Бурсак - Нарежный Василий Трофимович. Страница 22

Мы поедим, отдохнем, и я расскажу тебе — с позволения сего молодца — повесть о случае, приведшем меня в дом друга нашего Истукария.

Сопутники мои согласны были на сие предложение, и все пустились к усмотренному убежищу; но на деле вышло, что оно было гораздо отдаленнее, чем нам казалось. Однако ж мы дошли и, к немалому неудовольствию, увидели, что это не корчма, а пустая хата, которая, как казалось, служила в случае нужды пристанищем дровосекам.

— Что ж будем делать? — сказал Король с досадою, — пойдем далее. Жаль, что, издали глядя на сию хату, мы соблазнились. Но это почти всегда случается с теми, которые, смотря на вещи издали, заключают о их доброте.

После сих слов мы пустились вперед.

— До Пирятина лошадей не найдем, — говорил Король, — итак, Неон, в другой раз не оплошаем. В первой корчме заведемся сумою и будем всегда иметь в ней дорожный запас, дабы не ложиться спать без обеда.

Идучи далее и разговаривая о всякой всячине, мы неприметным образом дошли до необозримого дремучего леса, облегающего пройденную нами долину целым полукругом.

— Куда занес нас лукавый? — ворчал Король. — Тут не скоро доберешься до какого-нибудь ночлега. Не лучше ли возвратиться назад и воспользоваться по крайней мере приютом в оставленной нами пустой хате? Теперешние обстоятельства, столько смутные в отношении к общему спокойствию, породили многие шайки разбойников, которые — как нам с тобою, Неон, и на опыте известно — под многоразличными видами производят грабительства всякого рода. Солнце клонится к закату. Кто скажет нам, куда выберемся в лесу сем?

Не мудрено напасть на другого Урпассиана, который не будет доволен нашими деньгами и одеждою. Пойдемте назад, — я лучше ничего не придумаю, хотя бы думал до самой глубокой ночи.

— Ах! я не в силах, — сказала Неонилла томным голосом, — сегодня ни одна кроха хлеба не была во рте моем. Я не могу идти далее.

— Стыдись, молодой человек, — сказал Король довольно сурово. — Когда я, старик, у коего поизломаны кости во многих сражениях, который в течение жизни своей прошел столько тысяч верст, и я решаюсь для общей безопасности пройти еще часа два, три, а ты…

Неонилла вздохнула, потупила глаза в землю и оперлась на плечо мое.

Ах! как показалась она мне тогда прекрасною! Где прежний огонь, в глазах блиставший, где пленительная улыбка ее, где розы, алевшие на щеках ее? При всем том она была не менее прелестна!

— Король! — сказал я, распрямя усы и раздувши ноздри, — перестань упрекать молодого друга моего слабостию! без его решительности, без необыкновенной бодрости ты долго бы насиделся в овине, а по времени изрядно был бы потчеван арапниками. Ты видишь перед собою Неониллу.

Король изменился в лице и отскочил назад. Потом, собравшись с духом, подошел к застыдившейся красавице, обнял ее и, поцеловав в лоб, сказал:

— Прости меня, молодая женщина, что я, рассказывая случай, затащивший меня в овин отца твоего, не очень почтительно говорил о нем. Хотя я никогда не одобрю сего твоего поступка, потому что он по всем отношениям безрассуден; но, помня оказанную тобою услугу, готов и тебе служить верою и правдою. Знаю, что целый день провести в дороге не евши и для крепкого воина довольно тягостно, каково же должно быть для нежной женщины, с самого младенчества привыкшей ко всем удобностям жизни. Скажите же, однако, что будем делать?

Меж тем как мы, стоя на одном месте, рассуждали, на что решиться в таких сомнительных обстоятельствах, солнце закатилось, и настали сумерки.

Вдруг невдалеке раздался громкий свист, и у меня колени задрожали; вскоре послышался свист с другой стороны, и Неонилла, с судорожным движением схватив меня за руку, произнесла со стоном: «Разбойники».

— Не мудрено, — сказал Король, закручивая усы. — Неон! — продолжал сей друг, обратясь ко мне, — ты еще нов в деле ратном, и я не осужу, если при первой стычке сердце в груди твоей затрепещет. Но припомни, что в жилах твоих обращается кровь благородного, воинственного моего друга. Если дело дойдет до драки, ты смотри на меня, как на пример тебе. Знай, что и я был некогда старшиною в войсках малороссийских, был во многих битвах, получал раны тяжелые, но никогда ни у кого не просил пощады, никому не отдавал сабли своей.

Едва проговорил он слова сии, как показались из леса два казака при саблях. Увидя нас, они остановились, взглянули один на другого, смигнулись и подошли к нам шагов на десять.

— Что вы за люди? — спросил один.

— Мы можем такой же вопрос вам сделать, — отвечал Король хладнокровно.

— Хорошо! Мы — лесные смотрители!

— А мы — прохожие.

— Но прохожие должны ходить по дорогам, а не прямиком. Сколько перетоптано травы!

— Что ей сделалось?

— Нет, такой ответ недружеский. Надобно заплатить убыток!

— А сколько следует денег?

— Сколько у вас есть, все без изъятия, да, сверх того, в придачу уступить нам свою одежду и все оружие.

— Вы ошалели?

— Так вы на предложение наше не согласны?

— Нашли дураков!

— Еще повторяю!

— Хоть до завтрева.

— В последний раз!

— Хоть осипни.

Тут вопроситель свистнул посвистом Соловья-разбойника. Король с быстротою молнии исторгает саблю, кидается на противника и повергает его к ногам своим; я, приметя первое его движение и ему последуя, устремился на другого и рассек ему голову, хотя он и успел было обнажить саблю. Дабы не оставить никакого сомнения, мы повторили свои удары. Король, сняв шапку, пал на колени, перекрестился и произнес с умилением:

— Слава тебе, господи! — Вставши и оборотясь ко мне, сказал:- Спасибо, Неон! из тебя со временем человек будет; дай руку!

Оборотясь назад, мы ахнули: Неонилла без чувств на траве лежала.

— Милосердое небо! — вскричал я, бросился к ней и упал на колени.

— Вот видишь, молодой человек, — говорил Король с душевным огорчением, — до чего первая безрассудность довести может! Произнесенный падшим разбойником свист не будет тщетен; может быть, через минуту или две мы будем окружены целою толпою им подобных. Если б мы были одни, то, наверное, спаслись бы в лесу, а теперь?

Не отвечая ему ни слова, — скорбь, сожаление, отчаяние оковали язык мой, — я схватил Неониллу в объятия, положил на плечо и пошел скорыми шагами подле самого леса, осматривая, сколько ночная пора то позволяла, не сыщу ли места, где можно бы с безопасностию скрыться до восхода солнечного. Король в молчании следовал за мною, поддерживая опустившуюся голову бесчувственной. Я прошел шагов с пятьсот и начал ослабевать под своим бременем, колебался и наконец пал на колени. Король сказал:

— Подай ее мне!

Он переменил меня, и мы продолжали путь, но, к несчастию, ничего не видали, кроме сосновых, осиновых и дубовых дерев, не могших служить нам надежным убежищем. Наконец, к великой радости, достигли мы пространного участка земли, поросшего самым густым орешником, окруженным калиновыми кустами. Я раздвигал сию подвижную стену, а Король следовал за мною. Когда мы прошли саженей десять и притом увидели род маленькой лужайки, то остановились, сложили на траву свое бремя и сами уселись. Король хранил глубокое молчание, а я, признаюсь в слабости, я плакал неутешно. Не зная, что делать с нашею бесчувственною, мы придумали следующее: Король качал ее легонько с боку на бок, а я тер виски и ладони. Природа ли подействовала или наше врачевство было сильно, только Неонилла вздохнула, открыла глаза и спросила томным голосом.

— Боже мой! где я?

Я не мог удержаться, чтобы не обнять ее с нежностию и не запечатлеть страстного поцелуя на холодных губах ее.

— Ты с своими друзьями, — отвечал я, — и, кажется, в безопасном месте.

Утешься, милая Неонилла! От главной опасности милосердый бог нас избавил; будем же надеяться, что он, по благости своей, избавит и от дальнейших.

— Ах! — говорила она, — когда я сегодня поутру оставляла дом отеческий, то думала ли видеть столько ужасов? Неужели я, уклоняясь от исполнения жестокой воли несправедливого отца, хотевшего сделать меня на всю жизнь несчастною, неужели я прогневила тем небо и навлекла на себя его мщение?