Дренг (СИ) - Борчанинов Геннадий. Страница 33

— У нас нет никакого золота, господин! Мы живём в аскезе! — начал канючить он, услышав мои слова.

— Врёт, — сплюнул Хальвдан.

— Ну так развяжите ему язык, — сказал я. — А в церкви всё равно надо будет пошарить.

Я прошёл к крыльцу, поперёк которого лежал убитый сакс, взглянул на толстые дубовые двери.

— Эй, ворона! Чья это церковь? — спросил я.

— Это монастырь! Святого Ботольфа! — ответил священник, дрожа от страха.

И правда. Кроме мужчин и священников здесь никого больше не было. Ни женщин, ни детей.

— И как преставился Ботольф? — спросил я.

— Господь прибрал его в глубокой старости, господин, — чуть смелее ответил он.

— Повезло ему. Тебе повезёт меньше. Если не желаешь присоединиться к своему святому, лучше расскажи, где золото, — сказал я, доставая из ножен свой тесак.

Священник промолчал.

— Токи! Даг! Наберите соломы, — приказал я. — Подожгите на крыльце и возле окон. Выкурим оставшихся ворон из их гнёздышка. Может быть, среди них найдётся кто-нибудь посговорчивее. А вы, парни, ловите их и сбивайте прямо на взлёте.

Викинги расхохотались, охотно поддержав мою идею, начали сдёргивать полусырую солому с крыш и кидать у крыльца.

Священник так и не заговорил, а пытать его мне не хотелось, поэтому я просто избавил его от мучений одним движением тесака-сакса. Это лучше, чем впустую слушать его крики и мольбы. Раз уж его оставили снаружи во время нападения, то он вряд ли вообще знал, где находится монастырская казна, а если и видел её, то только издалека.

— Думаешь, тут вообще что-то есть? — спросил меня Торбьерн.

— Конечно, брат! Только здесь и стоит искать, — сказал я.

На площади перед церковью постепенно росла горка из награбленного в домах и хибарах, в основном, ткани и домашняя утварь. Викинги тащили всё, что не приколочено к полу.

Солому наконец запалили, и внутрь церкви повалили клубы грязно-серого дыма, сырая и гнилая, солома не могла дать взвиться пламени, а только тлела и иногда пускала оранжевые искорки. Поджечь церковь таким макаром не выйдет, но люди внутри этого знать не могут. А сгорать заживо не хочется никому, даже ради мученической смерти и последующей канонизации.

— Прямо как в тот раз на ферме Оттара, да, Кнут? — хохотнул Сигстейн Жадина.

— Ну нет, там-то мы его ферму подожгли как положено, — на полном серьёзе ответил Кнут. — Но из дверей и окон ловили точно так же.

— За что вы его так? — спросил Эйрик.

— Глупые вопросы задавал, — проворчал Кнут.

Спустя всего пару минут этой своеобразной газовой атаки дверь церкви распахнулась, и оттуда гурьбой повалили кашляющие и задыхающиеся монахи, которых тут же хватали и вязали, не разбирая чинов и старшинства.

Я подождал, пока оттуда вывалятся все, потом отшвырнул сапогом тлеющую солому и спокойно вошёл в задымлённую церковь, по-хозяйски оглядывая её убранство. Следом за мной начали заходить и остальные, удивлённо озираясь по сторонам. А там было на что посмотреть. Витражи на стенах, изображающие сцены из Писания и, видимо, подвиги самого Ботольфа, золотое распятие над алтарём, скрывающееся в клубах серого дыма.

— Хватайте всё, — сказал я. — Монахам это больше ни к чему.

Два раза упрашивать не пришлось. Монахи со слезами на глазах глядели, как северяне, ругаясь и хохоча, срывают со стен распятия, хватают чаши для причастия, бьют витражи ради потехи, забираются с ногами на алтарь, чтобы добраться до золота.

— Ищите подвал, тут наверняка есть вино, — сказал я и вышел на улицу, к монахам, которые продолжали кашлять и плеваться.

— Будь ты проклят навеки, язычник, — прошипел один из них.

— Кто тут у вас старший? — спросил я, оглядывая их по очереди.

— Господь Иисус Христос! — с вызовом произнёс другой монах, какой-то мальчишка с пальцами, испачканными чернилами.

— И ты сейчас отправишься к нему на приём, болван, — сказал я.

— Я здесь главный, — один из них вышел вперёд, седой старик, подпоясанный простой верёвкой. — Аббат Редвальд.

— Тащите ваше золото, аббат, и никто больше не пострадает, — сказал я.

— Вы уже забрали всё, — сказал он, печально глядя на то, как драгоценные чаши и храмовую утварь бросают в общую кучу.

— Ложь — это грех, святой отец, — сказал я.

— Не больший, чем ваш, — парировал он.

Разводить здесь богословский диспут мне не хотелось. Мы и так задержались, и каждая минута промедления могла стать роковой. В конце концов, мы находились на враждебной территории.

— Я вижу, что вы лжёте, и прикажу вас повесить, — глядя аббату в глаза, произнёс я. — Так что давайте сюда остальное золото, серебро и ценности, и никто больше не пострадает.

— Грязный язычник, как ты смеешь! — воскликнул один из монахов.

Без лишних слов я ткнул его тесаком в горло, и он упал прямо там, где стоял. Глаза остальных монахов расширились от ужаса ещё больше, вид и запах крови пугал их, словно травоядных животных.

— Оно… Оно в подвале… Третья бочка справа от входа, там двойное дно, — аббат сдулся как воздушный шарик и тихо пробормотал координаты.

— Кьяртан, слыхал? — воскликнул я. — Проверь, пожалуйста.

Кьяртан улыбнулся во весь рот и почти бегом отправился в церковь, искать монастырский тайник, а я поглядел на растущую кучу добра возле крыльца. В этот раз наша добыча в разы превышала ту, что мы взяли с Кетилем Стрелой, и мне приятно было думать, что это не последняя наша добыча в этих землях, и что в походе на север мы возьмём ещё больше.

Норманны продолжали таскать добычу, но вскоре её ручеёк начал иссякать, и я отправил всех переносить её на драккар. Все были бодры, веселы, успели хлебнуть вина из монастырских запасов, да и вообще оказались чрезвычайно довольны текущим набегом. Лейф раздобыл где-то расшитую золотом мантию, видимо, используемую для особо торжественных служб, и нацепил поверх кольчуги к всеобщему смеху, Хальвдан с Кьяртаном выволокли наружу бочку с монастырской казной.

— Бранд, да тут целое состояние! — воскликнул мой кузен, когда мы заглянули внутрь.

В бочке оказались запрятаны полновесные золотые и серебряные монеты, и я не представляю, сколько бы за них выложили нумизматы. Миллионы? Миллиарды? Причём все монеты оказались разного номинала и разной чеканки, местные и иноземные, английские, франкские и римские, а на одной из золотых монет я узнал арабскую вязь.

— Это только начало, братцы, — сказал я. — Скоро мы возьмём себе ещё больше, и вы будете вспоминать сегодняшний день с усмешкой!

— Да, такое уж точно не забудешь, — пробормотал Асмунд.

— Тащим всё на корабль, — приказал я. — Здесь больше нечего делать.

— А с этими чего делать? — спросил Хромунд, кивком указывая на монахов.

Я покосился на них, жмущихся друг к дружке, словно овцы в стаде. Они стояли и дрожали, с ужасом ожидая решения своей судьбы.

На раскидистом вязе неподалёку каркнул ворон, и решение пришло моментально. В конце концов, за такую добычу неплохо бы и принести жертвы, раз уж я окончательно начал жить по местным обычаям.

— Повесить всех, — сказал я. — В жертву Одину.

Норманны восприняли это совершенно нормально, Рагнвальд и вовсе просиял, самолично отправившись за верёвкой. Вскоре на этом вязе покачивалась целая гроздь повешенных, а я не испытывал никаких угрызений совести, глядя на их босые пятки. Ворон каркнул и улетел, а Рагнвальд сказал, что это добрый знак, и только после этого мы вернулись к драккару.

Токи напоследок поджёг оставшиеся постройки и саму церковь, и мы оставили за спиной высокий столб дыма, ясно сигнализирующий о свершившемся. Но я рассчитывал быть уже далеко к тому моменту, когда сюда подоспеет помощь. Хотя вряд ли кто-то будет спешить на помощь монахам, тем более, что вся Восточная Англия в курсе — целая армия язычников высадилась неподалёку.

— Я сложу об этом походе целую сагу! — заявил довольный Торбьерн, налегая на весло.

Мы, нагруженные добычей, возвращались в море, и на этот раз его холодные волны и мокрый снег, хлеставший по лицу, были только в радость. Мы спешили к Танету, обратно в лагерь, пить монастырское вино и похваляться добычей, довольные и счастливые.