Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 (СИ) - Амфитеатров Александр Валентинович. Страница 51

Последняя, следуя обычной своей системе приспособления, спешит укрыться под защиту того самого авторитета, именем которого ее громят. Книга Бытия (I, 14—18) и Псалтырь (СХХХV) убеждают Оригена, как раньше Филона, платоника- иудея александрийского, к уступкам в пользу астрологии. Приводятся примеры, что Творец светил сам часто пользовался ими, чтобы открывать свои предначертания: видение Авраама, с обетованием потомства, многочисленного, как звезды на небе; переменное движение тени на солнечных часах Езекии; вифлеемская звезда; затемнение солнца в миг крестной кончины Иисуса Христа; знамения небесные, должные предвозвестить Его второе пришествие.

Вифлеемская звезда в особенности смущала теологов. Ее легенда представлялась полной реабилитацией астрологии. Три волхва, «халдейские философы» и даже, по Блаженному Иерониму, «ученики демонов», видят звезду Рождества Христова с обсерваторий своих, все трое сразу узнают ее и, следуя за ней, приходят для поклонения новорожденному Царю Славы как раз вовремя и в должное место. Итак, астрология оказалась в силах составить гороскоп, при том царственный, даже для Богочеловека. Ясно, что такой успех оправдывает и силу ее ведения, и богоугодность ее средств.

Церковь возражала на это, что значение звезд не умаляет демонского происхождения и значения астрологии. Так как Иисус Христос пришел положить конец земному царствию демонов, то волхвам, ученикам демонов, было нетрудно узнать звезду, столь для них роковую. Поклонение же волхвов Христу-Младенцу обозначает именно отречение астрологии от своей прежней власти и знания. Так говорили св. Игнатий, Тертуллиан, Иоанн Златоуст. Гностики-валентинианцы, как упоминалось выше, развивали на этом основании мысль о перемещении из-под власти предопределения в непосредственную власть Христова Промысла, как непременном следствии таинства крещения для каждого христианина, а в особенности гностика. Гипотезы, далеко не убийственные для звездной науки, за которой они, таким образом, признавали полную действительность для всех прошлых веков, а в настоящем и будущем — действительность для всех язычников. Астрологам больше и желать нечего было. За ними оставляли все человечество в природном его состоянии, у них отнимали только часть людей, пожелавших уйти из-под условий общего мирового закона. Привилегия гордая, но мы уже видели, что ею, в предложении Фирмика, не спешили воспользоваться даже императоры. Очень может быть, что позднее, обыкновенно уже предсмертное, крещение царственных язычников, Константина и иных, обусловливалось, в числе множества других причин, отчасти и этим соображением: несогласимостью полного, открытого христианства с дивинацией, которую полухристианские владыки полагали для себя необходимой и утратить ее могущество совсем не желали. Валент, воздвигший на философов и гадателей свирепейшее гонение, в котором погибли лучшие люди последнего язычества, держал при дворе своем астролога Гелиодора, брал у него уроки красноречия, весьма слушался его советов и даже, говорят, именно им подвигнут был к преследованию ученых. Одна рука подписывает указ: «Nemo haruspicem consulat, aut mathematicum nemo etc.» (Да никто не вопрошает ни гаруспика, ни математика и т.д.). Другая жадно ищет астрологического листка. В подобных условиях века, то, в чем гностики видели свою привилегию, астрологи могли принять совсем с другой стороны:

— Вольно же вам себя обездоливать отказом от предвидения!

В конце четвертого века церковь, возвращаясь к все еще

висящему вопросу о вифлеемской звезде, находит удобным отрицать ее естественный характер. Это была ни звезда, ни планета, ни комета. Она шла своим особым путем, ничего общего не имеющим с путями всех известных звезд, так как была специально предназначена привести волхвов в Вифлеем. Словом, это не гороскопическая звезда. Затем: гороскопы составляются в определение судьбы новорожденных младенцев, а вовсе не предвещают ожидаемых рождений. Звезда волхвов была просто чудесным светочем, — может быть, то был ангел или даже сам Дух Святой, — и, в своем исключительном качестве, она не входила в состав обычных и доступных астрологии данных, а следовательно и не могла быть основой гороскопического вычисления.

— Нет, — возражали астрологи. — Вы видите, что волхвы угадали сверхъестественность звезды. Это свидетельствует о точности методов, которыми они располагали, так правильно определив явление, совершенно непредвиденное. Почему им удалось это? Потому что они наблюдали и вычисляли отклонение звезды от обычных планетных путей. И это несомненно внушение Божеское. Потому что, если наука астрологов демонского происхождения, то непонятно, зачем Бог именно этого рода ученых избрал в первые свидетели самого возвышенного мистического момента во всех веках и народах?

Были в ученом христианстве люди, поколебленные аргументацией астрологов. Таков неведомый автор трактата «Герминн» и Ориген, который, рассуждая по Книге Бытия, Псалмам и книге Иова о целесообразности всех творений Божиих, а следовательно и светил, сотворенных, чтобы «давать знамения и указывать времена», дошел до тех же миролюбивых компромиссов с астрологией, как раньше нео-платоники. Раз звезды — не причины действий, а только их знамения, то астрологический фатализм теряет свой преступный характер попытки к узурпации всемогущества Божия: мир остается во вседержительстве Божием, а, следовательно, звездная наука — не более, как стремление прочитать грамоту Божественных предначертаний. Жаль только, что эта задача недостижимая: у разума человеческого нет для нее средств.

Последнее пессимистическое предостережение никогда не обескураживало умов смелых и пытливых, а колоссальный авторитет Оригена (еще не анафематствованного Византией) должен был отразиться в христианстве терпимостью к астрологии. И действительно, в IV веке звездной наукой увлекается даже духовенство. Лаодикийский собор был вынужден запретить ее для церковников особым постановлением. Евсевий, епископ Эмезский, был за этот грех лишен сана. Суровый ортодокс, св. Афанасий открыл в книге Иова следы, а следовательно, подтверждение одной из основных теорий астрологии: учение о «домах» (οιϗοι) планет. Что касается общества и народа, Евсевий Александрийский бичует, как распространенный порок христиан своей паствы, постоянную астрологическую божбу и приметы: «Побей чума твою звезду!», «Лопни мой гороскоп!», «Под несчастной звездой родился!» и пр. Многие же, по словам Евсевия, открыто двоеверничают: молятся звездам и просят милости у восходящего солнца, «как делают солнцепоклонники и еретики». Последнее слово здесь очень показательно.

Эти упрямые пережитки сабеизма были несомненно главной причиной, почему церковь, в страхе рецидивов живучего язычества, не могла оставить астрологию в покое и вечно подозревала в ней тайного и опасного врага. Было бы совершенно бесполезно и скучно следить за дальнейшей полемикой ортодоксов с астрологами. Топтание на месте, так характерное для всей этой полемики, теперь усерднее, чем когда-либо. Ортодоксы стоят перед астрологами в неловком положении, без доводов. Как оригеновцы, они не смеют употребить против них оружие богословское, а как диалектики, они много ниже своих предшественников и неумело бьются их запоздалым оружием с гораздо более искусными врагами. Опять всплывает старинный покор астрологии ответственностью за зло мира сего, которую она, будто бы, нечестиво возлагает на Бога, творящего только благое. «Если Бог справедлив, он не мог создать определяющих судьбу звезд, силой которых человек необходимо становится грешником» (св. Ефрем). Не в силах справиться с астрологией аргументацией, ортодоксы взялись за тексты и стали бить ими не столько по самой науке, сколько по ее материалам и научным основам. Нашлось достаточно текстов, запрещавших принимать шарообразность земли или повелевавших считать небо твердью, за которой скрыты хляби водные. Наивность перерождалась в нетерпимость. Невежество проповедовало вражду к знанию на площадях, благословляемое из церквей. «Рази Пифагорово молчание, Орфеевы бобы и эту надутую поговорку: «сам сказал!» Рази Платоновы идеи, переселение и круговращение наших душ, припамятование и вовсе не прекрасную любовь к душе ради прекрасного тела, рази Епикурово безбожие, его атомы и чуждое любомудрия удовольствие; рази Аристотелев немногообъемлющий промысел, в одной искусственности состоящую самостоятельность вещей, смертные суждения о душе, человеческий взгляд на высшие учения; рази надменность стоиков, прожорство и шутовство циников» (Григорий Богослов). Это время, когда Иероним приходит в отчаяние от того, что он ученый. Время, напуганное царствованием философов, в лице Юлиана Отступника, до совершенно слепой ненависти к языческой интеллигенции, до сокрушающей потребности разрушить и позабыть все, что она изобрела и знала, время опрощения умов, воистину — опять употребляю выразительное и общеупотребительное слово русского XX века — во истину черносотенного. «Церковь-то Христова, насилуя себя, — уверяет образованнейший покаянник интеллигенции, Иероним, — не из Лицея да Академии сделалась, а сбрелась из народишка черного (de vili plebecula congregata est)». Строительство демократической веры переходит в демагогию, которая, прежде всего, приносит в жертву науку. Арианин Валент, повырезав и перевешав философов, под предлогом чародейства, значительно облегчил ортодоксам, хотя в гонении и им жестоко досталось, задачу эту, освободив их от логической оппозиции. От космографии Гиппарха и Птоломея мир попятился к трем китам. Последние хранители греческой науки, астрологи могли со справедливым недоумением видеть, что ортодоксы навязывают им ту самую первобытную космографию древних халдеев, из зерен которой выросла гонимая звездная наука. Естествознание и мироведение зачеркнуты и сужены до младенческого лепета. «Шестоднев» Василия Великого, рассуждая о премудростях Провидения, посрамляет астрологию даже барометрическими способностями морского ежа. «Никакой звездочет, никакой халдей, предсказывающий по звездам воздушные перемены, не учил ежа, но Господь моря и ветров — и в малом животном — положил ясные следы великой своей премудрости». Когда ум морского ежа ставится в пример и урок уму человеческому, натуральная философия начинает чувствовать себя не весело и должна ждать тяжелых дней. И они пришли.