Артист (СИ) - Никонов Андрей. Страница 18

Сергей кивнул.

— Потом лампа взорвалась, когда мы здесь, в Бристоле, снимали, осколки по всему коридору разлетелись, Гришу даже поцарапало. Да чего там говорить, если сначала не идёт, то и дальше ничем хорошим не кончится.

— А у вас такое часто случается? — поинтересовался Травин.

— Сплошь и рядом.

— Значит, это случайность?

— Это рок, судьба, Серж, от этого не уйти. Значит, так предначертано, — она провела погасшей папиросой по столешнице, оставляя рыхлую полоску пепла, — вот не окажись ты рядом, когда Муромский стрелял, он бы меня убил, а потом сам повесился. Или с обрыва прыгнул. С обрыва, кстати, тоже я бы себе все ноги переломала. Но ты был рядом, потому что так судьба распорядилась.

— Не судьба, а Свирский, — улыбнулся Сергей.

— Свирский — это не судьба, — Малиновская улыбнулась в ответ, — а плюгавое недоразумение, без Гриши и Лукича он даже копейки не стоит. Да чего там, упасть и то не смог из окна нормально. Сломал бы себе шею, прислали бы другого режиссёра, а теперь ни туда, ни сюда, заставит нас ждать чёрте сколько. Через два часа съёмки на вокзале, поезд из Кисловодска будет всего двадцать минут стоять, а он в больнице прохлаждается. Хотя, может, и заменят его. Если не эта картина, я бы была уже…

Она задумалась, прикрыв глаза. Сергей торопить её не стал, достал пачку папирос, закурил. Но даже спустя минуту Малиновская так и не вспомнила, где бы она была, тогда Травин встал и пошёл искать Лукича. Счетовод жил в номере на втором этаже, с окнами на Цветник, но дверь в комнату была закрыта, и на стук никто не открывал. Молодой человек решил, что ключ обождёт, когда он вышел на улицу, то столкнулся с коренастым мужчиной лет сорока, с рубленным выгоревшим лицом и почти бесцветными глазами.

Кольцова решила, что вполне успеет проследить за Федотовым, а потом поехать на вокзал, где Свирский должен был доснять завершающие сцены. Федотов жил на бывшей Графской улице, которая теперь носила название Университетской. Чтобы дойти до почтамта, ему требовалось пересечь Базарную улицу, и через нагромождения торговых рядов выйти на Красноармейскую, где находился северный корпус гостиницы Бристоль. Там, в небольшом сквере, Кольцова и заняла нужную позицию. Она уселась на скамью, стоящую перпендикулярно улице, лицом к Базарной. Женщину заслоняли деревья, и она имела все шансы увидеть Федотова раньше, чем он её. В четверг телеграфист передвигался на коляске, и за эти два дня навряд ли начал бегать.

Рядом с женщиной лежала книга с закладкой, с другой стороны стояла корзина с продуктами, словно Лена сходила на рынок и присела отдохнуть. На самом деле она так и сделала. Торговаться Кольцова не умела, в Москве всеми закупками занималась домработница, и потому истратила на рынке гораздо больше, чем предполагала.

Федотов начинал работу в восемь утра, Лена ждала его с семи с четвертью, думая подойти и поздороваться. Но когда без двадцати минут восемь появилась коляска с телеграфистом, она уткнулась в книгу, стараясь не попасться на глаза.

Коляску толкала рыжеволосая молодая женщина. Восходящее солнце высветило россыпь мелких веснушек и чуть припухлые, словно детские черты лица. Она наклонялась к Федотову, то поправляя воротник, то просто дотрагиваясь до руки, и по тому, как тот на неё смотрел, Кольцова поняла, что план с обольщением не сработает.

Глава 8

Глава 08.

Одна из главных улиц Пятигорска меняла название несколько раз. Трёхэтажное здание в стиле модерн с балконами застало те времена, когда она называлась Царской. Тогда в нём располагались магазины, номера и крупнейший на Кавказских минеральных водах кинотеатр. В 1917-м году улицу переименовали в Свободы, и в дом заехал местный Совет депутатов. В 1920-м здание снова поменяло хозяев, в него переехал пятигорский отдел ВЧК, а улица стала называться Советским проспектом. Из окон здания открывался вид на Спасский кафедральный собор, и начало рабочего дня в Терском окротделе ОГПУ совпадало с утренним молебном — сотрудники занимали свои места под звон колоколов.

Стол уполномоченного секретного отдела Михаила Плоткина стоял возле двери на балкон, выходящий аккурат к Спасскому собору, так что сотрудник ОГПУ каждое утро мог наблюдать за попами и верующими. Если вторых он просто презирал, то первым у него были двойственные чувства. С одной стороны, он их ненавидел, а с другой — именно священнослужители давали чуть ли не половину успешных дел в его работе. Только копни, и среди них обязательно найдутся те, кому страна Советов как кость поперёк горла. Попы у Плоткина учитывались отдельно, им он выделил три полки в старом застеклённом шкафу, переделанном из платяного фанерными листами, и подумывал о четвёртой.

Но на этой неделе второе сословие на время отодвинулось на второй план, с понедельника Плоткин вспоминал высокого здоровяка, который чуть было его не убил в получасе езды от Минвод. Миша всего лишь приударил в поезде за фигуристой женщиной средних лет, она выглядела именно так, как он любил — высокая, в годах и в теле, а что в соседнем купе сидел её муж, так это Плоткина не остановило, он залез рукой ей под сарафан, а когда женщина отвесила ему пощёчину, попытался заломить руку, и в это время в проходе возник здоровяк. Плоткин был слегка навеселе, и оружие куда-то затерял, иначе обидчик бы просто так не отделался.

— Я бы эту сволочь на месте пристрелил, — самодовольно сказал себе ещё раз уполномоченный, вонзая нож в колбасу. — Он бы у меня сапоги вылизывал, гнида. На земле бы валялся и прощения умолял.

Ему казалось, что именно так бы он и поступил, будь пистолет под рукой. О том, что стычки как таковой и не било, и что после неё он заперся в купе и не выходил до самого Пятигорска, глуша стыд от поражения водкой, уполномоченный вспоминать не хотел. Он прождал полчаса возле багажного вагона, но здоровяк так и не появился, значит, скорее всего, уехал дальше, в Кисловодск, или вышел раньше, в Минеральных водах. Но всё равно, Плоткин запросил в желдорупре списки пассажиров, а в горотделе милиции — всех, кто отметился в понедельник, и внимательно их изучил, будто фамилия могла что-то сказать о внешности владельца. В этот день с поезда сошли восемьдесят семь человек, на то, чтобы разыскать каждого и осмотреть на предмет совпадения личности, ушло бы три-четыре недели, за это время обидчик вполне мог уехать.

К субботе ненависть поутихла, но это не значило, что она исчезла насовсем. Плоткин жевал колбасу и в очередной раз вяло размышлял, как он поступит с этим гадом, когда, а точнее — если найдёт, а именно, какую часть статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР можно будет использовать. Проще всего делалось обвинение по шпионской десятой, особенно если объект оказывался из бывших, но тогда придётся согласовывать свои действия с особым отделом, его начальника Михаил Савельевич опасался и недолюбливал — тот хоть и подчинялся начальнику Терского окротдела Израилю Дагину, но отчитывался по особо важным делам напрямую перед Москвой. На крайний случай оставалась семьдесят третья статья, по которой за сопротивление представителям власти полагался год тюрьмы, а уж там уполномоченный что-нибудь, да придумает. Судья скорее поверит ему, а не бездельнику из числа праздно отдыхающих. А не поверит, и судью можно прижать, у всех есть грешки.

Колбаса оставляла на газете жирный след, отрезанные куски Плоткин сразу отправлял в рот, ожесточённо работая челюстями. Когда полкруга кончились, от аккуратно свернул газету, и почти отправил её в коробку для мусора, но упёрся глазами в фотографию мужчины, держащего на руках женщину.

— Он, как есть он, — торжествующе сказал Михаил Савельевич, вчитываясь в текст, где указывались имя и фамилия отважного спасителя женщин, — попался, голубчик!

Плоткин работал в ЧК с 1921 года, и твёрдо уяснил две вещи. Первое, человек у власти всегда имеет преимущество перед обычными людьми. И второе, время наганов и революционных трибуналов закончилось, и теперь полезность человека измерялась объёмом бумажной работы и близостью к начальству. Бумаги составлять он любил, с Дагиным был знаком, считай, с самого детства — в Мелитополе он и Изя сперва росли в одном дворе, а потом вместе гнули спину на проклятых эксплуататоров на шапочной фабрике. Так что Плоткин не стал торопиться, ещё раз сверил два списка, пассажиров поезда и регистрации в городе, подчеркнул несколько фамилий, а потом заполнил формы запроса в окружной адмотдел и курортное управление. Машинистка быстро отпечатала четыре листа на звучном ундервуде номер 5, Самарин забрал их, и вернул с жирными пятнами и размашистой подписью.