Это лишь игра (СИ) - Шолохова Елена. Страница 44
– Зато ты так эффектно появился! А что ты сказал Ямпольскому?
– Просто дал понять, что с ним будет, если он тебя ещё раз обидит.
Герман смотрит на меня теперь по-доброму, но с какой-то болезненной тоской.
– Ты такая маленькая… я почему-то все время за тебя боюсь.
– Не бойся. Маленькая, да удаленькая, – шучу я, а в душе умираю от счастья…
44. Лена
После стычки между Германом и Ямпольским наши сразу присмирели. Ко мне больше никто не цепляется. Ну, если не считать косых испепеляющих взглядов Михайловской и редких шепотков за спиной. Она злится на меня, даже ненавидит, а мне ее жаль. Она просто страдает из-за Германа, вот и выплескивает свои эмоции, как может. Но даже она и Патрушева в открытую ничего мне не говорит. А уж Ямпольский вовсе в мою сторону и не смотрит.
Он вообще как-то притих – если раньше он на уроках, особенно на английском, вел себя очень развязно. Мог, например, под видом шутки ляпнуть какую-нибудь пошлость, не стесняясь учителя, то теперь голоса не подает. Сидит вечно недовольный, насупленный, но помалкивает. Да и остальные больше не выступают. Даже про бойкот англичанке забыли.
И вроде всё хорошо, но я постоянно чувствую всеобщее внимание к себе, к Герману. Как-то он сказал, что его акции среди наших просели. Я тогда посмеялась, а сейчас чувствую – отношение к нему в классе очень изменилось. Особенно среди парней. Он стал для них чужой. Хотя и раньше «своим» никому из наших Герман не был. Просто тогда они к нему наперебой набивались в друзья, а сейчас отстранились. И как будто его за что-то винят, злятся, причем сильно, но ничего сделать не могут. Вернее, не решаются. Или боятся.
Оно и понятно. Даже если им вдруг взбредет в голову безумная мысль напасть на него толпой, им же потом не поздоровится. Они это понимают, вот и бесятся от своей беспомощности. Но я все равно за Германа боюсь. То есть – нет, не боюсь. Мне просто плохо от такого враждебного к нему отношения. Хотя самому Герману глубоко безразлично. Он это даже всерьез не воспринимает.
– Они ведь чуть ли не молились на тебя, а сейчас… прямо как к врагу. Во всяком случае, некоторые… Неужели тебе все равно? – спрашиваю я.
– Абсолютно, – беспечно улыбается он.
Мы стоим возле моего дома. Это уже стало своеобразным ритуалом – он провожает меня после школы, его водитель медленно едет неподалеку. А потом мы еще долго стоим у ворот, болтаем обо всем подряд и никак не можем проститься.
– Обычно людям очень важно то, как к ним относятся, – удивляюсь я.
– Мне важно, что я тебе нравлюсь, – заявляет вдруг он, и я моментально заливаюсь краской.
– Откуда ты знаешь, что ты мне нравишься? – лепечу я смущенно.
– А это не так? – спрашивает он с усмешкой.
Я краснею еще гуще. Так, что щеки пылают. И все же признаю:
– Так, но…
И замолкаю, потому что не знаю, что еще добавить. И, если честно, жду, что он скажет в ответ: ты мне тоже нравишься. Ну или что-нибудь подобное. Хочу этого. Но Герман ничего не говорит, только смотрит с улыбкой, а затем вдруг наклоняется и целует.
Я тут же отскакиваю.
– Ты что! Бабушка может увидеть! Вон же наше окно. Ну или соседи…
***
На выходных мы с Германом идем в кино. Фильм выбрала я – «Первому игроку приготовиться». Герману было все равно, на что пойти. Мы сидим одни на заднем ряду, и я почему-то волнуюсь, особенно когда гаснет свет. Хотя не впервые ведь остаюсь с ним наедине, а все равно каждый раз внутри трепещет. Но потом я увлекаюсь фильмом и на какое-то время ухожу в сюжет с головой. Мне действительно интересно, а вот Герман откровенно скучает. И смотрит уже давно не на экран, а на меня. Пристально, неотрывно, так, что я чувствую его взгляд физически. Словно жгучее прикосновение.
Тоже поворачиваюсь к нему и… забываю про фильм. Сердце напряженно скачет, дыхание замирает, а шею осыпает мурашками от одного лишь этого взгляда. А затем он, развернувшись боком, наклоняется, практически наваливается на меня. И целует. Сразу жадно, настойчиво, горячо…
***
К концу марта снега уже совсем не остается. Хотя Герман говорит, что в лесу еще сугробы. Даже не верится. Но ему виднее. Он живет, оказывается, за городом, в огромном особняке. И дорога туда лежит через лес.
В последние выходные марта Герман приглашает меня к себе в гости. Я так хочу посмотреть, как он живет, что даже из приличия отказаться не могу. За мной он заезжает сам, не один, а со своим водителем, перед которым мне вдруг становится неловко, и всю дорогу я молчу. Лишь изредка отвечаю «да» или «нет» на вопросы Германа.
К слову, в лесу и правда лежит снег, белый-белый, только ближе к обочине начало таять. Но когда мы подъезжаем к дому Германа, я еле сдерживаю удивлённый возглас. Это не дом, это почти замок! Трехэтажный особняк с остроконечными башенками по краям.
Внутри я окончательно теряюсь. Одна только ванная, куда Герман меня сопроводил помыть руки, размером, наверное, со всю нашу квартиру. А лестница из холла на второй этаж даже шире, чем в нашей школе. И всё такое красивое, как в музее, аж прикоснуться страшно.
Зато комната Германа оказалась стильной, конечно, но вполне человеческой, даже уютной. Однако я все равно ужасно робею. Присаживаюсь на краешек дивана и, пока Германа нет, разглядываю его жилище. Стол, широкая кровать, диван, два кресла, полки с книгами.
Подхожу к книжным полкам, интересно же, что он читает. Но названия и имена авторов на корешках мне ни о чем не говорят. Да и большинство книг вообще не на русском.
На его письменном столе – идеальный порядок. Ничего лишнего, только монитор, клавиатура, мышка, квадратный стакан для карандашей и деревянный лоток для бумаг. Сверху замечаю письмо. Честное слово, я даже не думала его читать, просто случайно взгляд упал. К тому же оно на английском языке. Но в кои-то веки я вдруг понимаю, что это за письмо по первым строчкам:
«Dear German,
Congratulations! It is with great pleasure that I offer you admission to the Southern Alberta Institute of Technology…»
Даже моих скудных знаний хватает понять, что Германа поздравляют с поступлением в технический институт где-то в Южной Альберте. Кажется, это Канада. И почему-то это меня неожиданно сильно расстраивает. Я пытаюсь найти дату, когда его туда призывают, но слышу приближающиеся шаги и быстрее возвращаюсь на диван.
Герман появляется не один, а с какой-то женщиной в переднике. Она вкатывает сервировочный столик и быстро удаляется.
– Угощайся, – предлагает Герман и подсаживается рядом.
А на столике чего только нет. Одни пирожные как произведения искусства, такие даже есть жалко. Конфеты, фрукты, канапе.
– По какому случаю такой пир? – шучу я, стараясь не подать виду и не выказать своего расстройства.
Герман совершенно буднично сообщает:
– У меня день рождения.
– Что? Как? – хлопаю я глазами изумленно. – Но… почему ты раньше не сказал? Я бы подарок приготовила.
Мне до ужаса неудобно.
– Потому и не сказал, – улыбается он.
– Зря! Мне было бы, может, очень приятно тебе что-нибудь подарить.
– Мне достаточно и того, что ты сейчас здесь. Со мной.
Герман никогда не говорит прямо о своем отношении ко мне, но порой роняет вот такие слова. И это как бальзам на душу.
– Ну все равно… – смущенно бормочу я. Конечно, мне очень приятно, только вот мысль о письме отравляет радость. – А папа твой где?
– Отцу еще позавчера пришлось срочно уехать. По работе. Завтра должен вернуться.
– Как жаль…
– Не переживай, он еще закатит банкет, как только вернется. Он уже сообщил, что там… в его ресторане что-то грандиозное готовится. Чаю? Или кофе? Покрепче не предлагаю. Детям алкоголь нельзя, – смотрит он на меня и улыбается.
– Чай, пожалуйста.
Герман берет изящный чайничек и наливает в такие же изящные кружки янтарную жидкость.
– Значит, ты – Овен? – спрашиваю я, доев самое вкусное в мире пирожное. Герман при этом вообще к еде не притрагивается, только на меня смотрит и еле заметно улыбается.