Роковое дерево Книга пятая (ЛП) - Лоухед Стивен Рэй. Страница 26

Постепенно круг его мыслей расширился. Теперь он думал не только об Энгелберте, но и о других людях, которым причинял страдания на протяжении всей своей жизни: Козимо Ливингстон и сэр Генри Фейт; милая, доверчивая Филиппа, его бывшая невеста; внук Артура Флиндерса-Питри Чарльз; его берлимены; леди Хейвен Фейт — вот эта была женщиной, которую он мог бы полюбить — что с ней сталось? Были и другие… много других — и всех этих людей он использовал в своих корыстных целях только для того, чтобы безжалостно отвергнуть, когда ему это было выгодно. Пожалуй, он заслужил свое заточение десятикратно, стократно, и он заслужил самое суровое наказание, какое только могли предписать закон и небеса, не меньше.

Вспоминая о своем ужасном поведении, он испытал смешанное чувство вины, стыда и печали. Подумав, он решил, что это и есть раскаяние. Наверное, это необычное чувство со временем ушло бы также, как и пришло, если бы не пример Энгелберта. Именно добродетель пекаря позволила ему понять причины собственного несчастья. Простая, незамысловатая доброта Этцеля горела, как маяк на далеком берегу. Берли достаточно было взглянуть на сияющий огонь, чтобы увидеть, насколько темна и убога его маленькая долина.

Все чаще Берли ловил себя на том, что смотрит на этот свет и мечтает подойти к нему поближе. Как ни странно, это чувство не вызывало того отвращения, которое непременно вызвало бы еще сравнительно недавно; скорее, признав свою вину и взяв на себя ответственность за свои действия, граф почувствовал некоторое удовлетворение — как будто компас, долгое время показывавший неверное направление, теперь исправили, и стрелка опять показывает на истинный север.

Но это было еще не все. В тех случаях, когда граф сосредоточивал свое внимание на примере большого пекаря, он обнаруживал, что может получить небольшую передышку от своих назойливых мыслей. Имея перед глазами добрый пример Этцеля, он неожиданно обрел покой.

ГЛАВА 17, в которой за мир приходится платить

В третий и последний день праздник в честь заключения договора между булгарами и византийцами завершился молебном и благодарением за то, что трудности войны остались позади, и пришел блаженный мир. Ему радовалась вся империя. Солнце только что село в Мраморном море, когда на башне зазвонил колокол. Император с несколькими высокопоставленными чиновниками покинули пир, и дальнейшее празднование продолжалось в соборе Святой Софии, расположенном сразу за стенами императорского дворца.

Путь в святилище великой церкви лежал через огромный двор без колонн или арок. Под куполом храма хватало места для колокольни. Мозаики украшали верхние части стен, а скаты многокупольного потолка занимали колоссальные фигуры святых, ангелов и крылатых серафимов с огненными мечами. В этом интерьере меркла гордость любого самого заносчивого прихожанина. Входящий терялся перед величием Царя царей и Господа господ, все человеческие существа, включая земных императоров и властителей, невольно склоняли головы.

Огромное пространство поглощало звук, оставалась лишь тишина вечного, нескончаемого покоя, прерываемая то и дело перезвоном колоколов или жалобами хора. Пол и внешние колонны были отделаны разноцветным мрамором; главный алтарь покрыт золотой тканью, а по бокам стояли две свечи размером в полтора человеческих роста. Блестел полированный камень, блестело золото… Свечи наполняли воздух ароматом и освещали неф, мягко мерцая сквозь легкое облако ладана, отражаясь в каждой полированной поверхности.

Императорская свита во главе с императором расположилась перед главным алтарем. Хейвен быстро нашла главного советника царя Петара, стоявшего позади Симеона I, и они с Джайлзом встали рядом. Петар скосил глаза и чуть заметно кивнул, показав, что они заняли верные места. Как только царственные особы расположились и разобрались со свитами, из комнат по бокам нефа вышли десять служителей, одетых во все черное; за ними появились младшие священнослужители, уже в белом, каждый нес серебряный крест.

Священники встали вокруг алтаря, за ними следовали церковные иерархи в красных одеждах. Их было двое, и они встали по обе стороны от алтаря; остальные выстроились в ряд позади них. Трижды громко прозвенел колокол, после чего в храм вошел патриарх со своей свитой. Возглавляли ее два епископа с крестами, украшенными золотом и жемчугами; прямо за архиереями шел император Лев в мантии из алого шелка — святом саккосе, украшенном вставками с вышитыми сценами из жизни Христа. Голову императора прикрывала митра, увенчанная четырехгранным крестом, на руках — особые рукавицы, украшенные жемчугом, рубинами и янтарем.

Следом за императором с трудом двигался очень старый человек. С ног до головы его укрывали пурпурные шелка, камилавка сверкала драгоценными камнями. На его грудь спадала длинная белая борода, на шее висел тяжелый крест на золотой цепи.

— Объясни, что происходит? — прошептала Хейвен. — Кто этот старик?

Петар закатил глаза, но ответил:

— Константинопольский Патриарх. Первосвященник Святой церкви, которому нет равных на земле, кроме императора, конечно.

Служба началась почти так же, как мессы, знакомые Хейвен. К тому же она не раз видела, как священники царя Симеона служили в лагере. Но атрибуты — великолепие золота, серебра и драгоценностей, множество свечей и облако благовоний, великолепие священников не имели себе равных на Западе. Все, от невероятно богато украшенных одежд до ароматных благовоний, казалось, было создано для того, чтобы удивлять, восхищать и, в конечном счете, вызывать трепет. В довершение к этому неземное пение хора приводило любого прихожанина в неизменный восторг.

Хотя Хейвен старалась следить за ходом службы, ей это не всегда удалось; ее качало на волнах звука, света и чистых эмоций. Прежде чем она успела это осознать, служба завершилась. Собравшиеся вышли на улицу, где на площади перед входом в собор царь Симеон прощался с императором Львом и городом своего триумфа. Два правителя, держа друг друга за руки, обменялись поцелуем мира и попрощались; служители начали расходиться. Хейвен и Джайлз направились было за свитой царя Симеона, но тут к ним подошел худой, длиннолицый мужчина с лысой головой и большими грустными глазами.

— По приказу императора вам обоим надлежит следовать за мной, — сообщил им мужчина на высокой латыни. Его сопровождали два вооруженных солдата из гвардии императора. Это придавало особый вес его словам.

— Извините, это, наверное, какая-то ошибка. Царь Симеон уходит. А мы должны сопровождать его.

— Нет, — коротко ответил придворный. — Вы должны быть при базилевсе. Следуйте за мной. — С этими словами он повернулся и пошел прочь, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, следуют ли иностранцы за ним.

Хейвен спросила, куда их ведут, однако объяснений не получила. Воины многозначительно положили руки на рукояти своих коротких мечей, давая понять, что сейчас не время для расспросов.

— Джайлз, думаю, нам придется пойти с ним.

— А у нас и выбора нет, — ответил ее спутник. Взяв Хейвен за руку, он пошел за служителем. Двое солдат не то конвоировали их, не то составляли при них почетный караул. — Возможно, Его Величество просто хочет поговорить с нами.

Хейвен обеспокоенно посмотрела на воинов.

— Возможно, ты прав, — без всякой уверенности ответила она.

Их провели во дворец, в зал для аудиенций, обставленный множеством низких кушеток, к которым византийцы проявляли явное пристрастие. Тяжелая занавеска на единственном большом окне была сдвинута, позволяя сумеркам разливаться по полу из полированного коричневого мрамора.

— Ждите здесь, — распорядился придворный.

— Нам можно присесть? — спросила Хейвен.

Провожатый небрежно махнул рукой в сторону одного из диванов и удалился; воины закрыли за ним двери и встали по обеим сторонам от входа. Хейвен подошла к ближайшему дивану и села; Джайлз выглянул в окно, а потом сел рядом с Хейвен. Они поговорили по-английски, понизив голос; охрана бесстрастно наблюдала за ними.