Теорема сводных (СИ) - Фокс Вероника. Страница 54

Я сглатываю тягучую слюну. Творожки я и правда не люблю... Тошнит от них. И я никогда не понимал, почему...

— Ей не становилось лучше, но и хуже тоже. Ты уже изрядно подрос, когда с мамой случился первый приступ — тебе было шесть.

Отец переминался с ноги на ногу. Я сделал еще один глоток, полагая, что так смогу заглушить саднящую боль в груди. Но это не помогало.

— Ее забрали в больницу, я еще тогда тебе сказал, что маме нужен отдых.

Не могу смотреть на отца. Мне становится противно с каждой проведенной секундой с ним рядом.

— Ей поставили точный диагноз: порок сердца и быстро развивающаяся деменция.

Отец подошел ближе. Мне показалось, что он так же, как и я, смотрит на серый гранитный надгробный камень.

— Ей посоветовали вести дневник, чтобы не забывать важные моменты жизни.

— Ты лжешь, — заявляю ему, хотя сам мало верю в свои же слова.

— Она начала вести его сразу же, как только ее выписали. Лекарства давали побочные эффекты, и Нина… — Отец делает паузу, тяжело вздыхая. — Твоя мама часто спала. Ты помнишь?

Раскат грома прошелся по черному небу.

— Она больше не улыбалась так, как раньше, потому что болезнь начала прогрессировать. В ее зеленых глазах всегда отражались темные тучи будущего, что серой пеленой заполняли их.

Я шумно выдыхаю из себя. Дождь словно давит на меня, падая быстрыми каплями на плечи.

— Я думал, что Нина поправится. Что она сможет побороть свою болезнь…

— Поэтому ты ушел к Анне?

Отец вновь вздыхает.

— Это произошло быстро… Мы с Анной давно знакомы, и однажды она пришла вместе со мной к твоей маме.

— Очередная ложь, — шиплю в ответ, перебив отца.

— Анна знала, что я женат. Она знала всю ситуацию изнутри. В тот момент, когда у тебя был переходный возраст и ты едва ли слушал меня… Анна стала для меня дружественной опорой. Якорем, который не позволял сойти с ума. Твоя мама, конечно, была против этого. Она сильно ревновала, но… в конечном итоге…

Отец вытаскивает из-за пазухи тетрадь.

— Что это?

— За время болезни твоя мать исписала более десяти тетрадей. Каждую пронумеровала и перечитывала, когда понимала, что забыла, где она находится. В этой она упоминала первый раз Анну.

Отец делает паузу, по всей видимости, ожидая от меня какого-то шага. Но я не решаюсь взять тетрадку в руки.

— В твоей комнате сейчас находятся все тетрадки Нины... с первой и до последней.

Я робко беру в руки тетрадку. Дождь я сразу же омывает плотный картон, и, чтобы не испортить то, что осталось от моей матери, я убираю ее в сумку. Какие-то капли все равно попадают, но это неважно...

— Нина сказала, что ей осталось недолго. Она стала забывать многое, но старалась помнить самое главное: она счастливая мама одного голубоглазого мальчишки, который так похож на нее своим характером.

Из глаз вновь спускаются слезы. Если бы не дождь, то отец наверняка бы заметил это.

— Мы долго говорили с ней. Я старался убедить ее, что все будет хорошо, но… мои слова мало в чем ее убедили. Она заметила, что Анна смотрит на меня чуть больше, чем просто друг. Женщины всегда замечают это, если сами находятся в не лучшем положении, — отец облизывает пересохшие губы. — Нина знала, что без нее мне станет хуже. Я не оправдываю себя, Тео. Но я дал слово… Дал слово, что наш сын никогда не увидит страдание и боль, и разбитое сердце. Что я буду продолжать растить сына, пытаясь наладить и свою жизнь, ведь она не заканчивается. Нина настаивала, чтобы я сошелся с Анной, если она того хочет.

— Это звучит как гребанный бред...

— Знаю, но… В ее дневниках это написано. Благодаря им я смог отпустить ту боль, которая копилась годами в моей душе.

Отец кладет руку на мое плечо.

— Может быть, со стороны я поступил подло, но это была последняя воля твоей мамы: видеть сверху, с небес, что мы оба счастливы.

Кидаю взгляд на отца. Он по-прежнему держится хладнокровным.

— Значит… мама благословила тебя?

— И да, и нет, — выдыхает с грустью отец. — Конечно ее сердце разрывалось на мелкие части от многих вещей: осознаний ближайшей смерти, страха за такое будущее, за нашу с ней любовь…

— И ты счастлив сейчас?

Отец замолкает на долю секунды, словно пытается подобрать правильные слова. Словно сомневается в том, что сказал прежде.

— Я всегда любил только Нину, — отвечает он. — И Анна об этом знает. Она знает, что всегда будет в моем списке «важности» на галерке. И соглашается с этим.

— И кто же на первом месте у тебя?

— Ты.

— Врешь… — фырчу в ответ.

— Иначе я бы не стоял здесь и не рассказывал о тяжелом грузе, который приходится сбрасывать именно сейчас.

— Ты вообще не планировал об этом говорить?

Отец шумно вдыхает носом.

— Нет, не планировал.

Эти слова вонзаются в изорванное судьбой сердце. Трудно дышать, несмотря на то, что воздух прохладный и легкий.

— Мы с Лией… — начинаю я, но отец меня останавливает.

— Мы знаем.

Кидаю вопросительный взгляд на него.

— Мы с Анной знаем об этом. Конечно, с точки зрения семейных ценностей это неправильно, но… мы не осуждаем вас.

Слова отца вдыхают в меня новую надежду на светлое будущее.

— Мы просчитали этот момент, когда решили стать вместе. Вы оба взрослые, молодые… Мы знали, что это может произойти. Конечно, поначалу я был зол, когда Анна рассказала, как вы целовались в твоей комнате. И то, как ты смотришь на Лию. Но…

Отец встает так, что зонт укрывает меня от дождя.

— Но мы не будем препятствовать вашим отношениям. Это будет неправильно.

Отец говорит правду. Я чувствую это нутром. Самую настоящую правду, от которой мурашки по коже. Молча, не говоря больше ни слова, обнимаю его. Крепкая рука отца ложится на мою спину, как в детстве. Самое яркое воспоминание мельтешит перед глазами: я содрал коленку на велосипеде. Мне было восемь или девять. Я отчаянно плакал, прямо как сейчас. И отец так же принимал меня к себе, успокаивая, что всё будет хорошо.

Из моих глаз хлынули слезы. Я сильнее прижимаюсь к отцу, будто бы мне восемь и весь мир для меня еще огромен и неизведан. По коже проходит холодная дрожь, и я чувствую, что отец тоже пускает слезы. Мы оба понимаем, что нам еще предстоит многое сделать для нашего счастья. Много выдержать, но… сегодняшний день врежется в память, как крушение коробля в шторм.

—Ich liebe dich, Junge*(Я люблю тебя сынок…) — шепчет отец.

—Ich liebe dich, Papa*(Я тоже люблю тебя, отец…)

Дождь тарабанил по зонту. Мы стояли так долго, что мне казалось, прошла целая вечность.

— Поехали домой?

Я разрываю наши объятия. Смотрю отцу в глаза.

— Мне нужно все обдумать.

— Ладно, как скажешь, — отпускает меня отец, и в его словах есть что-то теплое и нужное.

Смотрю на могилу матери. Делаю глоток виски.

— Будь аккуратен на дороге. Нельзя сейчас ехать.

— Я в норме, — отстраненно отзываюсь, медленно погружаясь в свои мысли. Отец оставляет меня наедине, бросая в спину то, что позвонит завтра. И удаляется прочь.

А я остаюсь стоять под дождем, чувствуя себя разбито и ничтожно. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Нужны силы, чтобы двигаться дальше с той правдой, которую я узнал. Или, быть может, только начинаю узнавать. Это сложно, но я смогу.

Ради себя.

Ради светлой памяти о маме.

Ради отца.

И даже ради Лии…

Глава 25. Лия

Весь вечер я проплакала в подушку. Не описать словами, насколько больно мне было слышать ужасные слова от Теодора. Мне чудилось, что его интонация до сих пор в моей голове. Мама выпроводила Славу за порог, но я слышала, что он обещал зайти попозже. Как же… Опомнился тогда, когда потерял меня навсегда, а я… Приобрела новое счастье. В этом и заключается жизнь? Вечно вставать перед сложным выбором на распутье двух дорог: привычное прошлое или туманное настоящее?

Мама рассказала мне, что знает о наших отношениях с Теодором. Она не будет препятствовать, но сейчас у меня слишком тяжело на душе, чтобы понять, говорил ли Тео правду о маме или это чья-то злая шутка. Во второе мне хочется верить больше, чем в первое. Ребенку никогда не скрыть ничего от мамы. Ее материнское сердце чувствует за милю беду.