Крутен, которого не было - Купцов Василий. Страница 52

— Отчего же, пусть говорит, может — что интересное скажет, — улыбнулся Веяма, — или ты, отрок, чего другое предложишь, дельное?

— Я бы тем сосудиком занялся, тепленьким. Что в нем, или кто?

— А вот от этого самого сосудика, лучше тебе, дитятко, держаться подальше, — голос Иггельда прозвучал неожиданно строго, как ведро холодной воды на голову бедняге Младояру.

— Видишь ли, отрок, — объяснил Веяма, — коли там, внутри, греется, что это может быть? Прикинем! Первое — сидит там, свернувшись, дух-исполнитель. А они — добрыми не бывают, тебя посади на тысячу лет, а потом выпусти — небось, всех, на кого взгляд упадет, перекусаешь? Так?

— Пожалуй, — улыбнулся княжич.

— Второе: внутри — самогреющееся вещество, такие бывают, — мудрец взглянул на Млада, как бы ища подтверждения, — вот Иггельд скажет…

— То, что само греется, опасно для людей, — откликнулся лекарь, — от прикосновения к таким вещам люди болеют, иногда — сходят с ума.

— Третье, например, волшебное там что-то, — продолжил Веяма, — а всякая волшба от чужаков закрыта, больше того — сунешься, как в болото, не зная броду — пожалеешь! Чем заветнее талисман, тем огражден защитой плотнее.

— А еще? — спросил Младояр.

— Ну, надеюсь, ты не будешь со мной спорить — если б там живой зверек сидел, иль обычный дух, давно б помер, али силы ушли бы настолько, что охладел бы…

— Заметь, Млад, дух-светильники в пещере давненько истощились, — поддакнул Иггельд.

— Отчего же зверь не может просидеть десять тысяч лет и живым остаться? Слышал я, оттаивали замороженные…

— Вот именно, замороженные! А вот отдавать тепло десять тысяч лет — никакое живое существо, особливо еды не вкушая, точно не сможет!

— Да, это точно, — кивнул Младояр, проглатывая слюну. Упоминание о съестном, даже вскользь, заставило желудок сжаться. Юноше представился блин, такой намасленный, со сметаной, да, еще и с медом…

— А в Старых Палатах и пожрать-то нечего! — добил княжича наставник. И вот так всегда!

Младояр никогда не поверил бы, что попадет сюда, на вече волхвов. Уж скорей — в тридевятое княжество на змее крылатом, чем юноше безусому на запретное капище, когда здесь мудрые старики собираются. Да — вкруг боги с деревянными ликами высятся, со всех сторон — волхвы, жрецы, да и ведуньи — тоже. Больше половины лиц — незнакомы, многие закрыты масками звериными. Прежде княжич считал, что бороду поганую лишь Белый ведун отращивал, да вот еще увидел стариков с бородами. Видать, отшельников созвали, со всех пещер, да и отшельниц, что в избенках посреди леса живут, входы-выходы мест заветных оберегают. Прикрыты лица, может — ягам показывать их не пристало. Речь держал Веяма, степенно, видать — привык, потом — Иггельд добавлял. Рассказали многое, считай — все, что узнали о Свагеште, пересказали его россказни — лишь мелочи опустили. А когда Младояр услыхал, что его кличут — испугался. Взошел на говорильный камень, огляделся — ниже его мудрецы стоят — еще боле перепугался княжич. Только сейчас осознал, что отца-то на вече не позвали. Выходит — князь им — не указ?

Ничего страшного не случилось, поспрашали отрока маленько, что, мол, он добавит к рассказу стариков. Асилуш подбодрил — мол, у тебя глаза юные, нос — чуткий, может — усмотрел чего, иль унюхал, а Веяма с Иггельдом пропустили? Успокоился Младояр, рассказал подробно, что чем пахло, да какого странного, с железным отливом, глаза у Свагешта. Спросили старики — а что юноше самым удивительным показалось, что запомнилось. Тут-то Младояр про сосуд самогреющийся и вспомнил, рассказал, да добавил, что Иггельд с Веяма ему даже прикасаться к той штуке не велели…

— И это хорошо, — кивнул Асилуш, вслед ему закивали другие волхвы.

— Иди, отрок, встань на место, — отпустил волхв княжича, — да помалкивай, более у тебя Слова здесь нет.

Всходили на камень ведуны — кто бодро, а которые — еле-еле, от старости да немощи кряхтя, посохами стуча. Говорили разное, каждый — по своему, да в сущности — лишь в одном расходились. Первые предлагали Свагешта сжечь, а пещеру закопать, другие — не сжигать древнего, а живьем в пещерке и оставить. И часа не прошло — куда и делась степенность мудрых старцев? Заволновались, каждый свое кричит, руками машут, посохами друг дружке грозятся.

В Крутене вече устраивали редко, на памяти Младояра — лишь четыре раза. Народ, на звон собравшийся, через короткое время из разумных человеков превращался будто зверя дикого, друг на дружку с кулаками бросились, кровь лилась из разбитых носов — благо, что с оружием приходить запрещали. Князь после каждого вече клялся, что этого безобразия никогда боле собирать не станет. Да что толку — есть такие решения, кои вождь народа сам принимать не только не может, но и не захочет. Скажем — попросили помощи соседи, война у них, или неурожай. Нам-то, какое дело? Воинов послать, али зерном ссудить — это же каждого коснется. Решит князь сам, с народом не посоветовавшись — весь Крутен на него обиду затаит, потому как с любым решением лишь половина согласна до его принятия, а уж после — все только ругать горазды. А уж если вече порешило — с князя взятки гладки!

Младояр, как и велено было, помалкивал, лишь головой круть-круть — все ждал юноша, окрасятся ли разбитые носы у мудрых старичков алой кровицей, иль, может, вцепится какая ведунья товарке в волосы? Вот пара волхвов, один — в черной маске волка, другой — с крашеными рогами, что у быка, спорят жарко, руками размахивают. А эту, в балахоне — пора успокаивать, пророчит, небось, беды на наши головушки! Когда такая тебе напророчит, враз поверишь. А тут — где волхвов да ведуний столько, что яблоку негде упасть, и все со всеми не согласны… Ну и как поверишь такой Светлуше, балахоном прикрытой, если рядом другая, простоволосая да в сети одетая, предсказывает все наоборот?

Похоже — обошлось, утихомирилось вече. Но гул продолжался, что раскаты грозы уходящей, где уж мудрецам к одному мнению придти?! А те, кто богов слушает — был бы один бог, куда ни шло, а когда не считано? Вот каждый за своего бога и кричит. Позвали Веяму последнее слово сказать. Недолго говорил мудрец.

— Я так мыслю, — обвел ясным взглядом капище, — не следует вершить действий, кои назад поворотить невозможно. Сожжем древнего человека — а как понадобится что у него спросить? Уж лучше посадим снова в домовину, да закопаем. Может, внуки мудрее нашего будут, раскопавши, чего полезное для себя найдут?

Позвали Иггельда:

— Не стоит оставлять детям да внукам долги наши! Послали боги задачу, нам и решать ее. Выпустить Свагешта из пещеры нельзя, если хоть что-то из его рассказов — правда, принесет он Крутену великое горе. Мой приговор — сжечь!

Вновь заволновалось вече, каждый кричал — мол, из его храма никто не убежит… Вновь с одной стороны — «сжечь!» кричат, а с другой — «схоронить!». Тут взмахнул руками Асилуш, призывая к молчанию.

— Вот что я думаю, — молвил верховный волхв, — коли нас, мудрецов, половина одно кричит, а другая половина — иное, спросим дите малое, ведь его устами боги глаголят!

— Какое еще дите?

— А вот, — и Асилуш указал на Младояра, — ты скажи, отрок… Сжечь то чудище в облике человека, иль живого схоронить?

Вновь Младояр выше всех, смотрит сверху вниз, а на горизонте — алая заря, пора вече распускать.

— Рассказывал древний человек, что умеет после смерти в другие тела переселяться, — напомнил княжич, — может, и врал, а может — и нет. Как сожжем его — вдруг в кого вселится? Не хотел бы я, чтоб этот Свагешт в меня залез! А коли закопаем живьем — так он в своих телесах и останется, дух его — как птаха в клетке, взаперти. Мое слово — пусть дальше в темнице мается!

Вновь заходило вече ходуном, да только тех, кто кричал «схоронить живьем» явно поприбавилось. Поднял руки Асилуш, да огласил приговор…

— А лекарю, да ведуну, и отроку — всей троице, к чужаку касавшейся, месяц в пещере голодными сидеть, ключевой водой очищаться, — добавил жрец, — что же до остальных, кто в пещеру захаживал, срок отшельничества им — семь дней!