Скованный ночью - Кунц Дин Рей. Страница 7

Чувствуя прикосновение теплого бока Орсона, я торопливо зашагал к кабинетам в дальнем конце склада. Первый из них оказался именно таким, как мне представлялось. Пустое пространство. Четыре голые стены. И дыра в потолке на месте люминесцентной лампы.

Во втором на полулежала семисантиметровая пластмассовая фигурка знаменитого злодея Дарта Вейдера, выкрашенная черной и серебряной краской.

Я тут же вспомнил коллекцию фигурок персонажей «Звездных войн», которую мельком увидел на книжной полке в спальне Джимми.

Орсон понюхал Вейдера.

– "Ступай в Страну Зла, Люк", – пробормотал я.

В задней стене красовалось большое прямоугольное отверстие, из которого команда ликвидаторов выломала дверцы лифта. Наспех сооруженным ограждением служил один-единственный металлический прут длиной сантиметров в восемьдесят, укрепленный на уровне талии. Несколько хитрых стальных креплений, еще выступавших из стены, указывало на то, что Форт-Уиверн служил целям национальной обороны: лифт был прикрыт какой-то мебелью – возможно, секретером или книжным шкафом с раздвижными или распашными дверцами.

Естественно, кабина и механизм лифта отсутствовали; в свете включенного на мгновение фонарика обнаружилась пропасть глубиной в три этажа. Спуститься в нее можно было только по железной лесенке, вделанной в стену шахты.

Видимо, мой соперник был слишком занят, чтобы обращать внимание на озаривший шахту призрачный луч. Свет, который на мгновение омыл серый бетон, был материален не более, чем дух, вызванный во время спиритического сеанса.

Тем не менее я выключил фонарик, снова заткнул его за пояс и неохотно вернул «глок» в висевшую под курткой кобуру.

Опустившись на колено, я протянул руку в окружавшую меня чернильную темноту, которая вполне могла оказаться черной дырой глубиной в миллион световых лет, связывающей нашу странную Вселенную с еще более странным местом. На мгновение сердце гулко заколотилось о ребра, но тут моя рука коснулась мохнатого бока старины Орсона, и я успокоился.

Он положил свою квадратную голову на мое поднятое колено, заставляя погладить себя и почесать за ушами, одно из которых было приподнято, а другое опущено.

Мы с ним немало пережили. Потеряли слишком многих людей, которых любили. И одинаково страшились остаться в одиночестве перед лицом жизни. У нас были друзья – Бобби Хэллоуэй, Саша Гуделл, еще кое-кто, – но нас с Орсоном объединяла не просто дружба. То была единственная и неповторимая связь, без которой каждый из нас не был бы единым целым.

– Брат… – прошептал я. Он лизнул мою руку.

– Я пошел, – прошептал я. Можно было не объяснять, что мне предстоит спуститься в шахту. Как и говорить о том, что обширный список талантов Орсона не включал необыкновенного чувства равновесия, которое требовалось для того, чтобы по очереди наступать лапами на вделанные в стену металлические прутья. Пес обладал прекрасным чутьем, щедрым сердцем, безграничной храбростью, надежностью заходящего солнца, безграничной способностью к любви, холодным носом, виляющим хвостом, который мог бы произвести столько же электричества, сколько его производит маленький ядерный реактор, – но, как и у каждого из нас, этот список не был бесконечным.

Окруженный темнотой, я шагнул к отверстию в стене. Вслепую нашарив одну из железных штуковин, которые крепили к стене отсутствующий книжный шкаф, я подтянулся и встал обеими ногами на перекрывавший дыру прочный металлический прут. Затем я протянул руку в шахту, ощупью нашел железное кольцо, вцепился в него и перебрался с прута на лестницу.

Видимо, двигался я не так бесшумно, как это делает кот, но разницу могла бы ощутить только мышка. Не хочу сказать, что обладаю сверхъестественной способностью ходить по ковру из палых листьев, не производя ни малейшего хруста. Мое умение является следствием трех причин: во-первых, безграничного терпения, которому меня научил ХР; во-вторых, сноровкой, приобретенной во время моих передвижений под покровом кромешной ночи; в-третьих, и самых главных, десятилетиями наблюдений за ночными животными, птицами и другими созданиями, с которыми я делил этот мир. Каждый из них при необходимости становился мастером по части соблюдения тишины, а эта необходимость возникала куда чаще, чем хотелось бы, потому что ночь – царство хищников, в котором охотник то и дело превращается в жертву.

Я спускался из тьмы в еще более непроглядную тьму и мечтал обладать ловкостью обезьяны, которая могла бы цепляться за лестницу левой рукой и ногами, держа в правой пистолет. Но, с другой стороны, если бы я обладал мудростью обезьяны, то ни за что не оказался бы в столь уязвимой позиции.

Не успев добраться до первого нижнего этажа, я задумался над тем, каким образом мой соперник смог спуститься по лестнице с ребенком на руках. Может, посадил его в переброшенный через плечо мешок, как делают пожарники? Тогда Джимми нужно было связать по рукам и ногам, иначе его непроизвольные или вызванные страхом движения могли бы заставить похитителя сорваться. Но даже в таком состоянии мальчик был достаточно тяжелым; подобная ноша за спиной должна была изрядно сопротивляться каждый раз, когда похититель брался рукой за следующее кольцо.

Напрашивался вывод, что псих, которого я преследую, необыкновенно силен, ловок и уверен в себе. До сих пор у меня теплилась надежда, что я имею дело с каким-нибудь слабаком-библиотекарем, которого заставил спятить переход от универсальной десятичной классификации Дьюи к электронному каталогу.

Непроглядная тьма не помешала мне почувствовать, что я достиг первого нижнего этажа, протянуть руку и безошибочно нащупать брешь на месте дверей лифта. Примерно так же я могу заранее рассказать сценарий среднего фильма с участием Джекки Чана, хотя люблю его картины. Объяснить это невозможно. Наверно, причина заключается в силе тяжести, запахе или резонансе материй столь тонких, что их в состоянии уловить лишь подсознание.

Но я не мог быть уверен в том, что мальчик находится именно на этом этаже. Похититель мог утащить его и ниже.

Напряженно вслушиваясь в темноту и надеясь снова услышать голос тролля или какой-нибудь другой звук, который стал бы моей путеводной звездой, я висел, как паук на тщательно сотканной им нитке. У меня не было намерения ловить неосторожных бабочек и мух, но чем дольше я висел во мраке, тем сильнее чувствовал, что я вовсе не паук, не охотник, а жертва и что тарантул-мутант крадется ко мне снизу, молча растопырив острые клешни.

Мой отец был преподавателем литературы и все детство читал мне стихи разных эпох – от Гомера до доктора Сьюсса, Дональда Джастиса и Огдена Нэша. Именно он частично отвечал за мое воображение стиля барокко. Остальное приходилось на долю сыра, хлеба с луком и халапеньо, которыми я перекусил перед тем, как отправиться на прогулку.

А также на долю зловещей атмосферы Форт-Уиверна, в которой даже самый здравомыслящий человек на свете имел бы все основания думать о гигантских ядовитых пауках. В этом месте было возможно то, что прежде казалось невозможным. Если стоявшее перед моим внутренним взором жуткое насекомоядное было результатом не правильных действий моего отца или моей диеты, то именно здешняя аура заставила мое воображение наделить ползущего ко мне монстра улыбкой персонажа комиксов, жуткого злодея Гринча.

Пока я без движения висел на лестнице, образ улыбающегося Гринча стал намного страшнее образа любого чудовищного паука. И тут здание сотряс новый громкий звук, заставивший меня вернуться к действительности и как две капли воды похожий на тот, который привел меня сюда. То был удар железной двери о железный косяк.

Звук донесся не то с предпоследнего, не то с последнего нижнего этажа.

Избавившись от омерзительной мысленной картины, я спустился к следующему отверстию в стене.

Едва я добрался до второго подземного этажа, как услышал хриплый голос, еще менее разборчивый и членораздельный, чем раньше. Не приходилось сомневаться, что он доносился именно отсюда, а не со дна шахты.