Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович. Страница 62

Над «Китцингер-хофом» повисла тревожная тишина. Все взоры были устремлены на сидящего в машине Клауса. Было видно, как он напряженно слушает рацию, что-то коротко отвечает в микрофон и снова слушает.

Поросенок изловчился, шмыгнул мимо растопыренных рук старшего сына Руда и юркнул в спасительный свинарник.

Клаус бросил микрофон на сиденье, выскочил из машины и открыл багажник.

– Тебя вызывают, Клаус? – крикнул Уве Зергельхубер.

Клаус не ответил, рылся в багажнике.

– До сих пор не могу привыкнуть, что мальчик работает в полиции… – тихо сказала Сузи Зергельхубер Наташе.

– Что случилось, я тебя спрашиваю?! – повысил голос Уве.

Клаус уже надевал бронежилет и напяливал каску с прозрачным забралом.

– У станции горит вонхайм для азилянтов… – сказал он. – Нацистов – человек пятьдесят, а нас по всему району – всего девять. И три патрульные машины… Но уже вызваны наряды из Мюнхена!

– А мы, что, не в счет?!. – заревел Петер Китцингер и встал во весь свой почти двухметровый рост.

– Что происходит, Руди? – по-английски спросил Джефф.

Руди только покачал головой, махнул рукой…

– Что происходит?! – по-русски спросил Джефф у Кати.

Катя зябко повела плечами. Ответила, стараясь сдержать дрожь в голосе:

– Нацисты, Джефф… Нацисты подожгли общежитие иностранных беженцев. А там – старики, женщины, дети…

– О, черт!.. То же самое, что было у нас в Алабаме в прошлом году!.. Нужно немедленно ехать туда! Где это, Эдди?.. Нартай, мы должны быть там!..

– А то мы не знаем, где нам надо быть, – зло, сквозь зубы проговорил Нартай.

– Ни в коем случае! – испугалась Наташа. – Эдику, Нартаю и Кате нельзя ни во что вмешиваться в Германии! Эдик!.. Подожди!..

Но Эдик уже бросился под гаражный навес, где стоял его «фольксваген-пассат», прыгнул за руль и мгновенно выкатился из-под навеса. Резко затормозил и крикнул Нартаю и Джеффу:

– Ребята! Садитесь в машину!.. Джефф! Нартай!.. Ты едешь?

– Нет, – сказал Нартай. – Я – сам по себе!..

До Эдика сразу дошло, чего хочет Нартай, и он тревожно закричал:

– Не сходи с ума, идиот!!! Клаус же сказал, что из Мюнхена уже выехала полиция!.. Не вздумай светиться со своей бандурой!

– Там семнадцать километров, а здесь всего два! – крикнул Нартай, но все еще продолжал стоять в нерешительности.

По странному совпадению Уве Зергельхубер сказал то же самое по-немецки.

– Там семнадцать километров, а здесь всего лишь два… – пробормотал Уве.

Он подошел к тоненькой молоденькой яблоньке, заботливо привязанной к толстому деревянному колу, выдернул этот кол из земли и направился к своему «мерседесу».

– Ох, шайзе!.. Там же дети, дети, дети… – простонал Руди Китцингер и, сильно припадая на искалеченную ногу, побежал к своему «гольфу».

– Папа! Руди!.. Эдуард!.. – закричал Клаус, садясь за руль полицейского «БМВ». – Оставьте свои автомобили! Если хотите помочь, садитесь ко мне!.. Нацисты все равно никому не дают подъехать к вонхайму!.. Они переворачивают и жгут все машины, которые пытаются приблизиться!..

– Мою машину не перевернешь, – криво усмехнулся Нартай и, судя по тому, как сузились его глаза, Катя поняла, что Нартай принял окончательное решение. – Кишка у них тонка, Катерина, – перевернуть мою машину! Сжечь меня можно, а перевернуть?! Как говорят в Одессе – мне с них смешно!

И Нартай побежал к огромному сараю.

Молниеносно протрезвевший Петер выскочил из дому с винтовкой «манлихер» и коробкой патронов в руках. Он сунул Наташе винтовку и быстро спросил:

– Ты еще помнишь, как с этим нужно обращаться?

Старая, толстенькая Наташа взяла «манлихер», умело зарядила его, поставила на предохранитель.

– О'кей, беби! – похвалил ее Петер. – Уведи детей и Катю в «келлер». Я скоро…

– Ты надолго? – глуповато-растерянно, по привычке, спросила его Наташа.

– Как управлюсь, – так же привычно, по-крестьянски ответил ей Петер.

– Петер! – крикнул ему Клаус. – Останьтесь с женщинами!..

– С ними Наташа. Этого хватит… – ответил Петер. И в это время все услышали, как за домом загрохотал танковый двигатель! Лязгнули танковые гусеницы и через две секунды из-за дома появился русский танк Т-62, грозно покачивая длинной пушкой.

Двигатель был еще холодным и танк изрыгал удушливые, синие клубы дизельного дыма.

Люк механика-водителя был открыт настежь, и все увидели злобно-радостное лицо Нартая. На голове Нартая был уже надет старый, видавший виды шлемофон.

Нартай включил свою «персональную» громкую связь и, перекрывая все звуки, включая рев собственного двигателя, в ночное небо «Китцингер-хофа» рванулся его голос, усиленный мощными динамиками:

– Меня не перевернешь!!! Дядя Петя, давай ко мне! Ком цу мир, дядя Петя!.. Ду мус хельфен мит! Мне одному с башней не справиться!.. Альзо лос!!! Через верхний люк… Абер шнель, дядя Петя!!!

Словно и не было ему семидесяти, Петер в одно мгновение вскарабкался на башню, с трудом протиснулся в открытый башенный люк и исчез в танке.

– Лос, лос, Клаус!!! Нихт вартен мих!.. – гремел голос Нартая над «Китцингер-хофом». – Их фарен гераде аус дурх вальд! Я пойду напрямик через лес, говорю!.. Двигай, едрена вошь! Форвертс!!!

Жена Руди Китцингера и Сузи Зергельхубер, открыв рот, смотрели на Натащу, ждали хоть каких-нибудь объяснений.

Наташа фальшиво улыбнулась, попыталась сказать легко и непринужденно, как это и было условлено заранее:

– Ах, мой Петер – такой чудак!.. Поехал в бывшую ГДР, купил там на фломаркте у кого-то эту машину… Зачем? Понятия не имею…

Джефф Келли, Руди Китцингер и Уве Зергельхубер, уже сидевшие в полицейском «БМВ», тоже были потрясены появлением танка не меньше, чем сообщением о поджоге вонхайма.

Клаус тяжело вздохнул, посмотрел на Эдика. Эдик пожал плечами, отвел глаза в сторону.

– О, майн Готт… – сквозь зубы сказал Клаус и погнал желто-зеленый «БМВ» к станции.

Двигатель танка взревел большими оборотами, вспыхнул могучий прожектор на башне, и танк рванулся в черноту узкой лесной тропы, сокрушая на своем пути все, что мешало его движению.

И уж совсем дико прозвучало в ночном баварском лесу из мчавшегося и грохочущего танка:

– Когда-то копыта коней моих предков…

Давненько я так не надирался!

Как говорится, – не по силам и не по возрасту.

Эти маленькие, симпатичные, сорокаграммовые «доппели» – днем в еврейском ресторанчике, а вечером – во французском – вконец доклевали меня. Укатали сивку крутые горки…

В отель я вернулся уже такой пьяный, что ночной портье, протягивая мне ключ, увидел мое лицо и тихо простонал:

– О, найн!..

Он быстро вышел из-за своей конторки, крепко взял меня под руку и трогательно проводил до самых дверей моего номера.

Какое-то время он терпеливо наблюдал за тем, как я пытаюсь попасть ключом в замочную скважину, а затем решительно отобрал у меня ключ и сделал это сам.

Только убедившись в том, что я плотно сижу в кресле и улыбаюсь ему бессмысленно и приветливо, портье пожелал мне спокойной ночи и ушел, тихо притворив за собой дверь.

В кресле я подремал минут десять, а потом проснулся. Сна – ни в одном глазу!

Мало того, меня обуяла жажда немедленной творческой деятельности. Я придвинул кресло к туалетному столику, разложил перед собой сценарий. Я решил, что именно сейчас, когда я пьян и раскован, когда во мне резко притуплено излишне бережливое отношение к тому сценарному эпизоду, который необходимо безжалостно сократить, я сумею отыскать наиболее безболезненный и элегантный способ кастрировать свое детище так, чтобы оно хотя бы внешне сохранило вид мужественный и бравый.

Для начала операции нужно было найти очки и шариковую ручку. Не стучать же на пишущей машинке глубокой ночью!

Но для того, чтобы найти очки и ручку, мне самому необходимо было чуточку протрезветь. Буквально самую малость.