Мертвое озеро - Кейн Рэйчел. Страница 16

– Я люблю вас обоих, – говорю я.

Коннор усаживается поудобнее и тянется за пультом от телевизора.

– Мы знаем, – отзывается он. – Нечего тут разводить единорогов, блюющих радугой.

Я поневоле смеюсь. Он нажимает кнопку воспроизведения, и мы снова погружаемся в сюжет фантастического фильма. Нам тепло и уютно вместе, и я вспоминаю то время, когда они были настолько маленькими, что я могла качать Коннора на руках, пока Ланни возилась и играла рядом со мной. Я тоскую по этим славным моментам, но в то же время они мучают меня. Это было когда-то в Уичито, в доме, который я считала безопасным.

Пока я играла в счастливый семейный вечер, Мэл часто отсутствовал. Он был в гараже. Работал над своими проектами. Время от времени он действительно занимался столярным делом: как-то сделал стол, кресло, книжную полку, несколько игрушек для детей…

Но в остальное время, запершись в своей мастерской, он выпускал на волю монстра – в то время как мы сидели всего в десяти футах оттуда, увлекшись происходящими на экране чудесами или азартно сражаясь в настольную игру. Он прибирался в мастерской, выходил оттуда с улыбкой, и я не видела, что живет у него внутри. Я даже не гадала о том, что он там делает. Это казалось просто его безвредным увлечением, хобби. Ему всегда нужно было какое-то время побыть одному, и я позволяла ему это. Он сказал, что запер внешнюю дверь на замок, потому что у него в мастерской лежат ценные инструменты.

И я проглотила каждое слово этой лжи. Жизнь с Мэлом была сплошной ложью, всегда была ложью, и неважно, какой теплой и уютной она казалась.

Нет, то, что есть сейчас, лучше. Лучше, чем когда бы то ни было прежде. Мои умные, сообразительные дети, именно такие, какие они есть. Наш дом, который мы воссоздали собственными руками. Наши новые, возрожденные жизни.

Ностальгия – это для обычных людей.

И как бы мы ни притворялись, как бы убедительно ни старались играть свои роли, мы больше никогда снова не будем обычными людьми.

Я наливаю себе стакан виски и выхожу из дома.

Именно здесь Коннор находит меня полчаса спустя. Я люблю тихий плеск озерной ряби, лунную дорожку на воде, яркие колючие огоньки звезд над головой. Мягкий ветерок раскачивает сосны, шелестит в их кронах. Виски – отличное дополнение ко всему этому, как память о солнечном свете и дымке костра. Я люблю заканчивать день таким образом, когда у меня есть такая возможность.

Коннор, все еще одетый в школьные брюки и футболку, усаживается в другое кресло, стоящее на крыльце, и несколько минут сидит молча, потом говорит:

– Мама, я не терял свой телефон.

Я в изумлении поворачиваюсь к нему. Виски плещется в стакане, и я отставляю его.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что я его не терял. Его кое-кто взял.

– Ты знаешь, кто это был?

– Да, – отвечает он. – Я думаю, его взял Кайл.

– Кайл?..

– Грэм, – поясняет он. – Сын офицера Грэма. Тот, что повыше, ну, ты видела, да? Ему тринадцать лет.

– Солнышко, если ты выронил телефон из кармана рюкзака, то в этом нет ничего страшного. Это просто случайность. Обещаю, я не буду ругать тебя за это, понимаешь? Не надо обвинять кого-то другого только потому, что…

– Ты не слушаешь, мам! – сердито произносит он. – Я его не терял.

– Если Кайл украл его, то зачем вернул обратно?

Коннор пожимает плечами. Вид у него бледный и напряженный, он выглядит старше своих лет.

– Может быть, он не смог его разблокировать. А может, его батя застукал его с этим телефоном. Не знаю… – Он медлит в нерешительности. – А может быть, он добыл оттуда все, что ему было нужно. Например, номер Ланни. Он спрашивал меня о ней.

Это, конечно же, совершенно нормально. Мальчик-подросток спрашивает о девушке примерно своего возраста. Может быть, я неправильно истолковала дружелюбие Ланни по отношению к офицеру Грэму. Может быть, я проглядела неожиданную влюбленность. Может быть, она просто хотела познакомиться с его сыном. «Не самый худший выбор», – думаю я. Но что, если он действительно украл телефон Коннора? Разве можно сказать, что это в порядке вещей?

– Ты мог ошибиться, малыш, – говорю я. – Не во всем следует видеть угрозу или заговор. С нами все хорошо. И будет хорошо.

Коннор хочет сказать мне еще что-то, я вижу это по его позе и движениям. Но он боится, что я рассержусь на него. Мне больно, что я породила в нем страх перед тем, чтобы рассказать мне что-то.

– Коннор, сынок, что тебя тревожит?

– Я… – Он прикусывает губу. – Ничего, мам. Ничего. – Мой сын обеспокоен. Я создала для него мир, в котором теория заговора – первое, что приходит на ум. – Ничего, если я просто… буду держаться подальше от них? От Кайла и его брата?

– Конечно, если ты так хочешь. Просто будь со всеми вежлив, хорошо?

Он кивает, и спустя секунду я снова беру стакан с виски. Коннор смотрит на озеро.

– Мне вообще не нужны друзья.

Он слишком юн, чтобы говорить так. Слишком юн даже для того, чтобы думать так. Я хочу сказать ему, что он может завести столько друзей, сколько захочет, что мир – безопасное место и никто больше никогда не причинит ему боли, что его жизнь будет полна радости и чудес.

И я не могу сказать ему это, потому что это неправда. Это может быть правдой для других людей. Но не для нас.

Вместо этого я допиваю виски, и мы уходим в дом. Я включаю сигнализацию и, когда Коннор ложится спать, выкладываю все свое оружие на кухонном столе. Достаю набор для чистки и смазки и удостоверяюсь, что я готова ко всему. Чистка пистолетов успокаивает – так же, как упражнения в стрельбе. Мне кажется, что в эти моменты все снова становится так, как должно быть.

Мне нужно быть готовой – просто на всякий случай.

Остаток того срока, на который Ланни отстранена от посещения школы, она занимается тем, что делает домашнее задание, читает, слушает громкую музыку в наушниках и даже дважды выходит со мной на пробежку. Она делает это добровольно, хотя к финалу пробежки клянется, что никогда больше не будет бегать вообще.

По субботам мы звоним моей матери. Это семейный ритуал – мы все трое собираемся возле моего сменного телефона. В него встроено приложение, которое генерирует произвольный IP-номер для голосовой связи, так что, если даже кто-то поднимет список звонков моей матери, этот номер не приведет его к нам.

Я страшусь суббот, но знаю, что этот ритуал важен для моих детей.

– Алло? – Спокойный, слегка хрипловатый голос матери напоминает мне о том, что она не молодеет. Мне она всегда представляется такой, какой была во времена моей юности…

Здоровая, сильная, загорелая, стройная от постоянного плавания и гребли на лодке. Сейчас, покинув Мэн, она живет в Ньюпорте на Род-Айленде. Ей пришлось переехать перед тем, как меня судили, и еще два раза после этого, но в конце концов ее оставили в покое. Помогает этому и то, что в Ньюпорте придерживаются типичной для Новой Англии позиции «не мое дело».

– Привет, мам, – говорю я, чувствуя, как в груди что-то болезненно сжимается. – Как ты?

– Я в порядке, милая, – отвечает она. Мать никогда не называет меня по имени. В шестьдесят пять лет ей пришлось научиться осмотрительности в разговорах с собственной дочерью. – Очень рада услышать твой голос, дорогая. У вас всё в порядке?

Она не спрашивает, где мы, она не знает и никогда не знала этого.

– Да, мы в порядке, – заверяю я ее. – Я люблю тебя, мама.

– А я – тебя, милая.

Я спрашиваю ее, как ей живется там, и она с наигранным энтузиазмом рассказывает о ресторанах, магазинах и красивых пейзажах. О том, что у нее новое хобби – скрапбукинг, хотя я понятия не имею, что она может использовать в качестве материала. Распечатки статей о моем бывшем муже-чудовище? О моем суде? О моем оправдании? Но ничуть не лучше, если она отметет все это, оставив только мои фотографии до свадьбы, снимки моих детей – без какой-либо связи с нашей жизнью.