Младший научный сотрудник – 2 - Тамбовский Сергей. Страница 4

– Ну-ка, ну-ка, – начальник взял в руки этот ужас и шесть раз нажал на кнопки, потом прислушался и из динамика явственно раздалось «алло». – Действительно работает, эээ, как уж вас?

– Балашов, – повторил я, – Петя я.

– Нужное изобретение… Семён Наумыч, не дайте пропасть молодому таланту, – обернулся он к завотделом.

Тот коротко ответил, что будет исполнено, и они все вместе проследовали куда-то ещё дальше. А через десять минут в экранку вернулся Бессмертнов и сначала отругал меня, что занимаюсь чёрт знает чем, а потом внимательно рассмотрел моё творчество.

– Частота какая? – спросил он.

– 35 мегагерц, – ответил я.

– Микросхемы где брал?

– Так на стеллаже же в конце антресолей… они там свободно лежат.

– А кнопочки с микрофоном?

– Это мои личные, – признался я, – на радиорынке купил.

– Другие, значит, казённое добро на рынок тащат продавать, а ты свои деньги в наш институт вкладываешь? – недобро прищурился он.

– Получается так, – вздохнул я. – Таким уродился уж.

– Ладно, продолжай, чего уж там, – махнул рукой он, – приведи это в божеский вид и сделай два экземпляра. Сколько времени понадобится?

– Неделю, Александр Сергеич, – ответил я, – если мешать не будут. А кто приходил-то?

– В лицо надо знать таких людей, – укорил он меня, – Александров это был, президент Академии наук.

– А второй, который сзади него стоял?

– А это Капица, тот, что Очевидное-невероятное ведёт, – сообщил мне Бессмертнов и скрылся с глаз долой.

Физрук

Вечером мать опять пришла домой с красными глазами. Я вздохнул и приступил к расспросам.

– Это снова он? Физрук в смысле? – спросил я у неё.

– Да, сыночек, опять он приставал, – призналась она, – не знаю уж, что и делать.

– Директору или там завучу говорила?

– Знают они всё, но молчат… сор из избы наверно не хотят выгребать.

– Так, – побарабанил я пальцами по кухонному столу, – где живёт этот хрен, знаешь?

– Знаю, конечно, а зачем тебе?

– Поговорю для начала…

– Может не надо, сыночек? Он здоровый мужик, метр девяносто ростом…

– Ничего, и до таких длинных иногда доходят нужные аргументы, – отговорился я, – так где, говоришь, он живёт-то?

– На нашей улице в том конце, который в парк упирается.

– Это в первом доме что ли? Козырное место, там, говорят, одни начальники проживают. А квартира какая?

– Двенадцатая, – еле слышно ответила мама, – я его учётную карточку видела.

– Ну и отлично, пойду подышу свежим воздухом, – сказал я, обулся в кроссовки кимровской обувной фабрики (пришла мысль, что надо бы гардероб обновить, деньги-то есть) и скатился по широкой лестнице во двор.

Что мне нравится в сталинском жилье, так это просторные лестницы и необъятные лестничные площадки. И еще высота в три метра и больше. У физрука по имени Владлен Игоревич (родители что ли пламенными большевиками у него были) был как раз такой домик, сданный в эксплуатацию в туманных тридцатых годах. Эпоха, конечно, была жуткая, нравы в обществе те ещё и атмосфера мерзопакостная, но строить эти ребята умели – и через пятьдесят лет всё стоит и радует глаз. С колоннами, баллюстрадами, эркерами и пилястрами, короче говоря, со всем тем, что порезал под корень Никита Сергеич на рубеже шестидесятых годов.

Так, двенадцатая квартира это, очевидно, в первом подъезде – ладно ещё, что в этом времени домофонов пока не наставили. Поднимаемся на третий этаж и звоним в дверь направо.

– Кто там ещё? – раздался изнутри зычный голос.

– Мне бы Владлена Игоревича, – ответил я максимально спокойным тоном.

Петли у этой двери не смазывали очень давно, поэтому открылась она со страшным скрипом. Внутри был действительно рослый гражданин с неприятной даже на первый взляд физиономией.

– Ну я Владлен, а ты кто?

– Петя, – спокойно ответил я, – Балашов моя фамилия.

– Родственник Клавдии Николаевны что ли?

– Ага, сын. Разговор есть.

– Ну заходи, – посторонился он.

– Не, – помотал головой я, – лучше прогуляемся – погода хорошая, чего в помещении вопросы решать?

– Щас я выйду, – буркнул он и закрыл дверь, а я спустился вниз и сел на пустую лавочку у подъезда.

Игоревич появился очень быстро, одетый в спортивный костюм. Я встал и мы вместе перешли через проспект Жданова к зеленой зоне вокруг стадиона ручных игр.

– Чего сказать-то хотел? – прямо спросил он меня.

– Слушай, Влад, – перешёл я на ты, – не надо к моей матери приставать, ладно?

– А тебе какое до этого дело?

– Не, – развеселился я, – действительно – какое, блять, мне дело до того, что моя мать каждый день с заплаканными глазами домой приходит? Почти что никакого.

– А она, что, плачет? – снизил тон он.

– Ну насчёт каждого дня это я загнул конечно, но пару раз в неделю точно, – ответил я.

– Нравится она мне, вот чего, – Игоревич достал из кармана пачку Беломора, предложил мне, потом закурил, опершись ногой на ограду вокруг пруда.

– Да это я уже и так понял, – махнул рукой я, – вопрос в том, что ты ей не нравишься.

– И почему это?

– Она говорит, что у тебя изо рта нехорошо пахнет, – бухнул я ему главный аргумент.

– Да ну? – изумился он, – а я и не замечал.

– Обычно это дело бывает, когда проблемы с желудком, – просветил его я, – ты бы проверился у этого… у гастроэнтеролога, заодно и здоровье поправишь… а дальше уж как получится. Прямо скажу, что лично у меня против тебя ничего нету – мать женщина достаточно молодая ещё, семью создать совсем не поздно. Только реши вопрос с этим запахом. Зубная паста со вкусом чего-нибудь там может ещё помочь и эти… полоскания в аптеке продаются – врач, короче говоря, всё по полочкам разложит, лады?

– Лады, – как-то даже смущённо отвечал Игоревич, – постараюсь решить этот вопрос в короткие сроки.

Погорелый театр

– Чего сидите-то? – высунулся Аскольд из дырки в полу, в которую уходила винтовая лестница, – там в зале семинаров театр выступает, а вы тут сидите.

– Да ну? – удивился я, – и что за театр?

– У Никитских ворот называется, за главного там такой Марк Розовский, говорят, – ответил он

– Ну тогда надо сходить, – я отложил в сторону плату с недопаянными микросхемами, выключил паяльник, снял белый халат и встал.

– Шурик, пойдёшь? – спросил я у соседа.

– Можно, – лениво ответил тот, – только я первый раз слышу и название, и фамилию эту.

– Ну вот может и запомнишь, а ты, Оля, как относишься к театральному искусству? – спросил я у неё.

– Не пойду я никуда, – надула она губы, – у меня работы полно ещё.

А по дороге к залу семинаров Аскольд просвещал нас насчёт этого театра.

– Я слышал, что у них там очень оригинальная концепция творческого процесса – зрителей они в действие вовлекают.

– Это как? – удивился Шурик.

– Очень просто. Берут первого попавшегося зрителя за шкирку и тащат его на сцену…

– И чего он там делает, первый попавшийся? – продолжил удивляться Шура.

– Вовлекается в сценарий, чего – далее следует сплошная импровизация с элементами здорового юмора.

– Надо подальше сесть, – озаботился Шура, – что-то мне никак не светит такое вовлечение.

– Ну а чо, прикольно, – сказал я, – когда ещё на сцене рядом с настоящими артистами покривляешься на халяву.

– Ты тогда в первые ряды проходи, если не боишься, – предложил мне Шурик, – а мы где-нибудь сзади уж пристроимся.

Я так и сделал – зашёл в двери, которые ближе к сцене находились, и сел на свободное кресло в первом ряду с краю. А спектакль тем временем уже начался, была это инсценировка чеховского рассказа «Унтер Пришибеев», насколько я сумел понять.

– Унтер-офицер Пришибеев! Вы обвиняетесь в том, что 3-го сего сентября оскорбили словами и действием урядника Жигина, волостного старшину Аляпова, сотского Ефимова, понятых Иванова и Гаврилова и еще шестерых крестьян, причем первым трем было нанесено вами оскорбление при исполнении ими служебных обязанностей. Признаете вы себя виновным? – возопил со сцены артист, исполняющий, по всей видимости, роль мирового судьи.