Сердце в огне (СИ) - Безрукова Марина. Страница 29

Анна подозрительно вглядывалась в лицо той, которая всегда держалась от нее на дистанции. Близко, но бесконечно далеко.

— Ладно. Я хотела бы к вам заехать на следующей неделе… Есть разговор…

— Если ты насчет денег, то это бессмысленно… Анна, ты знаешь позицию отца.

Анна сжала губы, но лицо ее осталось спокойным.

— Я хотела поговорить с тобой, — нехотя призналась она.

Дама подняла на нее проницательные глаза. Немного помолчав, кивнула:

— Ты знаешь, я тоже… Особенно в свете увиденного… — едва заметным жестом она указала на зал, откуда Анна вышла. — Скорее всего, ты меня не услышишь, но стоит попытаться?

Анна набрала в грудь воздуха, словно хотела что-то сказать, но передумала и просто усмехнулась.

— Тогда я позвоню, — она небрежно взмахнула рукой и пошла обратно.

Маргарита Сергеевна смотрела вслед долгим немигающим взглядом. В голубых, как у дочери глазах, плескалась озабоченность, за которой она силилась спрятать тревогу.

Глава 21

Родительская квартира встретила привычным ощущением места, где когда-то по досадному недоразумению оказалась Анна. Это впечатление не отпускало с детства. В просторных комнатах, заставленных антикварной мебелью, она чувствовала себя чужеземкой. Как если бы среди благородных дубовых шкафов, столов и бюро, натертых воском, неожиданно появилась угловатые пластиковые стулья, металлические, блестящие вазы или постеры с иллюзорными проекциями в стиле хай-тек.

В детстве она думала, что мать и отец, это механические куклы-роботы, полностью скопированные с людей. А она вообще инопланетный организм, случайно попавший в чуждую среду. Привыкла к лицам, к звукам и, вроде бы, даже стала различать слова и их значения, но вот смысл этих слов для нее оставался загадкой. Так же, как и эмоции. Пока была маленькой, из кожи вон лезла, силясь понять, что именно хотят от нее родители, винила себя и даже пыталась расшифровывать их фразы письменно. Но под рукой не было ни словаря, ни переводчика, а потому раз за разом, она ошибалась. А когда узнала о брате, перестала и пытаться понимать. Огородилась в своем мирке, похожем на радужный мыльный пузырь. Еще один сдвоенный пузырь, в виде отца и матери, плавал где-то в отдалении. Но всегда на виду.

Окончательно разлад с родителями произошел, когда она обвинила их в том, что они любят только себя и мертвого сына. Остановили время в далеком зимнем утре и добровольно замуровали себя в нем заживо. А ее оставили снаружи — сколько ни скребись, не впустят. Отец тогда поднял на нее мертвые, словно засыпанные пеплом глаза, и произнес:

— Оказывается, ты прогнившая насквозь…

А мать лишь вздернула подбородок и улыбнулась дрожащими губами:

— Павлик наш ангел…

Анна в припадке ярости вылетела из дома и очнулась только, когда бежала по дорожкам кладбища. В администрации узнала, где могила, и впервые за двадцать лет нашла того, кто невольно забрал с собой ее родителей, оставив вместо них на земле двух механических роботов. Железяки, которые не способны на сочувствие, ласку и любовь. Шагала по хрустящему покрытию, путалась в оградках и памятниках, натыкалась на свежезасыпанные холмики желтой глины, но упрямо искала. Нашла. Родители не поскупились. На фоне блестящего черного мрамора выделялась белоснежная фигура ангела. Свечи, игрушечный медвежонок (зачем? ведь уже не пятилетний мальчик…) и свежие цветы… Слишком свежие. Как будто букет белых мелких роз появился только сегодня.

Анна замерла, вглядываясь в гравированное изображение брата, так не похожего на нее.

— В чем твоя сила? — прошептала она, сжимая кулаки. — Отдай мне их, слышишь? Отдай!

От ее звонкого крика сорвались с веток птицы. Шумной стайкой переметнулись на кусты по соседству. Самые любопытные тут же пересели на прутья ближайшей оградки, закрутили головами, кося выпуклым горошком глаза. Особенные птицы. Кладбищенские. Повидавшие всякого.

Мальчик безмятежно смотрел на новообретенную родственницу. Улыбался. Хранил свою тайну и не собирался делиться. Никем и ничем. «Достаточно того, что ты жива», — словно говорили его хитрые глаза. Анна, раздувая ноздри, ледяным буром сверлила памятник. Мечтала: покроется трещинами и развалится. Но мрамору было всё равно. Сдавшись, она опустила голову. И тут ее взгляд наткнулся на свободное пространство, место явно было оставлено для будущих могил. По всему выходило, поместятся только двое. Отец и мать. И даже здесь они окажутся втроем. Треугольник самая устойчивая фигура.

Рука сама собой схватила тяжелый подсвечник. Не раздумывая ни секунды, Анна швырнула им в ангела. Стекло разлетелось вдребезги, но вместе с ним отвалилось и одно из белых крыльев. Анна подобрала крупный осколок крыла и, отойдя на несколько шагов, запустила им в безглазое лицо. Маленький кусочек откололся от носа и покатился вниз. Анна развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Глаза ее сухо блестели. Небольшая ярко-оранжевая сумочка била по бедру. Покалеченный ангелочек безучастно смотрел вслед.

***

— Отец дома? — спросила Анна и опустилась в неудобное старинное кресло.

Ей показалось, что от него пахнуло нафталином. Захотелось раздвинуть тяжелые портьеры, открыть настежь окна и впустить свет и воздух. Деликатно бомкнули часы в корпусе красного дерева. В детстве их футляр напоминал маленькой Ане большой блестящий гроб. Она видела такой, когда ее зачем-то взяли на похороны друга семьи.

— Нет, — Маргарита Сергеевна с негромким стуком поставила на кофейный столик крохотную чашечку. — Ты же знаешь, он не намерен повторяться…

— Понятно, — Анна со вздохом побарабанила ладошками по деревянным резным ручкам. — Тогда мы можем спокойно поговорить с тобой…

Она широко улыбнулась, но в глазах осталась морозная стынь. Маргарита Сергеевна молчала. По ее лицу невозможно было догадаться, о чем она думает.

— Мне кажется, ты знаешь, зачем я пришла…

Анна не использовала обращения «мама». Это было сложно, и предложения неудобно было строить, но детское, протяжное «ма-а-а-м» никак не удавалось.

— Я думаю, мы можем, наконец, договориться…

Маргарита Сергеевна положила руки на колени, на безымянном пальце тускло мерцал рубиновый камень. Его тревожный свет напоминал уголек из камина.

— Я забираю Элину из интерната. Она остается с вами. А ты одолжишь мне недостающую сумму для открытия моей школы, — чеканя слова, произнесла Анна.

С тихим щелчком загорелся розовым плафон бронзовой лампы. Заблестели зеленоватые лебеди с изогнутыми шеями и приоткрытыми клювами. Маргарита Сергеевна выпустила из пальцев выключатель. Темный витой шнур повис в воздухе и качнулся.

— Одолжить? — переспросила она Анну.

В ее голосе послышалось удивление, которое Анна расшифровала, как насмешку.

— Да, — невозмутимо пожала она плечами.

За маской равнодушия по привычке прятались гнев и желание доказать свою правоту.

— Хорошо, — щелкнула пальцами Маргарита Сергеевна. — Но с одним условием.

Анна демонстративно вздохнула: сейчас заведет песню про Элинку, потребует, чтобы привезла ее, не дожидаясь зимы. Она закинула ногу на ногу и лениво повела рукой, рассматривая маникюр.

— Каким? — и едва удержалась, чтобы не зевнуть.

— Ты не лезешь в чужую семью. Не рушишь то, что не тобой создавалось. Не пользуешься людьми, когда им плохо. Тебе трудно понять, но… так нельзя.

Анна с любопытством уставилась на мать. В широко открытых кукольных глазах прыгали смешинки.

— Ты о чем?

— О том мужчине, с которым ты вчера миловалась в ресторане. Только не нужно рассказывать, что он твой друг. Я видела, как он смотрел на тебя… Когда ты прекратишь ломать чужие судьбы?

Анна саркастически изогнула губы и, откинувшись на спинку кресла, замурлыкала под нос любимую мелодию. Пальцы ее играли с цепочкой на шее, путались в ней и грозили вот-вот порвать.

— О, про судьбы это интересно…

Оставив цепочку в покое, она дополнила: