Комплекс Ромео - Донцов Андрей. Страница 19

– А ты хорошо, видимо, от них отмахивался… – ухмыльнулся Шуст. – Там одного паренька оттаскивали в не очень хорошем расположении духа.

Была выбрана, к счастью, простая игра под названием «С добрым утром, страна!», названная так в честь какой—то неизвестной мне телепередачи.

Мы всю ночь пили пиво в детском городке, потом долго ковыляли по Ленинградке, заглядывая во дворы в поисках подходящей помойки.

Смысл игры был прост – идет человек мимо мусорных бачков, а из каждого вылезает голова и говорит: «Доброе утро!»

Поздравлять «с добрым утром» было заведено не более трех счастливых сограждан, пока первые двое не успели вызвать милицию.

Оба шли со стороны длинноволосого друга Земфиры, и я поздравлял уже третьим. Поздравлял, в лица особо не вглядываясь, – все—таки занятие не по статусу начинающей театральной звезды. Последний – третий – клиент шел с моей стороны.

– С добрым утром! – высунулся я из бака, смотря, как учили со сцены, поверх первого ряда, чтобы не встречаться взглядом со зрителями, как бы с эффектом четвертой стены.

– Доброе утро, Сашенька! – ответила мне четвертая стена знакомым голосом.

«Все—таки по башке меня менеджеры здорово шарахнули, не иначе…» – подумалось мне, прежде чем я увидел Михалыча с мусорным ведерком в руках.

Михалыч странно зажестикулировал и запшикал на пожелавших ему «доброго утра» из соседних бачков панков.

– Кыш… кыш… – закричал он на них.

– Валим, – приказала мне Земфира.

– Что они с тобой сделали… Сашенька… – Со стороны Михалыч мог быть похожим в своей суете скорее на маму, чем на любимого учителя.

– Кыш… кыш… а то сейчас вызываю милицию… и «скорую»…

Михалыч на самом деле дотащил меня до своей квартиры и вызвал «скорую». Он был уверен, что я нахожусь в состоянии контузии. Именно поэтому и «залез с ними в бак». Фраза «и залез с ними в бак» еще дважды звучала, когда он объяснял кому—то что—то по телефону.

– Сашу, моего студента из Ленинграда, сильно избили… «и он залез с ними в бак» в состоянии контузии…

Спорить я с ним не стал, потому как и впрямь был слегка контужен.

Хороший человек Михалыч. Большой и добрый.

Полежать неделю в больнице, да еще по ходатайству директора театра – в отдельной палате, было сущим раем.

Я лежал и вспоминал, когда последний раз спал на белых простынях.

Врачи что—то шептали друг другу, выходя из моей палаты, я разобрал «освободить место» и «ведь помутнение рассудка все—таки было».

Я скрыл от них правду о моем помутнении.

Ко мне дважды приходила милиция, и я давал показания как потерпевший. Вдобавок ко всему, как я потом узнал, в двух газетах появились небольшие заметки о том, что избит молодой актер такой—то из театра такого—то.

И ведь могла бы госпожа Корчагина, московская звезда, и прочитать обо мне в прессе и навестить по—дружески в больнице. Интересно, можно контузиться до такой степени, что променять фамилию Корчагина на фамилию Каблукова? Надеюсь все—таки, что нет.

Я рассуждал об этом, поглощая вареные яйца, которые мне пакетами приносила Луиза—Ниже—Пояса.

Это было то единственное блюдо, которое она вполне сносно готовила.

18

Постоянные жильцы, непосредственно приехавшие с Иржичехом, не вызывали чувства омерзения. Прежде всего – по причине нелюбопытства к моей внутренней жизни. Но вот поток гостей: земляков, братанов и приятелей…

Зачастую приходили и вовсе отмороженные экземпляры. Никогда не забуду визит только что «откинувшегося с зоны земляка». Который потом оказался из Твери родом и был нам вовсе не земляк. Собственно говоря, это и все, что мне до сих пор о нем известно.

Общаться с гостем было некому. Тот, кто его привез, куда—то умчался по неотложным делам, и гость напивался в одиночестве. Я как раз сидел с книгой на кухне, ибо во второй комнате кто—то активно делился с очередной постоялицей своими самыми заветными венерическими заболеваниями.

Он пил водку и запивал ее водой из—под крана. В паузах пытался общаться со мной. В лучшем случае я годился в роли слушателя. Даже приложив усилия, я не мог понять ахинеи, которую он нес.

Затем он принялся совершать и вовсе странные действия: уносил с кухни во вторую комнату посуду.

Постепенно с кухни исчезло все – тарелки, кастрюли, стаканы. При этом гость был уже в хламину пьян. Каждый раз, беря очередную посудину, он останавливался возле меня и просил рассказать, о чем книга. Вдруг принялся рассказывать, как они на зоне читали Карнеги.

– Вот это замут так замут, – орал он. – Не то что у тебя.

При этом он замахал руками, стараясь выбить книгу Платонова у меня из рук.

По законам гостеприимства я не выказывал ни малейших признаков агрессии – поднимал книжку и ждал, когда гость удалится.

Все мои сожители отправились по каким—то делам, Шепелявый шумно сношался в одной из комнат, комната Иржичеха всегда была заперта на ключ, нашему гостю во второй свободной комнате не сиделось.

С двух до трех ночи он заставлял меня набирать смс—ки на своем телефоне. Смс—ки были следующего содержания: «Безумно тебя люблю. Хочу от тебя малыша».

Собственно говоря, смс—ка была одна, просто она отправлялась сразу по трем телефонам. Потом он приходил и трижды спрашивал, пришел ли хоть от кого—нибудь ответ.

Каждый раз я говорил, что телефон находится у него и отправлялось все с его телефона, а я всего лишь набирал текст.

Тогда он убедил меня, что, видимо, его телефон «немного глючит». Оказалось, что убедить меня довольно просто, если повторить одну и ту же фразу около двух десятков раз, связывая ее обращением: «Ну ты че?»

Он хлопал себя по карману на заднице, совал мне аппарат со словами: «Ну—ка на, глянь! На! На!»

– Все нормально работает – вот, давай я на него позвоню. Мне хотелось ему объяснить, что он просто настолько остопиздел не только мне, но и всем женщинам, которых когда—либо желал, что с малышами у него в ближайшее время будет облом.

– Что ты на меня кричишь, братан? Ты на меня не кричи!

Короче, это была ужасная ночь, которая вполне могла закончиться смертоубийством.

И с трех до четырех мы отправляли смс—ки по трем номерам уже с моего телефона. «Безумно люблю, хочу от тебя малыша». Два из этих номеров уже были новыми. Мне было одинаково жалко и несуществующих малышей, и вполне реальных денег на своем телефоне.

Ответа не приходило. Последними он забрал чайник и вторую бутылку водки. Он перетаскал все – на кухне остались только ножи и вилки.

Когда взбудораженный демографической ситуацией гость наконец—то успокоился и уснул, – почему—то в коридоре, как Тузик, в разбросанной обуви, – я пробрался в комнату взять чайник. Когда я аккуратно проходил мимо него, показалось, что один глаз гостя стремительно открылся, и он не спит, а следит за мной.

Я чуть не сдох от увиденного.

Хорошо еще – сразу разобрался, что к чему, хотя поверить в это было крайне сложно. Почему—то я физически ощутил, что нахожусь очень близко к смерти, буквально танцую с ней танго, прижавшись щекой к щеке.

Вся посуда, которая имелась в доме, была расставлена и разложена по периметру комнаты – на полу, на кровати, на стуле, на подоконнике… Она с поражающей хладнокровностью заполняла пространство, на поразительно одинаковом для глазомера пьяного человека расстоянии располагаясь друг от друга. Но самое главное заключалось в том, что в каждой посудине – в тарелке, в кастрюле, в чашке, в чайниках заварочном и большом – была разлита аккуратными дозами моча. Даже в каждой ложке по капле.

Что значил сей таинственный обряд – до сих пор осталось для меня загадкой. Какое—то время я стоял, оцепенев. Вспомнил про огромный разделочный нож в руках нашего гостя. Спиной чувствовал, что он там сзади с этим ножом. Вполне возможно, я простоял так довольно долго. Или просто секунды показались часами. Я словно ощутил кожей присутствие преисподней где—то рядом. То, на каком дне я находился, приобрело вдруг материальное значение. Я слышал дыхание ада. Я замер и ждал новых ощущений – приближения смерти. Когда, наконец, мне удалось собраться с духом и выйти из комнаты, в коридоре уже никого не было. Наш таинственный посетитель внезапно исчез. Ножа я потом тоже нигде не нашел.