Человек с той стороны - Орлев Ури. Страница 26

— Но я рано ушел с работы и не успел поесть.

Мама приготовила мне еду и села напротив. Пока я ел, она все извинялась за то, что произошло. Она сказала, что вынуждена была рассказать Антону всю правду от начала до конца, иначе он не понял бы, почему она позволила мне так заботиться о пане Юзеке.

— Тогда почему он ушел из дома?

— Ты был у дяди Владислава?

— Да, я пошел рассказать пану Юзеку о восстании в гетто. Но он уже знал.

— Владислав был здесь. Он искал Антона. Но Антон запретил мне рассказывать ему о своих связях с подпольем. Поэтому я сказала Владиславу, что мы поссорились. Мы ведь и правда вчера поссорились.

— А я думал, что он ушел из дома…

— Как это тебе пришло в голову, Мариан?! Ты просто не привык к тому, что мы иногда ссоримся. Ты еще не понимаешь таких вещей.

— Что он сказал тебе, дядя Владислав?

— Что пан Юзек хочет присоединиться к восставшим, — она молча покачала головой и с волнением добавила: — Помоги ему Бог…

— Так Антон ушел по заданию подполья?

— Да, — сказала мама.

— В связи с восстанием евреев?

— Нет, тут что-то другое, — сказала мама и вздохнула.

Я вдруг подумал, что, пожалуй, слишком поспешно пообещал помочь пану Юзеку. Ведь если со мной на самом деле что-нибудь случится…

Я просто беспокоился о маме.

Я продолжал есть, а мама тем временем рассказывала, как в лавке сегодня восхищались евреями. А привратник Валента сказал, что, если евреи продержатся хотя бы неделю, он возьмет назад многое из того, что раньше говорил о них.

В свою очередь, я рассказал маме все, что слышал на улице и что говорили люди в трактире пана Корека. И она вздыхала каждый раз, когда я рассказывал ей о тех, кто радовался участи евреев.

— Кто знает, как Бог накажет нас за все это, за наши грехи перед евреями. Кто знает…

Перед тем как уйти в свою комнату, я обнял ее и поцеловал, и она с большой нежностью обняла и поцеловала меня.

— Не волнуйся, — сказал я ей на прощанье. — Антон умеет о себе позаботиться, и он обязательно вернется.

Теперь я уже не так его ненавидел.

Уснул я сразу, но в середине ночи проснулся и пошел на цыпочках глянуть, вернулся ли Антон. Мама спала одна, и ее рука лежала на его подушке.

В ту ночь я просыпался несколько раз. И каждый раз подходил к окну и смотрел во тьме на спящую улицу. И думал о завтрашнем дне.

Глава 11. Обратно дороги нет

Наутро мама разбудила меня с большим трудом. Я очень вымотался за вчерашний день. Но, когда я понял, что уже утро, ей не пришлось уговаривать меня вылезти из-под одеяла, как это зачастую бывало.

Антон еще не вернулся, и мама выглядела так, как будто всю ночь не смыкала глаз. Я решил не брать с собой шахтерский фонарик Антона, потому что он сразу же мог обнаружить его отсутствие. Я взял свой старый ручной фонарик, который когда-то получил на день рождения, положил в ранец полную бутылку воды и добавил бутерброды.

Мама собиралась на службу с явной неохотой. Она оставила Антону записку и просила, чтобы он позвонил ей в мастерскую, сразу как придет. У нас, как и у большинства людей тогда, не было домашнего телефона, и если нужно было, мы звонили из писчебумажного магазина старой пани Корпальской.

Мы вышли вместе и попрощались на улице. Я постарался распрощаться с мамой, как всегда: просто обычное «до свидания» — чтобы она ничего не почувствовала и не заподозрила.

Теперь у меня возникло еще одно затруднение — как узнать, что дядя и тетя уже ушли на работу? Не ходить же до бесконечности вокруг их дома. Надо было подумать об этом заранее. Я немного подождал, но потом махнул рукой и просто вошел к ним во двор. Поздоровался с паном Кишкой, их привратником, прошел мимо мусорной кучи посреди двора, которая ужасно воняла, и бегом поднялся по лестнице. Подойдя к двери, я позвонил условным звонком, и пан Юзек открыл мне. Этот звонок на дядиной двери почему-то врезался в мою память. Это был старый звонок, не электрический, а вроде велосипедного, с той разницей, что ручку этого звонка не двигали туда-сюда, а крутили.

К счастью, дядя и тетя уже ушли, а пан Юзек был полностью готов. В квартире стояла странная тишина. Я спросил его, где же та еврейская семья, которую дядя прятал во внутренней комнате — они с привратником построили там двойную стенку и скрытый ход под кроватями. Я привык видеть их по утрам, когда приходил с каким-нибудь поручением от мамы: они обычно сидели в большой комнате и играли в карты. Пан Юзек сказал, что не успел с ними толком познакомиться, потому что они накануне покинули дядин дом. И рассказал, что дядя за особую плату согласился провести их в гетто, чтобы они встретили там свой праздник в еврейском кругу. Через неделю у нас, у католиков, начинался праздник Пасхи, но в то воскресенье, то есть накануне вечером, у евреев был праздник Песах.

Я был потрясен. Но потом мне стало известно, что не одни они так поступили. Многие другие евреи, прятавшиеся в городе, тоже покинули в этот день свои укрытия и вернулись в гетто, чтобы отпраздновать Песах там, вместе со своими родственниками. Пан Юзек сказал, что это полная глупость и безответственность. Он был уверен, что немцы каким-то образом прознали об этом и решили уничтожить гетто как раз в день еврейского праздника. А еврейским повстанцам, проведавшим об этих немецких планах, пришлось поднять восстание раньше намеченного срока.

Я в свой черед сказал ему, что, по мнению пана Корека, этот немецкий план был задуман не под еврейский праздник Песах, а как подарок Гитлеру от оккупационных властей в Польше ко дню его рождения, который выпал как раз на эту дату. Пан Юзек подумал и сказал, что и такое возможно, а может быть, верны обе причины и произошло просто стечение обстоятельств. В любом случае к началу немецкой акции в гетто оказалось много евреев, которых на самом деле могло бы там не быть. Не сработали ли здесь стукачи? Я уже рассказывал, что среди поляков было много доносчиков и полицейских.

И еще пан Юзек сказал, что вначале предполагал зайти по пути попрощаться со своим другом-ксендзом, но потом отказался от этого намерения и решил не рисковать в последнюю минуту. Он написал ксендзу письмо и попросил меня передать его, когда я вернусь.

Мы пошли пешком. Уже в начале пути, на углу Желязной и Гжибовской, где был прикреплен один из громкоговорителей, развешанных оккупационными властями для своих передач (в народе их называли «гавкунами»), мы увидели большое скопление людей. Немцы рассказывали об убийстве польских офицеров в Катыньском лесу и зачитывали имена погибших. Люди стояли и слушали. Мы тоже задержались, чтобы не обращать на себя внимание.

Каждые несколько минут диктор прерывал чтение и провозглашал: «Это жертвы евреев и большевиков. Этих людей хладнокровно убили евреи и большевики. Евреи и большевики — грабители, палачи, убийцы матерей и невинных детей». И снова возвращался к чтению списка.

Эта назойливая немецкая пропаганда вызвала обратный результат: многие поляки не верили, что наших офицеров в Катыни расстреляли русские. Они думали, что немцы сваливают на русских свою вину. Когда мы пошли дальше, пан Юзек объяснил мне, что могилы в Катыни были обнаружены еще в 1941 году, сразу же после начала русско- немецкой войны, и находились они на той части бывшей польской территории, которая еще до этой войны была захвачена русскими. Немцы догадались сразу же пригласить в Катынь авторитетную польскую комиссию, и та пришла к заключению, что русские убили там десять тысяч польских офицеров. Их имена публиковались постепенно, по мере обнаружения и опознания все новых и новых трупов. Но теперь, когда началось восстание в гетто, немцы решили заново зачитать списки катынских жертв, чтобы отвлечь внимание людей от этого восстания. Им хотелось занять умы поляков чем-нибудь другим, пока они будут безжалостно убивать всех евреев, еще оставшихся в гетто. И вот они нас отвлекали, чтобы нам, не дай бог, не пришло в голову пожалеть этих евреев или того хуже — поддержать. Как можно, ведь это «евреи-большевики», «палачи Катыни»!