Саджо и ее бобры - Куоннезина Вэши. Страница 29

Саджо и Шепиэн за последнее время сами начали задумываться над этим, но ничего друг другу не говорили.

Чем ближе подходил день разлуки, тем тише и задумчивее становилась Саджо и все дольше бродила с бобрятами на прогулках, зная, что скоро их больше не будет здесь. А бобры? Они играли и возились так же беззаботно, как всегда, ничуть не задумываясь о завтрашнем дне.

Саджо любила их так сильно, что не хотела думать о себе и своей печали, — она думала только о том, как хорошо будет бобрятам вернуться к родному пруду, в родную хатку, к родителям. «Как же я могу грустить?» — спрашивала себя девочка и говорила вслух дрожащим голосом:

— Я счастлива. Правда, правда. Я знаю это.

Да, маленькая Саджо, ты была счастлива, счастлива тем, что умела дарить радость своим друзьям.

Итак, в октябрьское утро, в Месяц Падающих Листьев, когда все холмы оделись в осенний наряд, играя золотыми, алыми и коричневыми красками, Чикени и Чилеви — Маленькая Крошка и Большая Крошка — попрощались со своей каморкой, где они провели беззаботное детство. Они расстались с шаткой бобровой хаткой и с детским вигвамом на берегу, со своими бобровыми пристанями и с тропинкой к хижине, залезли в берестяную корзинку, которая так верно и долго служила им, и отправились в последнее и самое важное в их жизни путешествие.

Они, наверно, совсем не догадывались, залезая на подстилку из зеленой травы, какая радость ждет их в конце пути.

Глава XVII. В МЕСЯЦ ПАДАЮЩИХ ЛИСТЬЕВ

Ожидалось большое событие.

Саджо выглядела очень нарядной в клетчатом платье, в своей самой пестрой шали и в расшитых бусами мокасинах. Шепиэн и Гитчи Мигуон разоделись в новые костюмы из дубленой оленьей кожи бархатисто-коричневого цвета. Знаменитую корзинку Саджо расписала листьями и пестрыми цветами, появились на ней и раскрашенные птички, и всякие зверьки, чтобы Чилеви и Чикени веселее было путешествовать в ней в последний раз. А когда еще к ручке подвесили большое белое перо, корзинка стала такой нарядной, что никто бы не догадался, сколько она испытала бед. Дно ее девочка заботливо устлала душистой травой, а к стенке прикрепила маленький кожаный мешочек, украшенный иглами дикобраза, — там хранились два маленьких, но очень дорогих ее сердцу блюдца.

Челн, верный спутник их странствований и приключений, тоже не был забыт. Следов огня на нем никто бы не заметил — он был заново покрыт ярко-желтой краской, намалеван был и птичий глаз, только не такой хищный, как раньше, а довольно веселый, если только присмотреться к нему как следует. Пушистый лисий хвост снова появился у кормы. Вид у челна был какой-то особенный, будто он знал, что пускается в необычное плавание. Выйдя навстречу ветру, он задорно вилял своим новым хвостом и, казалось, подмигивал глазом, когда скользил мимо трепещущих тростников, словно знал какой-то очень интересный секрет.

Они держали свой путь к Березовой Реке, которая текла где-то в голубых далях между Холмами Шепчущихся Листьев — туда, где родились Чикени и Чилеви.

Шесть дней плыли они. И чем дальше они продвигались, тем воздух становился тише, а вода прозрачнее. Дикие гуси летели к югу длинными вереницами, в ночной тишине отчетливо раздавались взмахи их крыльев. С каждой новой зарей диск солнца становился все больше и ярче, а листва кругом — все нарядней и пестрее. В эти дни индейского лета 13, в Месяц Падающих Листьев, лес был сказочно прекрасен.

У Саджо было радостно на душе. Она сама этого не ожидала. И, чтобы сохранить свою бодрость, девочка все время думала о том, что ее маленьким любимцам теперь будет еще лучше жить, что скоро их окружит такая забота, которой при всей своей любви она, Саджо, не могла им дать: бобрята возвращались домой — на родину, к своему Бобровому Народу. Шаловливое детство почти прошло — с каждым днем бобрята становились все разумнее. Скоро они начнут по-настоящему работать, как и все лесные звери и почти все люди; они и созданы для работы, убеждала себя девочка, а не для того, чтобы быть баловнями. Саджо была права. Бобры довольны своей жизнью и счастливы, только когда работают.

Но минутами сердце Саджо вдруг сжималось; тогда она торопливо смахивала набегавшие слезы и говорила себе:

«Это я просто себя жалею. Надо, чтобы им было хорошо. Ведь я их очень люблю».

Отгоняя тоску, девочка смотрела на деревья и озеро, заглядывала в корзинку, щекотала зверьков за ухом и думала, как было бы хорошо подсмотреть, что будет, когда они вернутся в родную хатку, и подслушать, что они скажут друг другу.

Если бы только старый бобр с бобрихой и другими бобрятами встретили Крошек! Ей так хотелось увидеть их всех вместе! А потом она вспомнила об охотниках и всем сердцем пожелала, чтобы ни один из них никогда не нашел эту бобровую хатку.

В последний день пути, вечером, они разбили свой лагерь в живописном месте среди сосен на берегу ручейка, который впадал в бобровый пруд — там, где много времени тому назад мы застали Гитчи Мигуона за обедом.

В этот памятный вечер после ужина, когда стало совсем темно и костер весело пылал, Большое Перо сказал детям, что хочет с ними поговорить о чем-то очень важном, что он решил сказать им напоследок.

Саджо и Шепиэн разместились у костра и притихли. На этот раз и Чилеви сидел неподвижно около своей корзинки, склонив голову набок, и, казалось, весь обратился в слух. Чикени притаился, как мышка, у Саджо на коленях и, видно, тоже слушал. Широкая, глубокая река, которая так тихо и быстро протекала мимо, наверно, слышала все и, конечно, шептала, шептала об этом первым же стремнинам, которые она встретила на своем пути. Чудилось, что даже огромные темные деревья, которые так торжественно и молчаливо стояли вокруг лагеря, тоже прислушивались; а беспокойные тени костра скользили взад и вперед между ними.

— Саджо и Шепиэн, — говорил Гитчи Мигуон, — сегодня мы проводим последний вечер с Чилеви и Чикени. Завтра они вернутся к своим близким и станут жить, как и все бобры. Бобрята внесли много радости в нашу жизнь, и веселые дни лета стали еще веселее с их приходом в нашу семью.

Я нашел малышей на этом месте больными, беспомощными, умирающими. Вот они вернулись сюда здоровыми и бодрыми Их приключения кончились, теперь им откроется радость, какой они еще не испытывали в своей жизни.

Я даю вам одно обещание, наши маленькие друзья никогда не погибнут от руки охотника.

При этих словах у Саджо вырвался какой-то слабый звук, но она прижала палец к губам и заглушила его.

Гитчи Мигуон продолжал:

— Вы видели, как старый вождь плясал танец с трещоткой, — это был танец Уабено. Он заклинал, чтобы никто из индейцев не убивал бобров в этом месте. Бледнолицые не приходят сюда, на мой охотничий участок. А у меня… разве подымется у меня рука на наших маленьких друзей? Никогда не обижу я и их семью. Бобрята наполнили радостью сердца моих детей, и, если бы они понимали мой язык, я поблагодарил бы их. Что бы ни случилось, они будут здесь в безопасности. Завтра, когда вы вернете им свободу, я кликну бобровый клич, и старые бобры, наверно, выплывут навстречу. Я не могу ручаться, но попробую сделать это.

Саджо крепко прижала руку к губам, чтобы ни один звук не сорвался с ее уст 14. И как раз в этот момент раздался глухой вой — он доносился откуда-то из-за холмов и становился все сильнее, а потом замер. То был дикий, заунывный вой волка. И, пока не замер последний отголосок эха, Гитчи Мигуон молчал, а все внимательно прислушивались. Индейцы не знают страха перед Тоскующими — так они называют волков — и смотрят на них, как на четвероногих охотников.

Гитчи Мигуон продолжал:

— Маленькая Крошка и Большая Крошка, — индеец улыбнулся, произнося эти имена, — не уйдут из вашей жизни безвозвратно. Бобры отличаются от других животных; в некоторых отношениях они больше похожи на людей, и, если они привязались к кому-нибудь, подружились, они никогда об этом не забудут и навсегда останутся вашими друзьями. А теперь я скажу вам самое важное. (На этот раз никто не издал ни звука, даже волк. ) Каждый год в Месяц Падающих Листьев, когда обнажается лес и листья кружат, словно желтые и алые снежинки, когда дикие гуси плывут стаями, словно облака в небе, вы будете приезжать сюда, на родину бобрят. И вечерами, притаившись на берегу их пруда, вы увидите, как они плавают, работают и играют. Может быть, они подплывут к вам так близко, что можно будет поговорить с ними и даже погладить. Вряд ли бобрята будут помнить обо всем, и многое, что было в прошлом, сотрется в их памяти, но они почуют вас: друга они никогда не забудут. Так говорили мне старики, умудренные жизнью. Да я и сам наблюдал это в юности. Вот что мне хотелось сказать вам, дети мои.