Развод. Мы больше не твои (СИ) - Гейбатова Мила. Страница 24

Но снова я мыслю не в ту сторону. Три месяца была на позитиве, пусть и не всем довольна, но все же сохраняла позитив. А тут словно Глеб меня покусал.

– Доброе утро, Оля, детки. Вчера получилось не очень удачно, попробую сегодня.

Резко останавливаюсь и смотрю на Глеба, словно выросшего из–под земли. Только его не было, а тут он уже нарисовался. Не иначе силой мысли привлекла.

– Доброе, – настороженно отвечаю и объезжаю Глеба коляской.

Никакого желания оставаться и разговаривать у меня нет. Меня–то он не будет бить, как Егора, но веры в то, что у нас может получиться адекватный разговор, у меня нет.

– Куда направляетесь? – а мой недомуж не унывает, за нами топает, как ни в чем не бывало.

– На кудыкины горы воровать помидоры, – от вредности на ум приходит детская присказка.

– Замечательное направление, с вами пойду, по помидорам соскучился, – подхватывает Глеб, не сдаваясь.

Я на это только выгибаю правую бровь, а еще про себя отмечаю, что дети никак не отреагировали на встречу с родным папой. Почему–то от этого становится немного грустно, частично чувствую себя виноватой. Глупо, конечно, но все же.

– Помидоры лучше дома покупать, а не тут. В этом холоде ничего своего не вызревает, а покупное дорогое, – произношу банальщину лишь бы отвлечь себя от грустных мыслей.

– Хм, тебе лучше знать, это ты местная, – хмыкает Глеб.

– Да, это точно, – кривовато улыбаюсь.

Надо бы спросить, что недомужу надо, но не хочется портить себе настроение. Он просто идет рядом, не пристает, не ругается, устала я от него вчера. Ничего он уже не исправит, а время на принятие новой реальности нужно всем.

Что мне действительно интересно, так это что у него с работой. Как так Глеб праздно прогуливается где–то, на него это непохоже. Помню его обвинения в том, что я испортила ему карьеру, но не верится, что он ничем так и не занялся. Да и не могла я быть причиной увольнения, наверняка он тогда преувеличил.

Зато мозг активно генерирует картинки с воспоминаниями всех тех моментов, когда я страдала из–за Глеба. Настроение стремительно портится, и становится неуютно идти рядом с ним пусть даже и молча.

– Что ты делаешь, Глеб? – резко останавливаюсь. Благо, мы как раз идем по боковой аллее сквера, людям не мешаем. – Зачем ты снова пришел? Решил отомстить мне за все, что я якобы тебе сделала? Собираешься каждый день мозолить мне на глаза и портить настроение?

Глеб тоже останавливается, разворачивается ко мне и смотрит так серьезно–серьезно, но молчит. Проходит несколько секунд, я уже думаю продолжить путь, а он заговаривает.

– Наверное, хотел убедиться, что нашу разбитую чашу действительно не склеить, и отцом стать хотел попробовать.

– Удивительно, но я слышу от тебя что–то адекватное. Как будто вчера ко мне приходил совсем не ты, а твой злой брат–близнец. Может, я чего–то не знаю, и такой родственник у тебя все же есть? – грустно улыбаюсь. – Это бы меня, наверное, обрадовало. Можно было бы списать все плохое на него, а тебя представлять хорошим отцом двойняшкам, которые тебя по факту и не помнят.

От моей последней фразы Глеб нервно дергается, как от пощечины. Внимательно наблюдаю за ним, подсознательно жду, когда он начнет привычно плеваться ядом. А он продолжает удивлять и все никак не начинает исторгать из себя гадости.

– Но ведь это было бы неправдой, – усмехается Глеб, – я не могу быть хорошим папой, я до сих пор себя папой даже не ощущаю, так, донором биологического материала разве что.

– Да, ты не хотел детей, я надавила, – соглашаюсь. – Зачем мы с тобой держались друг за друга, Глеб? Зачем были вместе столько лет?

– Любовь? – мой недомуж кривит рот. – Страсть? Общие цели в жизни. По началу мы с тобой очень даже совпадали, как инь и янь. Гораздо позже я так и не пересел в новый поезд, а ты сошла с того, где людей интересует лишь карьера.

– Да, и в итоге я уже, считай, без декретных выплат зато с сохранением рабочего места еще на целых полтора года. Но я на выбранный поезд не жалуюсь. Сама виновата, полагалась полностью на тебя в материальном плане. У тебя, кстати, как с работой? Вернулся или нашел что–то другое? Я помню, ты обвинял меня в скандале из–за фотографий, но я надеюсь, что ты как всегда преувеличивал.

– Да, я смог вернуться, хоть и не на прежние вершины, – напряженно отвечает Глеб.

Извиняться он, конечно, не собирается, хоть в этом все стабильно. Впрочем, и я не буду. И без того за годы жизни с ним во мне выработался комплекс вины за все на свете. Даже когда ничего не происходило, на подсознательном уровне я заранее была готова взять ответственность за возможные неудачи на себя.

– Это радует, – киваю, – мне алименты сейчас совсем не помешают, я бы даже сказала, что они решат мои основные проблемы. У тебя официальный заработок, с ним мы справимся.

– Так вот к чему весь этот милый разговор, да? – злится Глеб. – Думаешь, как бы проблемы свои решить за счет меня! А могла и вовсе не разводиться и не думала бы об этом!

– Ага, и терпеть слова твоей матери о том, что я никто и зовут меня никак, подспудно ожидая, что она вот–вот придет и выгонит меня своей поганой метлой, – я тоже ожесточаюсь и инстинктивно поворачиваю коляску в противоположную сторону от недомужа.

– Да не трогала бы она тебя сейчас, – кривится Глеб, – ей не до того, она лечение проходит.

– Извини, не знала. Желаю, чтобы Анна Николаевна поскорее выздоровела, – искренне произношу, я ж не злыдня какая–то.

– Ха, поскорее, – Глеб странно реагирует на мои слова, – это вряд ли.

– Главное, верить, – пытаюсь его подбодрить, но Глеб только сильнее злится.

– Давай не будем о маме, хорошо? У нее не физическая болезнь, и многие причины ее интриг не в желании убрать тебя подальше. Она нездорова психически, понимаешь? Психически! Она лежит в неврологическом отделении, не совсем все плохо, конечно, но было бы лучше, если бы этого не произошло, – говорит он с надрывом.

На это я не знаю, что сказать, да и мало, кто найдет, что на подобное сказать. Такое вызывает лишь грусть и безмерное сочувствие.

– Глеб, – начинаю и замолкаю, а потом молча кладу руку на его плечо, – такие болезни ведь тоже бывают разные, и, главное, вы заметили. Неврологическое – это же не так страшно, наверное. У Анны Николаевны точно не деменция, как у известного актера, она всех помнит, это ведь хорошо, разве нет?

– Хм, – он наклоняет голову и касается щекой моей руки, – наверное, да, в чем–то ты права.

– Да все будет хорошо, вот увидишь! – делаю шаг к нему.

И тут случается неожиданное, Глеб меня целует.

Ошарашенная, не сразу соображаю, как я должна поступить. Его губы не теряют и секунды, сминают мои властным напором, напоминая о давно прошедших временах.

Невольно начинаю сравнивать поцелуй Глеба с поцелуем Егора.

Первый действует уверенно, даже слишком. Чувствуется, что он считает себя хозяином положения, что я у него в руках, никуда не денусь, буду послушно играть роль второй скрипки. Ведь так было, а, значит, почему бы этому не быть всегда.

А в поцелуе с одноклассником я чувствовала его осторожность и некоторую неуверенность. Нет, не в технике, а в том, как я отношусь к тому, что он поцеловал меня. Егора в первую очередь волновало мое мнение, он поставил на первое место уважение ко мне. Да так, что боялся взять и попробовать перешагнуть дружескую черту.

В первом тандеме я уже была. И половина времени в нем мне не понравилась. Хотя первая половина была хороша, я не буду излишне очернять Глеба, мне это не нужно. Ведь даже его вспыльчивый характер не вызывал у меня отторжения поначалу.

Ну а потом, как он выразился, я пересела на другой поезд и стала замечать недостатки попутчика, впрочем, как и он мои.