Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 (СИ) - Амфитеатров Александр Валентинович. Страница 109

Тогда Поппея попробовала одним выстрелом убить двух зайцев: поймать Отона и не упустить цезаря. И мало — не упустить, но, сделав из нового супруга орудие своеобразного кокетства, разжечь страсть влюбленного Нерона ревностью к счастливому другу до готовности на какие угодно жертвы и нелепости.

Что Отон и Поппея сошлись по взаимному искреннему влечению, тому Нерон не мог не поверить. Они были пара, какой лучше нельзя подобрать. Она — первая львица, он — первый лев Рима, законодатель моды и вкусов. Правда, Отона нельзя назвать писаным красавцем. Он маленького роста, слегка кривоног, чуть-чуть прихрамывает; ему пошел всего двадцать седьмой год, а голова его уже лысовата, и он должен прикрыть плешь накладками, за которые платит парикмахерам бешеные деньги, но которых зато никому не отличить от натуральной прически: ими восхищаются, их оригинальному изяществу подражают римские франты; на женоподобном личике Отона не растет ни усов, ни бороды; роковой признак организма вырождающегося, расслабленного роскошью и эротическими извращениями. Нерон, с его могучей головой и кудрями Апполлона, гораздо красивее Отона. Но Отон — «шикарнее». Ведь, именно, такие petits creves, с их вычурным фокусническим развратом, и нравятся женщинам, лишенным сердца, но полным холодно-утонченной, головной чувственности, нагло-развратного цинизма, какой описывают Поппею летописцы. Ей должно было нравиться в Отоне именно то, что трезвой морали, здоровому инстинкту представляется в нем отвратительным, но чему... все завидовали, и первый — Нерон.

Ему никак и никогда не удавалось догнать своего великолепного друга в умении жить. Император хвастает перед Отоном полученными издалека дорогими духами и, в виде особой любезности, опрыскивает ими тогу приятеля. Назавтра Отон зовет к себе цезаря на обед. Едва Нерон вошел в столовую, потайные пружины выдвинули из стен золотые и серебряные трубы, и, как вода, полились из них широкоструйные фонтаны той самой душистой эссенции, которой так дорожил император.

Итак, видимость взаимной симпатии между супругами была полная, и самолюбивого цезаря, очутившегося в положении несчастного влюбленного, она должна была бесить немало. Тем более, что ликуя медовый месяц, Отон до неприличия хвастался молодой женой, то и дело описывая друзьям, а в числе их и цезарю, все ее прелести в самых соблазнительных подробностях, — особенно, когда вино развязывало ему язык. «Часто слышали, как он, вставая из-за стола цезаря, говорил, что идет к ней, и что ему досталась женщина, у которой — знатность, красота, все, что люди желают, и что составляет восторг счастливцев». То есть, прямо-таки дразнил женолюбивую и пьяную компанию: вы де сидите и пейте, жалкие смертные, потому что у вас нет впереди ничего лучшего, а я, счастливейший из людей, спешу в объятия женщины, которой мизинца не стоят все ваши жены, конкубины и вольноотпущенницы-куртизанки. Этакое супружеское хвастовство — вполне в духе и тоне эпохи. В третьей главе третьего тома «Зверя из бездны», посвященной «Общественной невоздержанности» Неронова века, мы увидим, как понималось существо любви в императорском Риме, и как тесно и грубо связывалось это изящное чувство — увы! — с беспробудным мужским и женским пьянством.

В то же время Отон закрывает двери своего роскошного дома для бывших друзей, а в числе их и для императора. Нерон, раздраженный, возбужденный, сам набивается в гости к коварному другу. Тот принимает высокую честь без всякого удовольствия и представляет цезарю жену с видимой неохотой. Лучезарная красота и кокетство Поппеи окончательно заполонили воображение двадцатилетнего Нерона. Избалованный льстивой покорностью и готовым на все услуги подобострастием дам Палатина, цезарь повел было атаку на сердце Поппеи, что называется, с места в карьер, но был отбит с жестоким уроном для самолюбия: за кого он принимает Поппею? Она замужняя женщина и любит своего мужа!

Назавтра Нерон посылает к Поппее своего камергера — пригласить ее во дворец на интимную вечеринку: честь, от которой в Риме цезарей дамы не отказывались. Поппея камергера даже не приняла. Император является сам, просит дать ему возможность извиниться за сделанную неловкость и возобновить приглашение лично, — Поппеи нет дома и для него. Он в отчаянии. Он забывает, что он цезарь, принцепс, правитель, властный повелевать Отону и дерзкой жене его и растоптать в прах их обоих, в случае неповиновения. Он помнит лишь о своем мужском самолюбии, систематически получающем самые оскорбительные пощечины, и страсть его разгорается в неутолимую жажду обладания. Когда Поппея, наконец, удостаивает Палатин своим появлением, — понятное дело, — она принята не как случайная, хотя бы из ряду вон красивая, искательница фавора, но как царица красоты, чьей милости напрасно добивается сам державец вселенной.

Поппея на Палатине, а в любви Нерону все таки не везет. Он не выдержал характера — заставил красавицу принадлежать ему физически. Поппея покорилась, но он, как тонкий эстет, воспитанный на Овидии, Проперции, Тибулле, понимает с горьким разочарованием и раскаянием, что вынудил не любовь, но бесстрастную, отвратительную уступку бессильной подданной всемогущему государю. А того ли он хотел? о том ли мечтал? Ему надо, чтобы Поппея полюбила его, как свободная женщина — равного ей мужчину, как полюбила она и любит Отона, чье имя, уже досадное цезарю, не сходит с ее уст.

За каждой сладострастной ночью следует постное, хмурое утро. Поппея показывает цезарю откровенное презрение, требует отпустить ее домой, к Отону, — великолепному мужу и человеку: она обожает его, потому что он окружил ее нравственным и житейским комфортом, какого ей никто другой доставить не в состоянии. Вот это — мужчина, это — аристократ, вот бы кому пристало быть государем.

— А я то как же?! — остается возопить сконфуженному Нерону. — Я, который так в тебя влюблен?!

— Ты, Нерон? Что же, я верю твоей любви... Ты, пожалуй, даже немножко нравишься мне: ты недурен собою, у тебя прелестные волосы, несравненный голос... Но разве ты стоишь любви порядочной женщины? У тебя низменные вкусы и привычки. Подумать только, что ты жил с Актэ, с холопкою, девкою из дворни. Эта блудня с нею научила тебя мерзким словам, грязным манерам, несносным для дамы из общества.

И все свои дерзкие нотации дама из общества нарочно выражает на грубом и хлестком жаргоне римской улицы, сохраненном для нас Марциалом, Ювеналом и Петронием, чтобы еще резче подчеркнуть обиду: с всесильным цезарем говорят как с мужиком, рабом... более тонкого обращения не заслуживает любовник Актэ!

Хотя Нерон в то время не показал еще своих когтей во всю их величину, все же надо было иметь две головы на плечах, чтобы вести столь наглую игру с таким нетерпеливым и гордым самодуром. Однако дальнейший ход событий показал, что расчет Поппеи был совершенно верен. Двадцатисемилетняя красавица видела девятнадцатилетнего мальчика насквозь и дрессировала своего тигренка с уверенностью опытной укротительницы, перевидавшей всяких зверей в своем зверинце.

Надеясь, что — долой с глаз, вон из памяти, Нерон отстраняет Отона от двора и усылает соперника наместником в Лузитанию. Говорят, будто сперва император хотел было его умертвить, но был переубежден Сенекой. Философ доказал цезарю, что он сделает себя смешным, если прикажет казнить человека только за то, что тот имеет несчастье быть любимым своей законной женой. Защита эта подтверждает мое прежнее предположение, что между Отоном и Сенекой существовали хорошие отношения, — философ был вовсе не щедр на ходатайства, хорошо памятуя пословицу, что — кто просит у государя милости для других, отнимает ее у себя. Отон уезжает в свое наместничество и — сверх всякого ожидания — оказывается превосходным правителем. Роль Отона в комедии сближения Поппеи с Нероном настолько загадочна, что даже близкие к веку их историки не могли решить, навязывал ли он цезарю жену свою, «по неосторожности любовного увлечения, или с целью воспламенить его, чтобы совокупное пользование одной и той же женщиной прибавило новую связь между ними и увеличило его влияние». В одно и то же время, этот странный человек чуть не открыто сводит жену свою с Нероном, содействует даже, как мы увидим ниже, устранению людей, мешающих их блаженству, — и любит Поппею сам, мучась к ней болезненной неотвязной страстью. Над ним издевались в Риме. Какой-то актер пустил со сцены злой куплетец: