Дренг (СИ) - Борчанинов Геннадий. Страница 19

— Твой дед наверняка был достойным человеком и славным мореходом, но и он бы не оскорбил меня ценой в двадцать марок, когда этот прекрасный корабль стоит все двести! — парировал Муиредах.

Я понял, что торг затянется и оказался прав. Здесь вообще ритм жизни был совсем другим, нежели тысячу лет спустя. Куда более неторопливым.

— Клянусь костями моей матушки, ты бы и из дьявола душу вымотал, норманн! — воскликнул ирландец спустя добрых полчаса. — Так и быть, семьдесят марок, по рукам!

— По рукам! — ответил Гуннстейн, совершенно взмокший от жаркого спора.

Они пожали друг другу руки, а мы внезапно стали обладателями драккара, на котором могли наконец покинуть берега Восточной Англии. Но, как выяснилось, одного лишь плавсредства будет недостаточно, нужна ещё целая куча всякого добра, которое, разумеется, в комплекте с кораблём не шло, Муиредах предусмотрительно вытащил всё перед продажей. Хотя его никто не винил, так поступил бы каждый.

— Бранд, — наш кормчий подошёл ко мне, требовательно протягивая руку.

Сперва я хотел, чтобы серебро, добытое из тайника, стало нашей маленькой тайной с Торбьерном и Хальвданом, но мой кузен растрепал о добыче почти сразу же, и её, разумеется, записали в общую. Хотя хранился клад всё ещё у меня.

Семидесяти марок там, конечно же, не было, иначе мне пришлось бы таскать за пазухой почти пятнадцать килограмм металла. Муиредах любезно согласился взять часть наших товаров, моментально почуяв собственную выгоду, потому что на разнице стоимости он сделает ещё больше денег, чем если бы мы заплатили твёрдой монетой.

В общем, по итогам сделки все оказались счастливы. Муиредах радовался тому, что ловко облапошил банду норманнов, а мы радовались, что приобрели корабль и избавились от солидной части наших трофеев. Тем более, что лишних вопросов ирландец не задавал, прекрасно видя, кто мы такие и откуда у нас саксонские шлемы и прочее барахло.

«Морской сокол», очевидно, принадлежал какому-то знатному датчанину или шведу, не раз ходившему на этом корабле в вик, и мы надеялись, что теперь драккар послужит и нам. Гуннстейн сразу же назначил Кьяртана и Асмунда в караул, памятуя о судьбе «Чайки», Олаф и Лейф взялись отскабливать доски от пятен крови, а меня он отправил за моим рабом.

— Надо принести жертвы, — заявил Гуннстейн, когда я вернулся вместе с Кеолвульфом.

— Ладно, сейчас сходим на рынок, — пожал плечами я. — Кого лучше взять, барашка или поросёнка?

Я не думал, что по здешним улочкам мне понадобится проводник, но если у меня есть собственный раб, то тащить покупки самому незачем. Иногда Гуннстейн оказывался прозорлив, если это не касалось дележа власти в команде.

— Нет, зачем? — нахмурился кормчий. — Есть же твой сакс.

Кеолвульф оказался сообразительнее меня, дёрнулся бежать, но его тут же крепко схватили Кнут и Рагнвальд.

— Вот именно, это мой сакс, и брать своих вам никто не запрещал, — твёрдо сказал я. — И я не дам его резать. Отпустите его, парни.

Они подчинились, но очень неохотно.

— Мы явно разгневали богов, Бранд, — сказал Рагнвальд. — Сначала тот шторм, потом хёвдинг, потом мы и вовсе лишились корабля. Нам нельзя выходить в море, не принеся жертв. Иначе Ран утащит нас в свои сети.

— Забейте курицу, — посоветовал я.

— Новый корабль надо заново освящать! — требовательным тоном произнёс Гуннстейн.

— На нём вроде и так пролилось крови столько, что и не отдраишь, — отрезал я. — Купите себе своего раба.

— Проще зарезать твоего, — сказал Кнут.

— Это мой сакс, — с нажимом повторил я. — Купите себе своего, и делайте с ним, что хотите.

Я успел уже привыкнуть к Кеолвульфу и не хотел, чтобы его кровью окропили нос драккара, но больше всего меня возмутила эта нелепая попытка меня прогнуть. Вот он-то точно в общую добычу не входил. Я взял его в плен в бою, и никто не мог это оспорить. Взятое в бою принадлежит тому, кто это взял, снятое после боя — идёт в общую добычу, это мне пояснили давно, быстро и доходчиво. В конце концов, этот мерсиец показал себя довольно сообразительным и полезным, когда вёл нас к Кембриджу.

— Спасибо, господин, — пробормотал Кеолвульф, юркнув за мою спину.

— Значит, идите на рынок, — махнул рукой Гуннстейн. — Но если в море с кораблём что-то случится, знай, это ты не дал освятить его как подобает!

— Если в море с кораблём что-то случится, то это ирландец втюхал тебе гнилое корыто, — сказал я.

— Это боевой драккар! — вспылил Гуннстейн.

— Это Кембридж. Ты серьёзно хочешь убить сакса посреди христианского города, чтобы освятить корабль? — спросил я.

Гуннстейн и Рагнвальд нахмурились ещё больше, но спорить не могли. Аргумент, что называется, убийственный.

— Бранд прав, — сказал Кнут. — Нас и так здесь кое-как терпят.

Восточная Англия тоже изрядно пострадала от набегов, и единственное, что защищало это королевство от викингов сейчас — только его нищета. Пока имелись более лакомые цели, Восточную Англию старались не трогать.

И местные старались не трогать нас, прекрасно понимая, что даже полтора десятка викингов могут натворить дел. Хотя в спину регулярно летели проклятия и жесты, отгоняющие зло.

— Тогда ступайте на рынок, купите там козу, — сварливо произнёс кормчий. — Торбьерн и Хромунд должны быть уже где-то там, покупают припасы в дорогу.

— Кеолвульф, пошли, — сказал я, и пленный сакс засеменил следом.

По мнению большинства, я обращался со своим рабом чересчур гуманно, но и Кеолвульф благоразумно не принимал это за проявление слабости, я держался с ним так, как лютый старый взводник держится с новым призывом срочников, строго, но справедливо. Рабов, или трэллей, как их называли на севере, тут в чёрном теле никто не держал и плетьми на конюшне не запарывал, в этом плане всё было гораздо либеральнее, чем в последующие годы.

Но всё же мне что-то подсказывало, что его старый господин обращался с ним гораздо хуже.

— Спасибо, господин, спасибо, храни вас Господь, — бормотал Кеолвульф, пока мы шагали к рыночной площади.

— Не думай, что я это сделал из христианского человеколюбия, — сказал я.

— И всё же вы добрый хозяин, господин Бранд, — чуть поразмыслив, сказал он. — Плохой не стал бы ссориться из-за раба со своими друзьями.

— Заткнись, — буркнул я.

Рыночная площадь Кембриджа чем-то напоминала мне уличные развалы времён ранних девяностых, с поправкой на эпоху. Люди торговали кто чем горазд, раскладывая товары и прямо на земле, и на самодельных прилавках, и в палатках. Повсюду гудели разговоры, доносились обрывки каких-то ничего не значащих фраз, иногда толпу рассекали люди в кожаных доспехах, следившие за порядком на рынке.

С прилавков протягивали товары на пробу, кто-то ожесточённо торговался почти до хрипоты, жулики и шарлатаны расхваливали свои чудесные мази и снадобья. В другой стороне виднелся небольшой помост, на котором работорговец демонстрировал живой товар, раздетых и закованных в кандалы бедолаг, и Кеолвульф всё время, пока мы шли, косился на них с ужасом.

Наконец, мы добрались до торговцев скотом, эту часть рынка можно было легко отыскать по блеянью, хрюканью и запаху, хотя, надо признать, Кембридж и без того отнюдь не благоухал.

Торгаш, долговязый сакс, попытался тоже заломить цену за эту несчастную козу, но я сразу дал понять, что не настроен торговаться, и он тут же уступил. Ещё бы, впечатление я производил самое что ни на есть благоприятное.

Со шлемом под мышкой, в кольчуге, пусть даже наспех залатанной, с топором за поясом я выглядел самым натуральным викингом, молодым искателем приключений, а все знали, что с такими лучше не связываться лишний раз. В погоне за славой такие болваны способны отмочить всё, что угодно.

Так что Кеолвульф взвалил жалобно блеющую козу себе на плечи и пошёл следом за мной, пока я рассекал толпу местных горожан и нищих широкими плечами, уверенный в том, что скоро мы отправимся на восток. Так я предполагал, пока меня вдруг не окликнули.