Воздухоплаватель - Кунин Владимир Владимирович. Страница 16
— Ладно, Сема, наскребу.
— Показывать эскиз?
— Давай.
Видгоф вынул из-под столика огромную папку и раскрыл ее.
— Слушай, а это зачем? — смущенно спросил Заикин и ткнул пальцем в смерть с косой, которая занимала на плакате больше места, чем аэроплан, портрет Заикина и текст.
— Не смешите меня, — презрительно сказал Видгоф. — Вы не мальчик в рекламе, чтобы задавать такие вопросы. Это раз. А кроме всего, дай вам Бог здоровья и долгих лет жизни, но пока что летать по воздуху — это вам не торговать бычками на Привозе. Или я не знаю Одессу?
И снова на летном поле грязный, измученный Заикин возился у своего аэроплана в стороне от всей группы учеников.
Подошел Мациевич в полетном обмундировании.
— Англичане сунули взятку Бовье, и все учебные аппараты теперь заняты только ими. Так что я абсолютно свободен. Тебе помочь?
— Постой рядой, Лев Макарыч, и то ладно, — улыбнулся Заикин.
На велосипеде подъехал Фарман. Посмотрел секунду на Заикина и достал из кармана телеграмму. Протянул ее Мациевичу:
— Передайте эту депешу мсье Заикину и поздравьте его от моего имени.
Мациевич развернул телеграмму и охнул.
— Откуда? — спросил Заикин.
— Из Ясной Поляны. От Льва Николаевича Толстого. Ты про такого слышал?
— Я-то слышал, а вот он откуда про меня знает?
— Значит, знает. Лев Николаевич поздравляет тебя с победой над воздушной стихией. Вот, Ваня, честь тебе какая.
— Батюшки-светы!.. — растерялся Заикин. — Это что же мне теперь делать?
— Летать, — коротко ответил Мациевич.
И снова взлет, посадка... Взлет, посадка.
— Браво, Вания! — кричит де ля Рош. — Тре бьен! Тре бьен!
Заикин не может ее услышать. Он далеко. Да еще и тарахтят моторы трех аэропланов — одного заикинского и двух учебных на другом краю летного поля.
— Тре бьен, мон ами, — шепчет де ля Рош, — тре бьен...
И голос сзади подтверждает:
— Этот гладиатор хорошо летает!
— Превосходно! — с восторгом отвечает де ля Рош и поворачивается.
Позади нее стоит Леже.
— Здравствуй, Кло.
Некоторое время Клотильда де ля Рош разглядывает осунувшееся, с воспаленными глазами лицо Леже, медленно поднимает руку и, тихонько касаясь пальцами лба, щек и подбородка Леже, горько говорит:
— Здравствуй, Пьер.
Держа в руке пачку газет и легко перескакивая через три ступеньки сразу, огромный Заикин бежал наверх по ветхой лестнице мурмелонского отеля.
А за ним, не поспевая, семенил старенький портье и кричал слабым голосом:
— Мсье Заикин! Мсье Заикин!
Заикин весело отмахнулся от него:
— Некогда, батя, некогда... Не до тебя сейчас!
Он промчался по коридору и затарабанил в дверь номера де ля Рош.
— Клава! Клавочка! Открой! Радость-то какая!.. — крикнул Заикин и потряс пачкой газет.
Подоспел старенький портье. Деликатно постучал сухоньким пальчиком в широченную спину Ивана Михайловича:
— Мсье Заикин, вам письмо от мадемуазель де ля Рош. — И протянул небольшой конверт.
Заикин услышал имя де ля Рош, резко повернулся:
— Чего?
— Вам письмо от мадемуазель, — повторил старик-портье. — Она уехала час тому назад и просила передать вам вот это...
Заикин ничего не понял, но осторожно взял письмо и напряженно спросил у маленького старика:
— А где Клава-то?..
Он лежал на траве за ангарами и смотрел в небо.
Рядом валялись десятки экземпляров одного и то го же номера «Ле Матен», где вся первая полоса была занята его фотографиями: Заикин у аэроплана, Заикин и Фарман на аэроплане, в полете, после приземления и среди других авиаторов. Была даже фотография факсимиле Заикина. Корявыми буквами «Борец Заикин».
Рядом сидел Лев Макарович Мациевич и глуховатым голосом читал ему по-русски письмо Клотильды де ля Рош:
— «...сумма, которую мы должны были выплатить в качестве неустойки, оказалась такой большой, что нам ничего не оставалось делать, как немедленно выехать в Мадрид. Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что...» — Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: — Дальше, Иван Михайлович, очень личное...
Мурмелонское летное поле было усеяно народом.
У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.
Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.
Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других — немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.
— Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, — чуть запнувшись, произнес он. — Вы сами все видели, господа. — Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.
Пожилой француз-авиатор, по виду— глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.
— Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, — улыбнулся Фарман. — Если бы слон умел летать.
— Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, — вставил другой член комиссии по-французски.
— Вы совершенно правы, мсье, — льстиво улыбнулся Фарман.
Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.
Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.
Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.
— Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...
Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:
— Благодарствуйте. Живы будем — не помрем.
А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.
—... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, — проговорил Мациевич.
— А ты мне самую суть, — попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.
— Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?
— А чего ж не понять? Хочешь жить — умей вертеться. — Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: — Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?
Мациевич улыбнулся:
— Так... Можно и так.
— Ты в Россию вернешься — не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.
— Сочту за честь.
— А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... — смутился Заикин.
— Скажу.
— И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, — пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.
— Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...
Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.
— Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, — чуточку торжественно сказал Мациевич.
При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.