Человек с той стороны - Орлев Ури. Страница 17

— А что с украинцами и белорусами, которые живут в Польше?

Я пожал плечами. Об этом я никогда не думал.

— Во всяком случае, они христиане, а не евреи, — сказал я.

— Они себя видят иначе, чем ты, — сказал пан Юзек. А потом спросил, что думает мой дедушка.

— Дедушка, — крикнул я, — что ты думаешь о евреях?

Я думал, что он вообще не поймет, о чем речь. Но он задумался и вдруг объявил:

— Евреи… вши… сыпной тиф…

Я удивился — оказывается, он читал немецкие объявления и даже запомнил их и сумел повторить. Иногда он вот так удивлял меня, когда вдруг выяснялось, что он хоть отчасти, но все-таки в курсе событий.

— Пан Юзек, вы еще голодны? — спросил я.

— А есть еще что-нибудь?

Вода закипела. Я поджарил яйца. И сам съел одно, хотя уже не был голоден. Уж очень вкусно было на вид. Дедушке я сделал мягкую яичницу с молоком и сам накормил его. Дедушка любил такую яичницу, потому что мог ее есть даже без зубов. По такому случаю я попытался вытащить у него изо рта протез, но он заупрямился и не хотел отдавать. «Ладно, — подумал я, — после еды».

Потом мы сидели и пили чай по обычаю дедушки и бабушки: откусывают от сахарного кубика и этот обломок кладут под язык. И тогда можно уже пить чай без сахара, все равно получается очень сладко. Мама и Антон пили таким же образом. И не из-за скупости, хотя поначалу этот обычай, возможно, родился из-за дороговизны. Но со временем он стал частью нашей церемонии чаепития. И тут сразу выяснилось, что пан Юзек тоже знаком с этим обычаем от своих родителей.

А потом дедушка начал скандалить. Он категорически отказывался вернуть зубы. Я пробовал его уговорить. И Юзек тоже пробовал. Но дедушка только стиснул губы и повернулся к нам спиной. А потом закрыл глаза и притворился, что ничего не слышит.

Юзек предложил оставить ему протез, пока мы сидим рядом. И тут я ему сказал, что решил пойти и поговорить обо всем с мамой, а он пусть останется здесь и подождет меня. Потому что я вдруг подумал, что будет лучше, если мама пойдет поговорить о нем с дядей и тетей вместо меня и сама все устроит. Никто кроме мамы не знал всей этой истории с еврейскими деньгами, и я был уверен, что она сразу поймет, почему я хочу устроить пана Юзека, и поможет мне убедить дядю.

И тут вдруг выяснилось, что пан Юзек вообще не верит в мои планы.

— Мне было очень приятно с тобой, Мариан, — сказал он. — Может быть, потому, что мы вместе бежали от облавы, а потом ты вернулся ко мне и не привел с собой вымогателей. А еще до этого я несколько раз видел тебя в костеле. Поэтому я на миг соблазнился и подумал, что пойду с тобой к твоему дяде. В такой прекрасный день хотелось рискнуть и поверить в кого-то. Но сейчас я думаю обо всем этом уже спокойно, без тревоги, не как тогда на улице, и мне кажется, что в твоем плане нет логики. Я хотел сказать это еще раньше, но отложил — подумал, что ничего плохого не будет, если я пойду с тобой сюда, посижу немного в доме твоего дедушки и обдумаю, что делать дальше.

— И что же вы надумали?

— Прежде всего попробую плохой адрес.

— Но почему? Почему вам не пойти со мной? Я поговорю с мамой, и все устроится. Мой дядя прячет у себя евреев за деньги.

— Хорошо, допустим, я соглашусь. Что ты скажешь маме? Просто объявишь, что встретил на улице еврея и хочешь, чтобы она поговорила о нем со своим братом?

Я кивнул.

— И ты думаешь, что после этого она тут же пойдет к нему просить, чтобы он взял к себе этого случайного еврея с улицы и спрятал в своем доме? Чтобы она сделала это под свою ответственность? Обычно тот, кто прячет евреев, получает их через кого-то надежного, кому он доверяет. Бывает ведь и так, что для виду просят укрытия, а потом начинают вымогать деньги или доносят немцам. И еще один вопрос все время крутится у меня в мозгу. Извини, но мне это кажется очень странным: почему ты вообще так стараешься мне помочь?

Я не знал, что ответить.

— А если твоя мама посоветуется с твоим отчимом и он приведет полицейских? А если твоя бабушка вернется в твое отсутствие и подумает, что в дом проник воришка? Нет, все это слишком опасно.

И он поднялся, собираясь уйти.

— Бабушка возвращается поздно, только после полудня, — сказал я в отчаянии.

Но он уже не обращал внимания на мои слова.

— Во всяком случае, большое спасибо тебе, Мариан. Я хотя бы вкусно поел. Ксендз, который меня прятал, экономил на каждом куске хлеба.

Он снова улыбнулся.

Езус Мария, я не хотел, чтобы он уходил! Ни в коем случае!

И тогда я решил рассказать ему правду. Хотя бы частично. И попросил его присесть на минуту, потому что я хочу ему кое-что объяснить. Он сел и посмотрел на меня с любопытством. И тогда я рассказал ему, как шел рано утром по улице и встретил Вацека и Янека. Я объяснил, что иногда ходил с ними, но никогда до этого не вымогал деньги у евреев. Даже не знал, как они это делают. До того раза. А в тот раз зачем-то потащился за ними. Ведь я думал, что они все равно это сделают, пойду я с ними или не пойду. Я рассказал про этот соблазн — как мне хотелось, чтобы у меня было на что купить себе что-нибудь, не выпрашивая деньги у отчима. И как мама поймала меня с деньгами. И под конец сказал, что эти деньги до сих пор у нас, у мамы, и я хочу, чтобы он их забрал или хотя бы согласился, чтобы мы платили за него дяде, пока эти деньги не кончатся.

Я не помню, когда еще я говорил так много. Я говорил и говорил, пока у меня не кончились слова. Он сидел и думал. А мой дедушка все время стучал пальцем по столу: тик-так — и перерыв, тик-так — и перерыв.

— И ты думаешь, что твоя мама возьмет на себя эту ответственность — поместить меня в доме своего брата?

Я пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он. — Иди попробуй.

Глава 7. Дедушкины зубы и пан Корек

Я удачно поймал пятнадцатый номер трамвая на площади Вильсона и доехал до маминой швейной мастерской. Я сказал ей, что плохо вел себя в школе и меня послали немедленно привести ее. Мама попросила разрешения выйти, и заведующий, фольксдойч, погрозил мне пальцем, но отпустил ее. На улице я рассказал ей всю историю — как обнаружил еврея в костеле, и как следил за ним, и как мы убежали, когда была облава. Мама сразу же спросила, есть ли у меня в кармане свидетельство о рождении. Потом я рассказал, что в конце концов привел его на квартиру дедушки и бабушки, потому что дяди и тети не было дома. А мама сказала, что мне повезло, что никого из них не было дома. И еще я рассказал ей все, что было по дороге. И немного — о чем мы говорили. Она хотела знать все. А когда я кончил, она меня обняла и поцеловала, и мне сразу стало легче на душе. Она сказала:

— Первым делом поедем к этому ксендзу, который его прятал.

Мы поехали. Постучали в дверь. Нам открыла злобная старуха, которая даже не дала нам войти.

— Мой брат тяжело ранен и никого не принимает, — сказала она решительно и захлопнула перед нами дверь.

Мы не уступили. Мы стучали и стучали, пока не услышали голос ксендза, который велел ей впустить верующих. Она снова открыла, но впустила только маму. Мне она велела ждать снаружи.

Мама была там довольно долго, потому что сначала ксендз все отрицал. Но мама нашептала ему свой вопрос на ухо, чтобы его сестра не слышала. Тогда он послал сестру купить ему сигареты и газету. Она, конечно, поняла, что брат выгоняет ее, чтобы она не слышала их разговор, и поэтому выскочила из квартиры, бормоча про себя что- то о неблагодарности и еще о чем-то, чего я не понял. Мама вышла через несколько минут после нее и сказала мне, что все в порядке. Она получила от ксендза хорошие рекомендации.

После этого мы пошли к дяде и тете. Вход к ним был со двора, но привратник знал нас обоих. Они уже были дома. Тут я опять остался в коридоре. Потом меня позвали в комнату, и дядя бросил на меня такой злобный взгляд, что я даже немного испугался. Но он ничего не сказал. Оказывается, у него сейчас все было заполнено, но он сказал маме, что в последней комнате должно вот-вот освободиться место и он может сохранить его для «нашего еврея», если тот к тому времени не найдет другого убежища и если, конечно, будет еще жив. А пока он посоветовал нам пойти к пану Кореку. Тот может принять «нашего еврея», и даже за меньшую цену. Правда, там еврей не будет в такой безопасности, как у него, но в данный момент он никак не может его принять. А мы должны тем временем сберечь все наши «еврейские деньги», чтобы уплатить ему наперед за весь срок, когда приведем «нашего еврея» к нему. И он назвал изрядную сумму. Но мама сказала, что не уплатит ему больше, чем назвала раньше. И только за месяц, самое большее. И никакого аванса. Она сказала, что никогда не слышала, чтобы брат столько требовал со своей родной сестры. Я и тогда уже понимал, что она зря рассказала ему о деньгах, которые нашла у меня. Но беда в том, что иначе поступить она не могла. Я уже говорил, что мама ненавидела обманывать, особенно кого-нибудь из семьи. И она думала, вполне логично, что правдивая история убедит дядю Владислава принять пана Юзека. Но сейчас она сказала только: