Рубежник (СИ) - Билик Дмитрий. Страница 47

Митька остановился рядом. Выглядел он заметно лучше, чем почти потративший весь свой хист рубежник. И словно обрел второе дыхание. Даже качаться перестал. Не думал, что когда-нибудь буду завидовать выносливости черта, черт побери.

— Давайте, дяденька, недалеко осталось. Бежать надо, бежать.

— Не могу Митя, извини. Короче, как говорят в фильмах: «Брось меня, командир». Сваливай сам.

— Куда ж я вас брошу? — искренне удивился Черноух.

Более того, даже будто обиделся. Как если бы я про него подумал, что он может поступить, как последний черт. Вот забавно, Григорий, предоставь ему возможность выбора, давно бы уже сидел в такси и гуглил на авиасейлс дешевые билеты. И это, к сожалению, не рекламная интеграция, а проза жизни.

Это учитывая, что бес привязан к хисту и бла-бла-бла. А вот Митька, по сути, чужое мне существо, собирался держаться за рубежника до конца. Словно за Родину-мать, за которую не жалко и погибнуть. Или за должника, который попросту не может умереть, пока не вернет все деньги.

Я этого не понимал. Нет, было бы за кого. А так, за непонятного рубежника, которого он видел второй раз в жизни. Первая же встреча закончилась тем, что я на него беса натравил.

Нет, все понимаю. Спас тебя от лешачихи, так скажи: «Спасибо» и отчаливай. Подлечил хистом? Скажи: «Большое спасибо». Благодарная нечисть — это что-то новое.

А еще я знал, что не могу принять его жертву. Потому что глупо это. Разве мне станет легче, если за меня погибнет Митька? Да нет, скорее наоборот. Какой бы нечистью не был, а все же живое существо. Которое думает, чувствует, переживает. Да и парень он, как выяснилось, неплохой. Даже на фоне людей, про чертей вообще молчу. Поэтому я поглядел на него и произнес.

— Серьезно, уходи.

— Не могу я, дяденька.

— Ходить разучился, что ли? — стал злиться я. — Вон пошел. Что встал, как вкопанный? Пошел, говорю!

— Я помогу дяденька. Лешего отвлеку!

— Вали, тупица! — уже закричал я. — Чего ты ко мне прибился? Чего хочешь? Ватаге своей не нужен, думаешь, мне сгодишься? Да нахрен ты не упал. Пошел прочь, бестолочь, пока шкуру тебе не порезал.

Я даже дотронулся до ножа. Хорошо, что Митька не понимал, что если вытащить оружие у меня сил еще хватит, то бегать за чертом, чтобы осуществить задуманное, уже нет. Если только тот сделает одолжение и сам подойдет ко мне.

В глазах Черноуха блеснули слезы. Он сделал неуверенный шаг в сторону ближайших деревьев, потом второй. И все это время не сводил взгляда с меня. Я даже подобрал камень и кинул в черта. Давай беги, дурак, времени совсем уже не осталось.

И тогда Митька припустил Пригибаясь, уворачиваясь от веток и даже не обернувшись. Наверное, чувствуя себя в очередной раз преданным. У меня кошки на душе скребли. Однако я понимал, что сделал все правильно. Пусть он лучше запомнит меня мерзавцем, зато будет, чем помнить.

— Сурово ты с ним, — сказал Григорий.

Бес даже дрожать перестал. А вот меня всего затрясло.

— Пусть сурово, зато живым останется, — ответил я.

А сам сел на корточки и бережно положил голову пацана на колени. Блин, глупо как все получилось. Мне почему-то казалось, что мы все продумали и наши «обманки» сработают. Жаль было даже не себя, а этого пацана. Как его зовут? Дима, кажется. Ведь самое главное удалось — мы отбили младшего Тихомирова от лешачихи. А теперь все опять просрали.

Ветер между тем не просто усилился. Казалось, мы находились в самом эпицентре бури. Поднялся в воздух мелкий сор, из земли стало вырывать траву, стволы деревьев вот-вот грозили сломаться под натиском стихии. Казалось, еще чуть-чуть и нас просто унесет куда-то за горизонт.

И посреди этого великолепия сидел я. В разорванных джинсах, вывернутой курткой и неправильно надетыми сапогами. С горячечным мальчонкой на руках и не в силах даже сделать вид, что собираюсь сопротивляться. Так себе начался денек.

Все, на что меня хватило — укрыть рукой глаза. А то не очень приятно, когда всякая шняга туда летит. К тому же, куртка больно била по бокам. Я в какой-то момент даже хотел скинуть ее, забыв, что в кармане притаился портсигарный бес.

А потом все прекратилось. Просто закончилось, словно ничего не было. Я лишь смотрел, как медленно оседают на землю иголки от хвойных деревьев и мелкие травинки. И пытался проглотить вставший в горле сухом ком и унять бешено стучащее сердце.

Только что лес тревожно шумел, а теперь застыл, объятый тишиной. И было в этом нечто искусственное, ненастоящее. Словно мы в виде поделки находились на столе нерадивого школьника и тот по ошибке залил все лаком.

Я часто ощущал нечто вроде дежавю. С каждым годом любой человек скажет, что это «новое» он уже испытывал. Все сущее становится понятно и обыденно. Однако не теперь. Я действительно не чувствовал ничего подобного, потому не знал, как себя вести. Даже обретение хиста не казалось таким… странным.

Тишина предстала осязаемой, живой, обволакивающей тебя. И чтобы как-то отвлечься, не попасть под власть этих чар, я заговорил с бесом.

— Если вдруг получится, что он тебя не заметит, отсидись в портсигаре, а потом беги.

— Куда бежать-то? — с невыразимой тоской в голосе спросил Григорий.

— Я не знаю. Бери все богатство и вали к румынской границе.

— Почему к румынской?

— Классику читать надо, а не телевизор смотреть. А то перед смертью даже поговорить не о чем будет.

Сам я, конечно, тот еще книгочей, однако «Золотого теленка» пролистывал. Впрочем, Григорий о судьбах русской литературы беседовать не собирался. Больше всего тот сокрушался исключительно о концовке собственной биографии.

— Нет, хозяин, не удастся отсидеться, — обреченно вздохнул бес.

И я понял о чем он. Точнее, еще не мог до конца сформулировать, скорее почувствовал, а следом осознал.

Словно все краски мира, весь дневной свет и запахи собрали в одном месте. Сконцентрировались прямо на нашем пути, которым мы не смогли закончить. И именно там материализовался он. Местный божок, для которого что нечисть, что рубежники являлись не более, чем смертными.

От него не веяло средоточием силы или хиста. Потому что весь лес был его промыслом, любой сучок, шишка или отломанная ветка в мгновение могли стать смертельным оружием. Крохотная белка оказалась способна обратиться в бешеную фурию и перегрызть тебе горло. Стоило хозяину здешних мест поманить пальцем.

Только сейчас я понял, почему Большак, который превосходил меня в силе и опыте и не предпринимал попыток навредить лешачихе и держался от нее подальше. Даже после того, как она увела «его» мальчишку. Практически, нанесла смертельную обиду.

Нужно быть полным придурком, чтобы катить бочку на лешего в его владениях. Или рубежником с явным отсутствием опыта и не в меру развитым чувством справедливости. Который решил спасти мальчишку и наплевал на все остальное. Правильно говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад.

Когда свет рассеялся, а краски потускнели, я обнаружил шагах в двадцати от себя мужика. Ростом до самых высоких деревьев он не доставал, широк в плечах не оказался. Да и что-то мне подсказывало, что девятиэтажку тоже мячом не перебьет. Потому что мужик был самый обычный, среднестатистический, если не сказать большего.

Не окажись у меня хиста, я бы принял его за человека. Простое широкое лицо, нос картошкой, редкие, с проседью, волосы, зачесанные на бок. Даже борода короткая. То ли не росла, то ли в лесной барбершоп ходил. Крепенький, но с явными признаками намечающегося животика. Хотя руки мозолистые, рабоче-крестьянские. Видно, что мужичок, что называется, от сохи.

Одет тоже совсем не так, как я представлял. Никаких лаптей, рубах до пупа, кушаков. У него даже туеска или короба за плечами не было. На них затертый, словно бесконечно стиранный пиджак на размер больше. На ногах широкие, старомодные штаны, обут в треснувшие сапоги до колен.

Он походил скорее на деревенского мужика. Тот только что починил древний трактор, а теперь отошел в сторонку, чтобы опрокинуть в себя законные двести грамм. А никак не на хозяина леса, которого слушается все зверье и боится нечисть.