Живущий в ночи - Кунц Дин Рей. Страница 30

Однако пахло не только кровью. В тот момент, когда ее убивали, Анджела, видимо, непроизвольно испражнилась, и теперь тяжелое зловоние окутывало меня удушающим облаком.

Я посмотрел вправо: оконная створка распахнута.

Это было не маленькое окошко, какие обычно можно встретить в ванной комнате, а настоящее окно – достаточно большое, чтобы через него мог ретироваться убийца, с ног до головы покрытый кровью своей жертвы.

Но возможно, окно оставила открытым сама Анджела, и именно через него преступник проник в дом.

Прямо под окном располагался козырек крыльца.

Убийца мог проникнуть в дом этим путем и им же ретироваться.

Орсон не лаял. Но ведь окно располагалось на фасаде, а пса я оставил на заднем дворе.

Руки Анджелы лежали вдоль тела, их кисти были полностью скрыты размотавшимися рукавами свитера.

Она выглядела двенадцатилетней девочкой.

На протяжении всей своей жизни она отдавала себя другим людям. Теперь кто-то неизвестный, растоптав ее самопожертвование, окончательно забрал все, что от нее оставалось.

Мучительно содрогаясь всем телом, я отвернулся.

Я не испытывал вины за этот ужасный конец Анджелы. Я не приставал к ней с расспросами. Она сама позвала меня, сняв трубку автомобильного телефона и пригласив к себе. И тогда некто решил, что она должна умолкнуть – как можно скорее и навсегда. Возможно, неизвестные заговорщики сочли, что депрессия Анджелы представляет для них угрозу? Ведь она бросила любимую работу в больнице, считала, что ей не имеет смысла жить. И еще – была страшно напугана тем, что «превращается», что бы это ни означало. Этой женщине уже нечего было терять, и поэтому ее стало невозможно контролировать. Анджелу убили бы даже в том случае, если бы я не откликнулся на ее приглашение.

И все же, несмотря на доводы разума, мое сердце ледяными волнами обжигало ощущение огромной вины. Я задыхался.

Подобно жирному скользкому червю по моим внутренностям поползла непреодолимая тошнота. Поднимаясь все выше, этот червь вполз в мою глотку, а оттуда – в рот. Согнувшись в три погибели, я выблевал его на пол.

Мне нужно было как можно скорее убираться отсюда, и в то же время я не мог двинуться с места. Я был раздавлен страхом и чувством вины.

Под тяжестью оружия моя правая рука плетью висела вдоль тела. Фонарик, судорожно зажатый в левой, выписывал причудливые узоры на стене. Мысли в моей голове шевелились тупо и безвольно, словно комки морских водорослей в грязи раннего прилива.

На ближайшей ко мне тумбочке возле кровати внезапно зазвонил телефон.

Я не тронулся с места. Я испытывал необъяснимую уверенность в том, что на другом конце провода – тот самый неизвестный, который незадолго до этого звонил мне и дышал в трубку. Мне было страшно, что с помощью своего собачьего чутья он похитит какую-то частицу меня, будто мою душу с помощью некоего магического пылесоса можно было засосать прямо через телефонную линию. Я больше не хотел слышать это низкое, невнятное, бессмысленное мычание, напоминающее шорох ползущей змеи.

Наконец телефон умолк, но его пронзительное дребезжание прочистило мне мозги. Я выключил фонарик, поднял руку с пистолетом и в ту же секунду осознал, что кто-то включил свет в вестибюле второго этажа.

Поскольку минутой раньше я видел перепачканное кровью открытое окно, я решил, что убийца убрался восвояси. Оказывается, я ошибался. Неизвестный по-прежнему оставался в доме и теперь находился между мной и лестницей, отрезав мне путь на первый этаж.

Преступник вряд ли бежал через спальню, поскольку в этом случае путь его отступления был бы отмечен кровавым следом на кремового цвета ковре. Однако для чего ему было вылезать через окно, чтобы тут же вернуться через входную дверь?

Возможно, улизнув из дома, убийца затем передумал и, решив, что не должен оставлять свидетеля в моем лице, вернулся? Но зачем в таком случае ему включать свет, выдавая тем самым свое присутствие?

Было бы логичнее, если бы он попытался застать меня врасплох.

Щурясь от света, я осторожно вышел из спальни.

Коридор второго этажа был пуст.

Когда я поднимался по лестнице, три двери, выходящие сюда, были плотно закрыты. Теперь они стояли нараспашку, а комнаты заливал яркий свет – мой самый главный враг.

14

С первого этажа вверх по лестнице, подобно вязкому потоку крови из раны, текла тишина. Внезапно она была нарушена каким-то звуком, но он донесся снаружи дома. Видимо, это ветер играл в кронах деревьев.

Я чувствовал себя участником диковинной игры, правила которой были мне неизвестны. Мне не был известен даже мой противник. Я ощущал себя полностью сбитым с толку.

Пошарив рукой по стене, я нащупал выключатель, и лампы в вестибюле погасли. От этого свет, лившийся из-за открытых дверей, показался мне еще ярче.

Мне хотелось броситься вниз по ступеням, поскорее выбраться отсюда и убежать к чертовой матери! Но я не мог уйти, оставив за своей спиной три комнаты, в которых неизвестно что скрывалось. Иначе я кончу так же, как несчастная Анджела, – с глоткой, разрезанной от уха до уха.

Производить как можно меньше шума – только это могло помочь мне остаться в живых. Думать. Проявлять максимальную осторожность, приближаясь к каждой из дверей. Ступать бесшумно, словно призрак. Ни на секунду не допускать возможности, чтобы опасность подкралась ко мне сзади.

Забывая щуриться, я стал прислушиваться, но ничего не услышал и двинулся по направлению к двери, расположенной прямо напротив спальни Анджелы.

Я предпочел не входить в комнату, оставаясь в тени у порога и приставив ладонь козырьком к глазам, чтобы защитить их от яркого света.

Если бы у Анджелы были дети, эту комнату могли бы занимать ее сын или дочь. Сейчас здесь располагались шкаф со множеством выдвижных ящиков, высокий стул с прямой спинкой и рабочий стол, изогнутый в форме буквы Г. Именно здесь Анджела коротала долгие часы, предаваясь своему единственному хобби – изготовлению кукол.

Я кинул взгляд в сторону вестибюля. Он был по-прежнему пуст.

Двигайся! Ты не должен стать легкой мишенью для убийцы!

Я толкнул дверь, и она открылась еще шире. За ней никто не прятался.

Я сделал шаг вперед и, оказавшись в ярко освещенной комнате, тут же прижался спиной к стене.

Анджела была прекрасным мастером, и это доказывали тридцать кукол, выставленных на открытых полках стоявшего поодаль шкафа. Все они были одеты в красочные наряды, также изготовленные собственными руками Анджелы с неисчерпаемой фантазией и мастерством: ковбойские и матросские костюмчики, вечерние платья с пышными юбками… Однако наиболее примечательным в этих куклах были их лица. Анджела вылепливала каждое из них с невероятным терпением, проявляя при этом талант подлинного художника, а затем обжигала в горне, стоявшем в гараже. Некоторые из них были матовыми, другие – покрыты глянцем, но все они были раскрашены вручную – с таким тщанием и настолько детально, что выглядели живыми.

За многие годы своего увлечения кое-какие куклы Анджела продала, многие – просто раздарила. Те, что остались в этой комнате, были, видимо, ее любимыми, с которыми она не могла расстаться. Забыв о том, что в любой момент на меня может наброситься психопат с зазубренным ножом, я рассматривал кукол. Каждая из них была уникальной, словно Анджела не просто мастерила игрушки, а с нежностью вылепливала лица детей, которых ей не суждено было выносить.

Я выключил верхний свет, оставив гореть только настольную лампу. В сгустившемся сумраке куклы, казалось, зашевелились на полках, словно приготовившиеся спрыгнуть на пол. Нарисованные глаза одних светились в отблесках света, у других были непроницаемо темны. Но взгляды их казались пристальными и напряженными.

У меня задрожали колени.

Однако это были всего лишь куклы. Они ничем не угрожали мне.

Я выскользнул обратно в коридор, повернул «глок» направо, затем налево и снова направо. Никого.