Дева в голубом - Шевалье Трейси. Страница 6

И они не затянулись. Прочесав близлежащие улицы, я вернулась на площадь и вошла в boulangerie — булочную. На невысокой женщине за стойкой был светло-голубой фартук, какие встречались буквально на всех рынках, куда приходилось заглядывать. Обслужив очередного клиента, женщина остановила на мне вопросительный взгляд. Глаза у нее были черные, лицо испещрено морщинами, а волосы небрежно связаны в пучок.

— Bonjour, madame, — певуче, как всегда во французских магазинах, проговорила женщина.

— Bonjour. — Я обежала взглядом батоны хлеба на полках и подумала, что теперь это будет моя boulangerie. Но, вновь посмотрев на продавщицу и ожидая встретить приветливую улыбку, я почувствовала, как уверенность меня покидает. Она стояла за прилавком неподвижно, и выражение ее лица было каменным.

Я открыла было рот, но не сумела произнести ни звука. Откашлялась.

— Oui, madame? [2] — неподвижно глядя на меня, спросила она тем же тоном, словно не заметила ни малейшей неловкости с моей стороны.

Я поколебалась и указала на багет:

— Un, — пробормотала или, скорее, промычала я. На лице женщины отразилось явное неодобрение. Не оборачиваясь и по-прежнему не сводя с меня глаз, она потянулась за заказом.

— Quelque chose d'autre, madame? [3]

На мгновение я словно увидела себя со стороны — с ее стороны: иностранка, путешественница, с трудом выговаривает трудные для произношения звуки, сверяется с картой, чтобы не заблудиться в незнакомых краях, и с разговорником, чтобы хоть как-то общаться с местными. Она заставила меня почувствовать себя чужой, когда мне показалось, что я обрела дом.

Я смотрела на полки, изо всех сил стараясь убедить ее, что не так уж смешна, как кажусь. Я указала на пирожныес заварным кремом в форме луковицы, выдавила из себя: «et un quiche» — и тут же сообразила, что употребилане тот артикль: «пирожное» по-французски, как и «багет», женского рода, стало быть, надо говорить не «un», а «une». «Идиотка», — простонала я про себя.

Продавщица бросила пирожное в целлофановый пакет и положила на стойку рядом с хлебом.

— Quelque chose d'autre, madame?

— Non.

Прозвенел кассовый аппарат, я молча протянула купюру, и лишь когда она положила сдачу на тарелочку рядом с кассой, сообразила, что и мне следовало поступить так же, а не совать деньги прямо в руки. Это был урок, который мне давно уже следовало усвоить.

— Merci, madame, — пропела она, сохраняя неподвижное выражение лица.

— Merci, — пробормотала я в ответ.

— Au revoir, madame.

Я повернулась к двери и остановилась, думая, что должен же быть какой-то способ разрядить обстановку. Я взглянула на продавщицу: она стояла, скрестив руки на необъятной груди.

— Je-nous-nous habitons près d'ici, là-bas, [4] — проблеяла я, безнадежно указывая куда-то себе за спину, словно старясь ухватить кусок земли где-нибудь в ее городе.

— Oui, madame, — коротко кивнула она. — Au revoir, madame.

— Au revoir, madame. — Я круто повернулась и вышла из лавки.

«О, Элла, — думала я, медленно пересекая площадь, — ну зачем тебе это понадобилось, неужели для того, чтобы спасти лицо, надо врать?»

«Ну так отныне и не ври. Живи здесь. Приходи к этоймадам каждый день за круассанами», — ответила я самой себе. Незаметно очутившись у фонтана, я наклонилась к кусту лаванды, сорвала несколько листьев и сжала их в ладони. Острый древесный запах подал мне сигнал: reste — ты дома.

Рику Лиль-сюр-Тарн понравился с первого взгляда. Он поцеловал меня, поднял на руки и закружил в воздухе.

— Эй! — приветствовал он громким возгласом старинные дома.

— Ш-ш-ш, Рик. — Сегодня был рыночный день, и я буквально физически ощущала, как все глазеют на нас. — А ну-ка, немедленно опусти меня на землю, — прошипела я.

Но он только улыбнулся и еще крепче сжал меня.

— Именно о таком городке я и мечтал, — сказал он. — Видишь эти украшения в кладке?

В поисках подходящего жилья мы исходили городок вдоль и поперек. В какой-то момент зашли в boulangerie купить пирожных. Под взглядом мадам я покраснела, но общалась она в основном с Риком, который нашел ее забавной и всячески над ней подшучивал, впрочем, совсем необидно. Видно было, что и Рик ей понравился: в этих краях, где мужчины стригли свои темные волосы коротко, его светлая грива была явно внове, а калифорнийский загар все еще не сошел. Со мной она обращалась вежливо, но я за этой вежливостью ощущала враждебность и вся ощетинилась.

— Жаль, что у нее такие вкусные пирожные, — сказала я Рику, едва мы оказались на улице. — Иначе и ноги бы моей там не было.

— Да брось ты, малышка, не принимай близко к сердцу. И не донимай меня своей паранойей — могла бы у себя на восточном побережье оставить.

— Она заставляет меня ощущать себя пришлой.

— Наверное, ее толком не научили обращению с покупателями. Та-та-та! Почему бы тебе не обратиться к специалисту по найму, пусть займется ею.

— Точно, надо бы заглянуть в ее личное дело, — ухмыльнулась я.

— Не сомневаюсь, что в нем полно жалоб. Впрочем, она же из последних сил держится, это видно. Так что пожалей старую клячу.

Было искушение поселиться в одном из старых домов на площади или рядом, но, когда выяснилось, что здесьничего не сдается, я почувствовала тайное облегчение: это дома основательные, для коренных жителей. И конце концов мы отыскали дом в нескольких минутах ходьбы от центра, тоже старинный, но без причудливого орнамента, с толстыми стенами, кафельными полами и крохотным двориком, увитым виноградными лозами. Спереди двора не было, парадная дверь выходила прямо наузкую улочку. Внутри дома было темно, но это ничего, утешал меня Рик, даже лучше, летом будет прохладно. К тому же такими были все дома, где мы побывали. Я боролась с полумраком, открывая ставни, и поначалу нередко ловила любопытствующие взгляды соседей. Потом они, правда, научились не подсматривать.

Однажды я решила сделать Рику сюрприз: когда он вечером вернулся с работы, его ждали выкрашенные в цвет маренго ставни и горшки с геранью на подоконниках. Он стоял у входа в дом и молча улыбался, а я смотрела на него, перевесившись через подоконник, убранный розовыми, белыми и красными цветами.

— Добро пожаловать во Францию, — сказала я. — Добро пожаловать домой.

Узнав, что мы с Риком переезжаем во Францию, отец уговорил меня написать какому-то нашему родственнику, седьмая вода на киселе, жившему в Мутье, городке на северо-западе Швейцарии. Когда-то, очень давно, папа навещал его там.

— Уверен, тебе там понравится, — повторял он, диктуя мне адрес по телефону.

— Папа, но ведь Швейцария и Франция — это разные страны. Может, меня там и поблизости не будет.

— Может быть, малыш, может быть, но разве плохо знать, что рядом с тобою семья?

— Рядом? Мутье в четырехстах или даже пятистах милях от места, где мы будем жить.

— Вот видишь? Всего лишь день езды на машине. В любом случае это намного ближе к тебе, чем мой дом.

— Послушай, папа…

— Элла, не надо ничего говорить, просто запиши адрес. Сделай мне такое одолжение.

Разве я могла сказать «нет»? Я со смехом взяла карандаш.

— Только все равно это глупо. Что же написать ему: «Привет, я Ваша дальняя родственница, Вы обо мне никогда не слышали, но сейчас я в Европе, может, повидаемся?»

— А почему бы и нет? Слушай, для начала можно порасспрашивать его об истории семьи, о наших корнях, о занятиях предков. У тебя там будет полно свободного времени, надо же чем-нибудь заняться.

Отец был воспитан в духе трудовой этики протестантизма, и открывающаяся передо мной перспектива ничегонеделания его беспокоила. Он неустанно выдвигал предложения, чем бы полезным мне заняться. Тревога отца передалась и мне: я ведь и впрямь не привыкла к свободному времени, всегда была занята учебой или работой. Пришлось привыкать; перед тем как мне пришли в голову три дела, которыми можно заняться, я миновала фазу позднего вставания и домашней уборки.