Обнаженная. История Эмманюэль - Кристель Сильвия. Страница 39

Все оставшееся время съемок Делон не проронил со мной ни слова. «Конкорд Аэропорт 80» — одна из последних лент в потоке «фильмов-катастроф», выпущенных студией «Юниверсл». Катастрофа в том, что фильм только жанром и был хорош.

Делон отказывается встать передо мной на колени, хотя в сценарии это есть. И все-таки по контракту ему придется это сделать. Сцену не стали переписывать. Неужели уж так унизительно опуститься передо мной на колени? Группа встревожена, некоторые одобряют его, его герою это не годится… Ах, вот как? Делон выжидает несколько часов, он знает, что играть придется, но независимому человеку, завоевавшему свободу, вырвавшему ее для себя, невыносимо знать, что его принуждают.

Делон сыграет эту сцену с таким напряжением, что оно совершенно парализует меня.

Я чувствовала себя забитой, запуганной.

По прошествии времени я жалею, что не сыграла в свою очередь. Я бы томно сбросила туфельку, подняла бы ногу, согнув ее в колене, поставила бы ему на голову и покрутила бы пальцами на макушке преклонившегося мужчины. В шутку, играя на публику, я бы его раздавила. Может быть, сейчас он смог бы сыграть со мной эту сцену? Постарев, он явно стал терпимее, его комплексы утихомирились.

Делон жил под напряжением. Он не был злым, но постоянно вел себя так, будто попал в западню. Осторожный, подозрительный, встревоженный. Он кусался в целях самозащиты и ограждал себя от других. В этом мужчине с напряженным взглядом я чувствовала невысказанную боль, пожиравшую его сияние. Он был сложным, более того — ранимым и сильным, погруженным в себя, самым прекрасным из искушений, с душой возвышенной и страдающей.

Под конец съемок режиссер, не стесняясь, дает волю своему женоненавистничеству. Унижает меня, орет, заставляет без конца репетировать, когда в этом нет никакой нужды.

Я снова дерусь с Беном без всякой причины, уж не знаю — почему. Приходится объяснять, что «ударилась о шкаф». Левый глаз заплыл, веко лиловое, гримерша приводит меня в порядок, ни о чем не спрашивая.

Режиссер так недоволен, что это уже чересчур, я надломлена, не выдерживаю, плачу, это слишком, слишком много кругом враждебности, и все против меня одной. Делон замечает, что я трясусь в углу, и наконец мягко подходит ко мне. Не говоря ни слова, он берет мою детскую руку своей, тоже детской, властно и нежно. И я понимаю, что теперь все пойдет как надо, что он будет любезным, каков он и есть на самом деле.

Съемки закончатся хорошо.

Это уж через край, и вот представляется удобный случай уйти от Бена. Непонятно, с чего у него вдруг случаются приступы ненависти ко мне. Не в силах ни обдумать это, ни порвать с Беном, я тяну и дальше все как есть.

Элайн предостерегает меня, она хорошо знает Бена. Актер редчайшего таланта, он в то же время неврастеник, эгоцентрик, женоненавистник. Способен на жестокость, что и произошло. Она рассказывает мне притчу о скорпионе и собаке.

Скорпион просит бродячую собаку перевезти его на другой берег реки. Собака соглашается, но только если скорпион пообещает ее не кусать. Скорпион всползает на спину собаки, и они доплывают до противоположного берега. Спрыгнув на берег, скорпион кусает собаку. Та спрашивает: «Зачем ты так?» И скорпион объясняет ей: «Это сильнее меня».

Я работаю изо всех сил, много зарабатываю, кормлю всех вокруг, приношу им — близким мне людям и публике — добро в ответ на причиняемую мне боль.

Я получаю много удивительных писем. Меня благодарят за помощь в сохранении супружеского секса.

Бен прав, из меня никудышная драматическая актриса, зато я успешно развлекаю. Искусство? Оно войдет в мою жизнь немного позже. Стараясь художественно выразить себя, я найду еще более интимный способ, чем нагота, — живопись.

Мне не сидеть в пантеоне киноискусства в своем плетеном кресле. Быть может, память обо мне сохранится в мемуарах. Я никогда не рассчитывала на что-либо иное. Надо оставаться самим собой.

Есть неподдельная сладость в мысли о том, что можно продлить собственную жизнь в мемуарах: когда я, догорев, уйду со сцены, обо мне еще вспомнят как о полупризраке, полусирене. В какой-нибудь солнечный воскресный полдень я снова появлюсь на плазменном экране — дерзкая, беспечная двадцатилетняя женщина с жадным взглядом и неприличными манерами. Страсть поможет мне сохраниться.

С Беном продолжаются регулярные выяснения отношений, наша связь слабеет, но все еще держится. Она основана на сильном физическом влечении и взаимном интересе. Наши отношения полны страсти, пропитаны эротизмом. Мы не любим друг друга, скорей уж наоборот — ненавидим. Ненависть противостоит любви, но похожа на нее своим бешенством, мучениями и неудержимостью порывов.

С Беном я прожила пять лет. Они были нужны мне, чтобы добраться до самого дна, отказаться принять неприемлемое и так обрести самоуважение.

Я беременна. И счастлива этим. Я сохраню ребенка. Бен не отреагировал, его это не интересует, я могу делать все, что хочу. Сообщаю новость матери, сестре, они в сомнениях. Смогу ли я вырастить второго ребенка, если и с первым-то сыном почти не вижусь? Я возражаю им: это удача, знак свыше. Теперь моя жизнь уж точно изменится. Про аборт не могу даже слышать. Я принимаю жизнь такой, какая она есть, с добром и злом, а лучшее в моей жизни — сын, и второго ребенка я тоже хочу.

Мы на несколько месяцев уезжаем в Лондон. Бен будет сниматься, я еду с ним. Еще в Париже я ходила на консультацию к специалисту. Я не стала пить меньше. Чувствую страшную усталость во всем теле. Белки глаз пожелтели. Я алкоголичка, я беременна, мне еще нет тридцати, и я устала. В клинике меня целый день подвергают серьезным тестам. Я пытаюсь воздержаться от спиртного хотя бы на несколько часов, но не могу и этого. Прячу в сумочке фляжку с коньяком. Все эти десять лет во рту мятный вкус.

Врач очень вежливо усаживает меня и рассказывает о результатах анализов. Высматриваю на его лице хоть какой-то знак, который мог бы меня обнадежить. Ни малейшего.

— Я же объясняю вам, мадемуазель, — спокойно говорит он. — Все очень просто. Это тест на состояние печени, шкала от ноля до трех. Ноль — показатель того, что печень никогда не знала алкоголя, а три означает, что максимум через полгода больного ждет смерть от цирроза. У вас два с половиной.

Меня начинает трясти. Я никогда не видела смерти. Никогда. Я предавалась излишествам, организм стал зависимым, и вот я в ловушке, но ведь так делали мои отец и мать, и я хочу еще пожить.

— Вы должны немедленно прекратить. Больше ни капли спиртного. Пейте больше воды и соблюдайте мои рекомендации. Хочу взглянуть на вас через полгодика. Если последуете моим советам, ваш показатель, скорее всего, опустится до отметки между единицей и двойкой.

— Я приду через полгода в добром здравии.

Обещание вопреки здравому смыслу, слова, продиктованные самолюбием — это был для меня единственный способ выдержать. Сообщаю Бену о результатах анализов и рекомендациях врача, он говорит, что я не выдержу. Нет, выдержу.

Артур не отходит от меня, сестра тоже. Я все время с ним. Учу его правилам поведения в быту, предосторожностям, вежливости, опрятности. Он старается, повторяет за мной каждое движение: меня забавляет такое слепое подражание. Я чищу зубы — и он чистит зубы, я приканчиваю овощи на тарелке — и он тоже, я иду в туалет — он туда же. Хитроумный способ дать мне понять:

«Будь осторожней, мамочка, заботься о себе, потому что я буду делать то же, что и ты».

— Надо спустить за собой воду в туалете, Артур, и вымыть руки!

Результат превосходит все ожидания. Ему так нравится спускать воду, что он делает это без надобности, просто чтобы послушать шум воды и сделать как взрослые, чем он очень горд. Артур в том возрасте, когда хотят все делать как взрослые. Он становится чистюлей, который может и в занятый туалет войти, чтобы спустить воду. У меня это вызывает хохот. Марианна вяло протестует.