Мика и Альфред - Кунин Владимир Владимирович. Страница 58

В алкогольном угаре солдатики, сержанты, да и, чего греха таить, даже старшие офицеры стрелялись, вешались, палили друг в друга, очертя голову бросались в невероятные преступные авантюры…

Спирт стал валютой, меновой и покупательной единицей, намного превышающей возможности обычных денежных знаков.

Ученое начальство ломало голову: чем можно заменить спирт?! И в один нерадостный день по всем частям и соединениям всех родов войск ГЦП прокатилась трагическая информация, что, слава Богу, наконец-то найден заменитель спирта для ракетного топлива! К нему нельзя даже приближаться! Он невероятно токсичен… Одного взгляда на него достаточно, чтобы любопытный откинул копыта!

И действительно, уже следующие стендовые испытания предъявили всему недоверчивому, алчущему и похмельному воинскому братству вместо слива чистого ректификата струю, толщиной в телеграфный столб, жидкости с такой пугающей красно-сине-голубовато-лиловой цветовой гаммой, что все просто от ужаса шарахнулись в стороны!

Пахла же эта омерзительная струя, этот антинародный плод ученых вывертов — чистярой!!! Запах был ну просто идеальный для поддачи…

Целый месяц Государственный центральный полигон пребывал в перепуганно-трезвом состоянии. Все просто отучились покупать водку в военторговских магазинах.

Но однажды пронесся слух, будто один старшина, командир хозяйственного взвода по обслуге стендовой группы испытаний и запусков, получил письмецо из родного Торжка, что его любимая девица загуляла во все завертки. И старшина решил свести счеты с жизнью. Из-за большого расстояния между Торжком и Кап-Яром он решил покончить не с ней, неверной, а с самим собой.

Набрал полный котелок этой жуткой красно-сине-лиловой штуки, пахнущей спиртом, прилюдно объяснил причину своего ухода из жизни поразительно живописным матом, попрощался со всеми и выпил полкотелка одним духом. Ну и конечно, тут же упал замертво…

Когда же труп старшины скорбно понесли готовить к официальным похоронам, старшина по дороге приоткрыл один мутный глаз и попытался даже что-то спеть из классического алкогольного репертуара. Не то «Шумел камыш…», не то «На палубу вышел, а палубы нет…».

Похороны старшины временно отложили. Ординарцы большого начальства под страшными клятвами и уверениями в сохранении абсолютной тайны сообщили некую научно-пикантную подробность. Оказывается, единственное, что не мешает необходимой топливной реакции при соединении чистого спирта с жидким кислородом, это небольшое окрашивание спирта марганцевым калием, при употреблении которого человек рискует получить только запор. А нормальная похмелюга будет такой же, как и после неокрашенной спиртяги!

А ученые, которых собрали сюда со всего света, — вся эта жидовня и немчура под командованием наших больших начальников, которым коньяк из Москвы транспортными самолетами возят, — этих ученых хлебом не корми, а дай простому русскому военному народу лапшу на уши навешать, чтобы он, видишь ли, не выпивал… дурят нашего брата почем зря! Вот и придумали, дескать, это яд… А вот хер им в грызло: на нас где сядешь — там и слезешь!

Да, товарищ старший лейтенант?…

Примерно так, простодушно и очень доверительно, объяснил Мике Полякову его же собственный моторист, когда приволок своему любимому командиру две двадцатилитровые канистры с этой уже неоднократно проверенной лиловой жидкостью, которая даже и название успела получить — «Голубой Дунай».

Мика поблагодарил, но канистры не принял. Сорок литров спирта, подкрашенного марганцовкой, были отправлены обратно. Что не снизило желания Микиного окружения сделать ему подарок.

Где, как и при каких обстоятельствах эти две канистры были обменены на прекрасный, почти новый трофейный американский «виллис» — так Мика никогда и не узнал.

Мало того, на двигателе и кузове «виллиса» родными авиаумельцами были перебиты номера, еще за полканистры в военно-автомобильной инспекции комендатуры Кап-Яра были оформлены все документы на имя старшего лейтенанта Полякова Михаила Сергеевича. И вот в таком «узаконенном» виде Мика получил этот «виллис» в подарок от всей своей эскадрильи именно в тот день, когда ему исполнилось двадцать четыре года и он приказом командования был назначен заместителем командира эскадрильи по летной работе.

С легкой руки майора Борщевского — начальника гарнизонного Дома офицеров — для Мики Полякова в Кап-Яре неожиданно открылась и бурная «светская жизнь».

— Мне сказали, что в прошлом вы — художник? — спросил как-то майор, отловив Мику в Доме офицеров на танцах под радиолу.

— Тут две неточности, товарищ майор, — сказал ему Мика. — Во-первых, у меня практически никогда не было «прошлого», а во-вторых, до войны я всего лишь учился в средней художественной школе.

— А вы, оказывается, еще и кокетун, старший лейтенант? — едко и насмешливо удивился майор Борщевский. — Мне показывали несколько ваших шаржей — у вас весьма зрелая и уверенная рука… Как мне кажется.

— Спасибо, товарищ майор.

— Просто Юрий Леопольдович.

— Спасибо, Юрий Леопольдович. В таком случае просто Михаил Сергеевич.

Майор внимательно оглядел Мику и очень вежливо произнес:

— Не ошибусь, Михал Сергеич, если скажу, что навскидку я примерно вдвое старше вас. И в моем возрасте уже нужно начинать беречь время, отпущенное судьбой. Ничего, если я сокращу ваше отчество и буду называть вас Мишей?

Борщевский понравился Мике своей скрытой иронией и явной интеллигентностью. Чем-то — построением фраз, негромкостью, манерой смотреть на собеседника — Борщевский напоминал Мике отца — покойного Сергея Аркадьевича.

— Весьма польщен, Юрий Леопольдович, — в тон Борщевскому ответил Мика и добавил: — В таком случае не Миша, а Мика. Так меня называли дома. Хорошо?

— Отлично, Мика. Итак, в связи с нашей беспредельной секретностью я не имею права пригласить к нам на гастроли ни один театр. Только самодеятельность. А политотдел требует «зрелищ» и «зрелищ», чтобы как-то отвлечь наш военно-героический народ от поголовной пьянки. Вот я и решил сделать пару-тройку спектаклей своими силами. У нас есть минимум два десятка очень способных людишек. Я же в прошлом — театральный режиссер… Не бог весть что, но режиссер. Здесь, как говорится, на «твердых заработках». Вот и решил рискнуть. Одна пьеса такого драматурга Александра Галича «Вас вызывает Таймыр!» — вы, наверное, не знаете — сейчас катится по всем театрам страны. И парочка пьес Евгения Львовича Шварца — «Голый король» и «Дракон». Но «Дракона» могут не разрешить… Вы вообще что-нибудь знаете о Шварце?

— Впервые слышу.

— Если бы мне не было известно, что вы хороший летчик, я бы считал это позорным фактом вашей биографии. Шварц — гений! Я пришлю вам с посыльным книжечку его пьес, и вы в этом убедитесь сами. А вам я предлагаю напридумывать и нарисовать эскизы костюмов для пьес Шварца. Для Галича не нужно — там милая советская современность. А вот для «Дракона» и для «Голого короля» необходим свежий, веселый взгляд молодого, смелого и нахального человека.

— С чего это вы взяли, что я смел и нахален, Юрий Леопольдович?

— Ваша профессия предполагает смелость, а сплетни о количестве оприходованных вами вольнонаемных и военнослужащих дамочек нашего гарнизона позволяют мне не сомневаться в вашем нахальстве и наглом напоре, Мика.

— Кошмар! — сказал Мика, — Вы именно по этому признаку остановили свой выбор на мне?!

— Нет. Мне понравились ваши рисунки, — ответил Борщевский.

… Через полторы недели после утренних полетов вдоль речки Ахтубы и дневного оформления документации эскадрилий по налету часов каждого экипажа Мика приехал на своем «виллисе» к Борщевскому в Дом офицеров.

Приехал восторженно-прибалдевший от чтения шварцевского «Дракона» и привез не только эскизы костюмов, но и даже весьма остроумный проект оформления сцены с крайне незначительными, чисто аппликативными сменами декораций.

Борщевский все внимательно просмотрел и строго сказал: