя неприкрытого расизма. Впоследствии генетики доказывали — ошибочно — что расистам придется допустить смешанные браки, если они захотят выжить, ибо каждая расовая группа настолько мала, что рискует вырождением из-за браков между близкими родственниками.

Единственный интерес церкви в космосе был связан с колонистами, которые, будучи сыновьями церкви, оказались отрезанными от остальной паствы межзвездными расстояниями. Но она никогда еще не воспользовалась тем пунктом соглашения, который разрешал посылку миссий. Между соглашением и государственными законами имелось определенное противоречие, которое давало Комиссии теоретическую возможность, как последней законной инстанции, влиять на посылку миссий. Это противоречие никогда не обсуждалось судом, так как не было повода для тяжбы. Но если теперь Служба Безопасности перехватит группу брата Джошуа во время запуска звездолета без разрешения Комиссии или без фрахтовых документов, такой повод может найтись. Зерчи молился, чтобы группа успела отправиться в космос без разбирательства в суде, которое могло затянуться на недели, а то и месяцы. Конечно, потом может разразиться скандал… Многие будут обвинять церковь в том, что она-де попрала не только права Комиссии, но и законы милосердия, послав высокопоставленных церковных сановников и компанию мошенников-монахов, хотя должна была бы использовать корабль для бедных колонистов, нуждающихся в земле. Вечно повторяющийся конфликт между Марфой и Марией. [172]

Аббат Зерчи неожиданно обнаружил, что направление его мыслей за предыдущий день или два заметно изменилось. Несколько дней тому назад все ожидали, что небо расколется пополам. Но прошло уже девять дней с тех пор, как Люцифер царствовал в космосе. Несмотря на погибших, искалеченных, умерших, это были девять дней тишины. Хотя ярость и гнев не исчезли, худшее, вероятно, было предотвращено. Он обнаружил, что думает о том, что должно произойти на следующей неделе или в следующем месяце. А почему бы и нет? Проверяя свою совесть, он нашел, что не совсем еще утратил добродетель надежды.

В полдень монах, возвратившийся из командировки в город, сообщил, что в парке, в двух милях по шоссе, разбит лагерь беженцев.

— Я думаю, что он находится под покровительством Зеленой Звезды, домине, — добавил монах.

— Господи! — воскликнул аббат. — У нас здесь переполнено, и я отправил три грузовика с беженцами назад.

Беженцы во внутреннем дворе были шумливыми, и этот шум терзал и без того натянутые нервы. Извечная тишина старого аббатства была расколота странными звуками: громогласным хохотом мужчин, рассказывающих что-то смешное, плачем детей, грохотом кастрюль и горшков, истерическими рыданиями, криками врача Зеленой Звезды: «Эй, Раф, сходи за кишкой от клизмы!» Несколько раз аббат подавлял в себе желание подойти к окну и попросить их вести себя потише.

Он терпел это столько, сколько мог, а затем, взяв бинокль, старинную книгу и четки, пошел на одну из древних сторожевых башен, где толстые каменные стены не пропускали большинство звуков из внутреннего двора. Книга была тощим томиком стихов, в действительности анонимных, но легендой приписываемых мифическому «святому», чья канонизация была совершена только в легендах и фольклоре Равнины, а не каким-либо актом Святого Престола. Никто на самом деле не обнаружил никаких доказательств того, что такой человек, как святой Поэт с чудотворным глазом, когда-либо существовал. Легенда, вероятно, возникла из рассказов о том, как одному из первых Ханеганов был преподнесен стеклянный глаз. Глаз преподнес блестящий теоретик физики, его протеже — Зерчи не мог вспомнить, был ли это Эзер Шон или Пфардентротт — который рассказал принцу, что глаз принадлежал поэту, умершему за веру. Он не уточнил, за какую веру умер поэт — за веру Святого Петра или за веру тексарканских еретиков — но, очевидно, Ханеган оценил дар, поскольку приказал изготовить небольшую золотую руку, держащую глаз, которую до сих пор носили князья из династии Харков-Ханеганов во время некоторых официальных торжеств. Глаз называли по-разному: Orbit judicans conscientas, [173] и последыши Тексарканской ереси все еще почитали его как священную реликвию. Несколько лет тому назад кто-то предложил глупую гипотезу, из которой следовало, что святой Поэт был тем самым «непристойным рифмоплетом», которого однажды упомянул в своих дневниках преподобный аббат Джером. Но единственным существенным «основанием» для этого заявления было то, что Пфардентротт — или это был Эзер Шон? — посетил аббатство во время правления преподобного Джерома, и в это самое время «непристойный рифмоплет» попал в дневник, и что преподнесение Ханнегану глаза имело место через некоторое время после посещения аббатства. Зерчи предполагал, что тоненькая книжечка стихов принадлежала перу одного из светских ученых, которые в это время посетили аббатство для изучения Книги Памяти, и что один из них мог бы, вероятно, быть отождествлен с «непристойным рифмоплетом» и, возможно, со «святым Поэтом» из фольклора и легенд. Анонимные стихи, по мнению Зерчи, были слишком дерзкими, чтобы их мог написать монах ордена.

Книга представляла собой сатирический диалог в стихах между двумя агностиками, которые пытались установить только с помощью естественного разума, что существование бога не может быть установлено с помощью только естественного разума. Они ухитрились только доказать, что математический предел бесконечной последовательности «сомнений в несомненности, с помощью которой нечто сомнительное, известное как неизвестное, когда „нечто сомнительное“ находится все еще в предшествующем состоянии „неизвестности чего-то сомнительного“, — словом, что предел этого процесса в бесконечности может быть только равен состоянию абсолютной несомненности, даже если он выражен как бесконечное отрицание несомненности. Текст носил следы теологического исчисления святого Лесли, и даже в качестве поэтического диалога между одним агностиком, называемым просто „Поэт“, и другим, называемым просто „дон“, он с помощью эпистемиологического метода давал явные доказательства существования Бога. Но стихотворец, несомненно, был сатириком: ни Поэт, ни дон не отказались от своих агностических предпосылок после согласия в том, что абсолютная несомненность достигнута, а взамен этого сошлись на формулировке „Non coditamus, ergo nihil sumus“. [174]