Дева в голубом - Шевалье Трейси. Страница 48

— Я бы пошла на это, хотя в принципе против абортов. Я человек неверующий, так что с этой стороны меня ничего не смущает. Но Ян…

Я выжидательно молчала.

— Видишь, какое дело, Ян — католик. В церковь сейчас он не ходит, считает себя либералом, но… когда вопрос встанет ребром, дело, боюсь, обернется иначе. Ему может быть очень тяжко.

— Знаешь, по-моему, ты должна все рассказать ему, он вправе знать, но решать вместе с ним ты не обязана. Это твой выбор. Лучше, конечно, если вы придете к согласию, но, если нет, последнее слово за тобой. Потому что вынашиваешь ребенка ты. — Я попыталась сказать эти слова со всей возможной твердостью.

Сюзанна искоса посмотрела на меня:

— А ты… ты сама когда-нибудь?..

— Нет.

— А хочешь детей?

— Да, но…

Я не знала, как подступиться, с чего начать. И неожиданно для самой себя захихикала. Сюзанна удивленно посмотрела на меня. Глаза ее при свете уличного фонаря прямо-таки блестели.

— Извини. Позволь, я присяду, тогда все и объясню.

Я устроилась на кресле. Сюзанна тем временем включила небольшую лампу, стоявшую на пианино, и, уютно свернувшись на диване, поджав под себя ноги, так что зеленая шелковая юбка туго натянулась на коленях, приготовилась слушать. По-моему, ей было легче от того, что теперь она оказалась в тени.

— Мы с мужем не раз заговаривали, что пора бы завести ребенка, — начала я. — И казалось, что сейчас как раз лучшее время. В общем-то это была моя идея, а Рик согласился. Ну мы и принялись за дело. Но… у меня появилось препятствие. В виде сна. А теперь… теперь у нас возникли проблемы. Появилось кое-что… кое-кто другой.

Вести разговор на эту тему было унизительно, и вместе с тем я чувствовала облегчение от того, что могу выговориться.

— И кто же это?

— Библиотекарь в городке, где я живу. Мы… в общем, некоторое время мы флиртовали. А потом… — я неопределенно взмахнула рукой, — потом я почувствовала себя скверно и вынуждена была уехать. Вот так я здесь и оказалась.

— Он красивый?

— Он… ну да. По-моему, да. Он, как бы сказать, — суровый.

— И он тебе нравится.

— Да.

Я испытывала странное ощущение, говоря о Жане Поле. Выяснилось, что мне трудно описать его. На расстоянии, здесь, в этой комнате, где напротив меня сидит, свернувшись калачиком, Сюзанна, лильский эпизод кажется далеким и вовсе не таким судьбоносным, каким представлялся на месте. Забавно: стоит начать пересказывать события своей жизни другим, как они все больше начинают походить на литературу и все меньше на правду. Они обретают привкус некоторой театральности, удаляющей тебя от подлинного события.

— Вы с Риком давно женаты?

— Два года.

— А как зовут этого твоего?..

— Жан Поль. — В самом звуке этого имени была такая определенность, что я невольно улыбнулась. — Он помог мне с семейными разысканиями. Он часто спорит со мной, но это потому, что мои занятия ему небезразличны, нет, вернее, я ему небезразлична. Он прислушивается ко мне. Он видит меня — меня, а не какой-то абстрактный образ. Понимаешь, что я хочу сказать?

Сюзанна кивнула.

— И мне тоже легко говорить с ним. Я ему даже про свой сон рассказала, и получилось очень хорошо, он заставил меня описать все подробности. И это помогло.

— И что же за сон, о чем он?

— Да даже не знаю, как сказать. Ни о чем. Это просто некое ощущение, вроде… как у меня перехватило respiracion.

Я приложила руку к груди и подумала: Фрэнк Синатра. Те голубые глаза.

— И еще — голубое, особенный такой голубой оттенок, — продолжала я. — Как на картинах возрожденцев. Они облачали в платье такого цвета Мадонну. Есть такой художник, слышала когда-нибудь, — Николя Турнье?

Сюзанна выпрямилась и вцепилась в ручку дивана.

— Расскажи-ка поподробнее об этом голубом.

Наконец-то хоть какая-то связь с этим художником налаживается.

— Там два оттенка: наверху пронзительно-голубой, много света, и еще… — Я пыталась подобрать нужные слова. — И еще цвет переливается вместе с освещением. Но ниже, с обрывом света, возникает какая-то темнота, мрачная торжественность. Пересечение двух теней — именно оно, именно это столкновение делает краски такими живыми и запоминающимися. Очень красивый цвет, но одновременно печальный — может, чтобы мы не забывали, что Мадонна всегда оплакивает смерть своего сына, даже в момент рождения. Словно она знает, что ему предстоит. Но и после его смерти голубой цвет сохраняет красоту, сохраняет надежду. И тогда ты понимаешь, что ничто не сводится к чему-то одному, ни о чем нельзя сказать: вот это — то, а это — это. Есть свет, есть радость, но где-то рядом, ниже, всегда таится тьма.

Я остановилась. Мы обе притихли.

— У меня был такой же сон, — выговорила наконец Сюзанна. — Приснился он мне только раз, около полутора месяцев назад, в Амстердаме. Я проснулась в страхе и слезах. Ощущение было такое, словно я задыхаюсь в голубом, том самом голубом, о котором ты говорила. И зто было странное ощущение — тоски и радости одновременно. Ян потом рассказывал, что я что-то говорила, словно даже декламировала, вроде из Библии. После этого я так и не смогла снова заснуть, пришлось сесть за инструмент, как сегодня.

— Виски у вас в доме найдется?

Сюзанна подошла к книжному шкафу со встроенным внизу баром и извлекла оттуда наполовину опорожненную бутылку виски и два небольших бокала. Присев на край дивана, она налила нам обеим понемногу. Я собиралась сказать, что в ее положении вряд ли стоит пить, но в этом не оказалось нужды: протянув мне бокал, Сюзанна лишь понюхала свой, сморщилась и вылила содержимое в бутылку.

Я же проглотила свое виски залпом. Оно произвело очищающее воздействие: и сухость во рту исчезла, и тяжесть в желудке, и переживания, связанные с Риком и Жаном Полем. И еще оно прибавило мне сил, дав возможность задавать неудобные вопросы.

— Ты на какой неделе?

— В точности не скажу. — Сюзанна зябко повела плечами.

— А когда ты первый раз пропустила свою… свой срок?

— Четыре недели назад.

— А как вообще так получилось, что ты забеременела? Ты что, не предохраняешься? Извини, что задаю такие вопросы, но это важно.

— Как-то раз я просто забыла проглотить таблетку. — Сюзанна потупилась. — Обычно я принимаю ее перед сном, но на этот раз забыла. К тому же я не думала, что это имеет такое уж значение.

Я заговорила было, но Сюзанна меня перебила:

— Не думай, что я такая уж дура или не отдаю себе отчета в последствиях своего поведения. Просто… — Она провела по губам тыльной стороной ладони. — Иногда трудно поверить, что между маленькой таблеткой и беременностью существует какая-то связь. Какое, казалось бы, отношение имеет одно к другому, совершенно разные вещи. Чудо какое-то. Бред. То есть умом-то я все понимаю, но сердцем — нет.

Мы немного посидели молча.

— И когда это было? Я хочу сказать, когда ты забыла про таблетку?

— Не помню.

Я придвинулась к Сюзанне.

— А ты попробуй. Тогда, когда тебе приснился этот сон?

— Вряд ли. А впрочем, постой, кажется, вспоминаю. В тот вечер Ян был на концерте в Брюсселе. Вернулся он на следующий день, и тогда же мне приснился сон. Точно.

— А вы… вы с Яном занимались в ту ночь любовью?

— Да, — со смущенным видом ответила Сюзанна. Я извинилась за назойливость.

— Видишь ли, дело в том, что мне сон снился только после того, как мы с Риком занимались любовью, — пояснила я. — Твой случай. Но когда я стала предохраняться, сон исчез. А твой — когда ты забеременела.

Мы посмотрели друг на друга.

— Все это очень странно, — негромко сказала Сюзанна.

— Да, весьма странно.

Сюзанна пригладила кимоно на животе и вздохнула.

— Тебе следует все рассказать Яну, — заявила я. — Завтра же.

— Ты права. А тебе — Рику.

— Похоже, он и так все знает.

На следующий день я отправилась в мэрию порыться в архивах. Хоть дед Якоба и поработал над составлением семейного древа в высшей степени основательно, я испытывала потребность самой подержать в руках первоисточники. У меня уже выработался вкус к этому занятию. Всю вторую половину дня я просидела за столом, просматривая тщательно составленные перечни рождений, смертей и браков начиная с восемнадцатого-девятнадцатого столетий. Только сейчас мне стало ясно, насколько прочно укоренилась семья Турнье в этих краях: ее представители исчисляются многими сотнями.