Жажда справедливости. Избранный - Кунцевич Алексей. Страница 29

—Чертова скотина?— крикнул Олег Геннадьевич, и, вытянув волосатые руки, схватил неудачного охотника.

Сбединский был в ярости. Единственным утешением было то, что отвалилась необходимость в мытье посуды. Именно этому, да еще и тому, что Олег Геннадьевич не полностью осознал происшедшее, Маркиз был обязан не слишком суровому наказанию,— его просто выкинули на лестничную площадку.

Хотя вряд ли в другое время кота ожидало нечто более ужасное. Олег Геннадьевич считал себя на редкость несчастным человеком, и в происшедшем в это утро не было ничего необычного. Сбединский имел поразительную способность приносить всякие неприятности себе и окружающим. Будучи от природы исключительно рассеянным, Сбединский представлял собой поистине стихийное бедствие. Вокруг него постоянно что-то ломалось, падало, разбивалось, растекалось и рвалось.

Например, не долее, как в прошедшую среду, Олег Геннадьевич стал причиной насмешек сослуживцев и множества студентов (хотя он догадывался, что этот случай стал известен не только им, а всему институту, где он работал преподавателем на кафедре Инженерной Графики). День этот выдался удачным в смысле неприятностей, если не считать испачканных мелом рукавов Сбединского, но на подобную мелочь почти никто не обращал внимания; мелочь таковая была в порядке вещей и перестала занимать умы местных насмешников. Неприятность приключилась уже вечером, так сказать, под занавес. В небольшом кабинете кафедры находилось трое, не считая Сбединского, преподавателей, молоденькая секретарша и двое студентов. Сбединский,— надо отдать ему должное,— считался среди своих коллег, да и студентов, что было поистине гигантской заслугой, на редкость хорошим преподавателем, имевшим большой опыт (ему было сорок лет, пятнадцать из них он преподавал) и необычный дар чертежника. Олег Геннадьевич собственноручно изготовил большую часть образцов контрольных работ, и чертежи эти красовались на застекленных стендах в коридоре. Вот и сегодня Олег Геннадьевич собрался начертить аксонометрическую проекцию одной весьма сложной детали. Он пришпиливал лист формата А2 к чертежной доске, возвышавшейся на четырех ногах между столом заведующего кафедрой, всем известного похабника и алкоголика, и местом старшего преподавателя, который, как на грех, сидел здесь и занимался со студентами. Заведующий кафедрой, находившийся в возрасте сорока восьми лет, пил горячий чай из большого бокала. Сильно наклонившись над столом и делая вид, что рассматривает что-то под стеклом, он на самом деле любовался стройными ногами молоденькой секретарши, чуть прикрытыми полоскою ткани, скромно называемой современными модницами юбкой. Панорама, открывавшаяся взору заведующего кафедрой, была столь соблазнительной, что тот вовсе забыл об окружающих и думал лишь о том, чтобы подольше не иссякала стопка бумаги с напечатанными экзаменационными билетами на столе секретарши, которая, орудуя ножницами, нарезала этой из бумаги равные полоски. За этой ситуацией вел наблюдение преподаватель, сидевший напротив, через один стол, возле шкафа за своим столом. То есть,— скажем прямо,— все проходило вполне обыденно.

Тишина не ведавшей беды кафедры нарушалась лишь краткими фразами старшего преподавателя и студентов.

Олег Геннадьевич воткнул последнюю кнопку, пришпилив четвертый уголок листа. Ему вздумалось достать справочное пособие, находившееся на подоконнике, как раз с другой стороны стола заведующего кафедрой. Он боком прошел за стулом зав. кафедрой, задев плечом здоровый стенд с множеством бумаг, который немедленно слетел с хлипких петель. Сбединский прижал грудью стенд к стене, одновременно резко выпятив зад, толкнул увлеченного своим «занятием» зав. кафедрой. Правая с бокалом рука того дернулась вперед, и большое количество горячего чая попало прямо на стройные ножки машинистки, от чего та громко вскрикнула и выронила ножницы, звякнувшие о стол. Всем стало ясно, какою работой занимался раскрасневшийся теперь заведующий кафедрой.

Сбединский, глубоко переживая произошедшее, полным горя голосом извинился и водрузил стенд на место (на следующий, к слову сказать, день стенд изменил место дислокации), после чего, решив далее не испытывать судьбу, собрался и вышел, провожаемый насмешливыми взглядами студентов. Однако еще одна неприятность случилась при выходе Олега Геннадьевича из кабинета. Крик секретарши был слышен в коридоре за закрытой дверью кафедры. На него среагировал один из стоявших в коридоре студентов, страдавший повышенной степенью любопытства, который тут же приложился глазом к скважине замка в надежде увидеть нечто интересное. Он не заметил Сбединского, увлеченный тем, как машинистка платочком вытирала ноги. Олег Геннадьевич резко толкнул дверь, врезал ею по левому глазу любопытного студента и отбросил последнего к стене, даже не обратив внимания на его вскрик (как известно, студенты постоянно кричат в коридорах совершенно без причин, вместо того, чтобы вести себя сообразно воспитанным людям, коими они себя считают). Когда Олег Геннадьевич Сбединский спускался по ступенькам с крыльца института, местность вокруг глаза студента постепенно окрасилась в радужные тона, в коих преобладал синий цвет. Однако дверь, приведенная в движение могучей рукой Сбединского, принесла пользу: она навсегда избавила студента от страсти к шпионству.

Нужно ли говорить, что на том неприятности не закончились. Спускаясь по тротуару к остановке трамвая, опытный преподаватель, размышлявший о чем-то своем, в вечерней темноте не учел присутствия льда под ногами. Надобно отметить, что днем случилась оттепель и поверхность льда находилась под тонким слоем мокрого снега. За свою невнимательность Сбединский был наказан немедленно: он поскользнулся, выбросил вперед правую ногу и изобразил шпагат, с сожалением услышав, как в известном месте треснули брюки, а также сбив впереди идущую необъятных размеров даму. Дама охнула и приземлилась прямо на его ногу, именно на то место, где на следующее утро Олег Геннадьевич обнаружил здоровенный синяк.

Остальная же часть того вечера прошла без особых происшествий, если не брать в расчет падение на голову Сбединского гардины, когда Олег Геннадьевич попытался задернуть шторы на окне спальной своей квартиры, и пролитого на ноги кипятка, который Сбединский наливал в заварочный чайник.

В это субботнее утро он был не доволен столь ранним пробуждением. Ни о каком сне теперь речи быть не могло; посуды было очень жалко. Олег Геннадьевич заправил постель, пожурчал в уборной и побрел в ванную умыться. В ванной с ним произошло маленькое происшествие: он сломал зубную щетку. Но, право же, эта неприятность не стоила особого внимания, а потому тут же была забыта. Сбединский прибрался на кухне, сготовил поесть. Ел он, как и многие холостяцкий «скоростной» завтрак, а именно: спагетти с сосисками и кетчупом. Правда спагетти выбирались только итальянские, а кетчуп— с чесноком и всегда одной марки в стеклянных  бутылках («пластиковый ширпотреб» Олег Геннадьевич не признавал). На этот раз посуда была вымыта сразу.

После того, как Олег Геннадьевич хорошо поел, его, как это часто бывало на сытый желудок, посетила гениальная идея. Идея стоила внимания, и «стихийное бедствие» (такою кличкой наградили его студенты) бросился в зал, оборудованный под рабочий кабинет. Зал походил на цех бумажного комбината: он весь был завален свертками чертежей, кипами ватмана и всякими другими вещами, среди всего прочего на стене красовалась классная черная стальная доска. С недавних пор эти доски появились в институте, и Олег Геннадьевич счел необходимым заиметь такую у себя дома, где он довольно часто помогал отстающим студентам в освоении своего предмета. (И,— обратим на сей момент драгоценное внимание нашего читателя,— успеваемость у подопечных Сбединского была на уровне куда выше среднего.) Итак, «стихийное бедствие» бросился к доске и, схватив мел, стал набрасывать чертеж. Сей преподаватель, работая на доске, никогда не пользовался ни линейкой, ни циркулем, ни прочими атрибутами чертежника: его прямые выходили истинно прямыми, а окружности и эллипсы— именно окружностями и эллипсами. Безграничная любовь к своему призванию, способность с головой уходить в работу сделали свое дело— произвели на свет божий истинный гений. И ежели б этот человек страдал слабостью к деньгам, то мог бы на свободном рынке заколачивать неплохие «бабки», как выражается наша псевдоученая, но от того не менее богатая «аристократия». Деньги сему ученому мужу нужны были лишь для покупки чертежных принадлежностей да приема пищи. И, имей всё это, Олег Геннадьевич работал бы задаром. Много хлопот доставлял голод. Потребность организма в еде, да еще не менее двух раз в день, очень сильно нарушала планы. А голод, как известно, имеет поганую привычку являться в самый неподходящий момент. И, слава богу, мысль родилась в свое время.