Последний леший - Купцов Василий. Страница 32
— А стены, как известно, богатырь может переломать лишь с бо-ольшого испуга! — заключил Рахта.
— Ну и ладно, — усмехнулся Сухмат, — пусть враги боятся, что я… испугаюсь!
— Сухмат хотел рассказать о торговце лакомством? — напомнил Нойдак как бы невзначай.
— Да, было дело, объяснил тот торговец мне, неразумному, — усмехнулся Сухмат, — что такое есть большой город…
— А что такое есть большой город? — переспросил Нойдак.
— Купил я у него халвы, попробовал — да выплюнул, такая это гадость была! — начал рассказ богатырь, — Хотел его малость поколотить, потом подумал — все-таки не дома, может, здесь обычаи другие, морду бить не принято. Не стал я его лупить, но спросил строго! Как это так можно подобную дрянь продавать! И как только люди у него покупают. А он — слава Аллаху — говорит… И когда мне продал, тоже своего бога славил. Я его спрашиваю — чего это ты Аллаха благодаришь? А он — спасибо говорю, что создал, мол, бог, так много людей! Ведь никто, одиножды купив у него эту дрянь, больше никогда не покупал. А он торгует уже много лет и небедно живет — дом, семью содержит… Много людей в большом городе!
— Ну, в Киеве его бы прибили, — заявил Рахта.
— Это — точно!
— А почему в Киеве его бы прибили? — не понял Нойдак.
— Наверное, потому, что Киев не такой уж большой город!
Интересно, читатель, а твой город — большой город? Если вблизи его Красной… ладно — центральной — площади продают нечто совершенно несъедобное и при этом, учитывая, что второй раз у них уже ничего не купят, эти торговцы неплохо живут — то твой город, скорее всего, большой!
Глава 9
Разумеется, уехав из Киева, Нойдак вздохнул как-то свободнее — теперь его уж точно не смогут принести в требу на Перуновом холме. Вернее, принести-то в жертву могут всегда и везде, но вот конкретно там, на том холме — уже вряд ли. А теперь — свобода, путешествие с друзьями…
Но было о чем и пожалеть. Большой город поразил Нойдака. Одни ярмарки чего стоят! А киевлянки? Конечно, за свою небольшую жизнь Нойдак видел не столь уж много красивых женщин, но попав в Киев понял, что красивее этих дев — и быть не может! Впрочем, и Рахта с Сухматом, немало побродившие по свету, побывавшие в дальних странах, где, как они рассказывали, даже цвет кожи у людей мог быть чернее сажи, так вот, даже они, перевидавшие множество красоток, в один голос уверяли, что краше молодых киевлянок они нигде девиц не встречали, что все остальные — им и в подметки не годятся!
Остались у Нойдака в Киеве и дела недоделанные. Появилась у него мечта новая — грамоту уразуметь. Ведь какое это искусство великое — смотреть на закорючки, на бересте иль на камне сделанные, а глядючи — слова говорить, что тем, кто те закорючки выделывал, туда вложены были. Но никто не хотел учить Нойдака грамоте. Одни говорили — мол долго, да ты, парень, глуп! Другие — поздно, мол, тебя теперь лозой не проймешь, а без битья — какая ж наука? Ведуны и вовсе с Нойдаком беседовать не желали. Правда, в конце концов ему повезло. Нашел он человека, который согласился его поучить. Им оказался мудрец из стран далеких, сказитель да знаток песен и сказок, Черным Прынцем именуемым.
— Хочешь грамоте уразуметь? — спросил Черный Прынц.
— Нойдак хочет!
— Поучить я тебя могу, только и тебе мне цену заплатить придется!
— Какова же твоя цена? Шкурки беличьи или желтые звонкие?
— Нет, мне другая плата нужна.
— Какая же?
— Я тебе буквицу покажу, а ты мне за это сказку расскажешь, да такую, какую я не еще не знаю! Ты ведь сказок своих северных много знаешь?
— Нойдак много сказок знает…
— А как писать тебя ту буквицу научу, так ты мне в оплату новую песню споешь! Идет?
— А много ль песен надо спеть?
— А вот сколько буквиц узнать захочешь, столько сказок и расскажешь, столько песен и споешь!
И Нойдак согласился…
Жил-был барсук. Днем он спал, ночами выходил на охоту. Вот однажды ночью барсук охотился. Не успел он насытиться, а край неба уже посветлел.
До солнца в свою нору спешит попасть, людям не показываясь, прячась от собак, шел он там, где тень гуще, где земля чернее. Подошел барсук к своему жилью.
«Хрр… Брр…» — вдруг услышал он непонятный шум.
Что такое?
Сон из барсука выскочил, шерсть дыбом встала, сердце чуть ребра не сломило стуком — так испугался он и подумал:
«Я такого шума никогда не слыхивал…»
«Хррр… Фиррлить-фыо… Бррр…»
«Скорей обратно в лес пойду, таких же, как я, когтистых зверей позову: я один тут за всех погибать не согласен».
И пошел барсук всех когтистых зверей, в лесах живущих, на помощь звать:
— Ой, у меня в норе страшный гость сидит! Помогите! Спасите!
Прибежали звери, ушами к земле приникли — в самом деле, от шума земля дрожит.
«Брррррк, хрр, фьюу…»
У всех зверей шерсть дыбом поднялась.
— Ну, барсук, это твой дом — ты первый и полезай.
Оглянулся барсук — кругом свирепые звери стоят, подгоняют, торопят:
— Иди, иди!
А сами от страха хвосты поджали.
В барсучьем доме было восемь входов, восемь выходов.
«Что делать? — думает барсук. — Как быть? Которым входом к себе в дом проникнуть?»
— Чего стоишь? — фыркнула росомаха и подняла свою страшную лапу.
Медленно, нехотя побрел барсук к самому главному входу.
«Хрррр!» — вылетело оттуда.
Барсук отскочил, к другому входу-выходу заковылял.
«Бррр!»
Изо всех восеми выходов так и гремит.
Принялся барсук девятый ход рыть. Обидно родной дом разрушать, да отказаться никак нельзя: со всего леса самые свирепые звери собрались.
— Скорей, скорей! — приказывают.
Обидно родной дом рушить, да ослушаться никак нельзя. Горько вздыхая, царапал барсук землю когтистыми передними лапами. Наконец, чуть жив от страха, пробрался в свою высокую спальню.
«Хррр, бррр, фррр…»
Это, развалясь на мягкой постели, громко храпел белый заяц.
Звери со смеху на ногах не устояли, покатились по земле.
— Заяц! Вот так заяц! Барсук зайца испугался!
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
— От стыда куда теперь спрячешься, барсук? Против зайца какое войско собрал!
— Ха-ха-ха! Хо-хо!
А барсук головы не поднимает, сам себя бранит:
«Почему, шум в своем доме услыхав, сам туда не заглянул? Для чего пошел на весь лес кричать?»
А заяц знай себе спит-храпит.
Рассердился барсук да как пихнет зайца:
— Пошел вон! Кто тебе позволил здесь спать? Проснулся заяц — глаза чуть не выскочили!
И волк, и лисица, рысь, росомаха, дикая кошка, даже соболь здесь!
«Ну, — думает заяц, — будь что будет!»
И вдруг — прыг барсуку в лоб. А со лба, как с холма, опять скок и в кусты.
От белого заячьего живота побелел лоб у барака. От задних заячьих лап прошли белые следы по щекам.
Звери еще громче засмеялись:
— Ой, барсу-у-ук, какой ты красивый стал! Хо-а-ха!
— К воде подойди, на себя посмотри!
Заковылял барсук к лесному озеру, увидал в воде свое отражение и заплакал:
«Пойду медведю пожалуюсь».
Пришел и говорит:
— Кланяюсь вам до земли, дедушка-медведь. Защиты у вас прошу. Сам я этой ночью дома не был, гостей не звал. Громкий храп услыхав, испугался… Скольких зверей обеспокоил, свой дом порушил. Теперь посмотрите: от заячьего белого живота, от заячьих лап и щеки, и лоб мои побелели. А виноватый без оглядки убежал. Это дело рассудите.
Взглянул медведь на барсука. Отошел подальше — еще раз посмотрел да как зарычит:
— Ты еще жалуешься? Твоя голова раньше черная была, как земля, а теперь белизне твоего лба и щек даже люди позавидуют. Обидно, что не я на том месте стоял, что не мое лицо заяц выбелил. Вот это жаль! Да, жалко, обидно…
И, горько вздохнув, ушел медведь.
А барсук так и живет с белыми полосами на лбу и на щеках. Говорят, что он привык к этим отметинам и уже похваляется: