Завет воды - Вергезе Абрахам. Страница 52

— Даже когда научусь плавать?

— Да, даже тогда. Всегда. Никогда не будешь плавать один. Клятву нельзя нарушать.

Мальчик вздрагивает, представив, как маму настигает кара.

— Обещаю, Аммачи, — искренне говорит он.

Она будет часто напоминать ему об этом путешествии, о своей клятве и о его обещании.

По достижении пяти лет ее маленький мальчик идет в новую «школу» — три часа каждый день; это просто навес с соломенной крышей, открытый с трех сторон. В свой первый учебный день Филипос и еще пятеро новичков приносят листья бетеля, орехи арека и монетку для кания́на [129], который принимает дары, потом подзывает по очереди каждого малыша и указательным пальцем ребенка рисует первую букву алфавита на та́ли [130], наполненном белым рисом. Эта школа — идея Аммачи, место, где дети могут несколько часов побыть в тишине и покое, где их научат буквам. Где малыши, дети и внуки семейств Парамбиля — аша́ри [131], гончара, кузнеца и чеканщика, — выучат свой алфавит.

Каниян — маленький суетливый лысый человечек с блестящей шишкой, или кистой, на макушке, которую Малютка Мол окрестила «Крошка Бог». Каниян перебивается составлением гороскопов для потенциальных женихов и невест. Учительство дает ему желанный дополнительный доход. Некоторые брамины считают касту астрологов и учителей жуликами и псевдобраминами, но этот каниян не морочит себе голову подобными предрассудками.

Едва Большая Аммачи скрывается из виду, Джоппан, сын Самуэля, высовывается из банановых зарослей, где он прятался. Подмигивает Филипосу и заходит в класс. Эти двое — верные друзья и товарищи по играм. Поскольку Джоппан старше на четыре года, он еще и нянька для Филипоса, и телохранитель. Где бы они ни появлялись, обнимая друг друга за плечи, их принимают за братьев, особенно издалека, потому что Джоппан совсем небольшого роста для своего возраста.

Джоппан принес какой-то зеленый листочек, но вовсе не лист бетеля, камешек, который должен символизировать орех арека, и монетку, вырезанную из дерева. Обнаженный до пояса, он входит в класс, протягивает свои дары, демонстрируя в улыбке безупречные зубы, волосы он пригладил, смочив водой, но они уже опять приподнимаются, как примятая трава.

— Ах ха! — удивленно восклицает каниян. — Так ты, значит, тоже хочешь учиться? — Улыбка у канияна какая-то неестественная, шишка у него на голове набухает. — Я тебя научу. Встань там, за порогом. Аах, хорошо.

Каниян поворачивается к мальчику спиной, а потом резко разворачивается и хлещет своей бамбуковой розгой прямо по бедрам Джоппана. Протестующий крик Филипоса заглушают вопли канияна:

— Наглый выскочка пулайан! Дерьмо! Вонючий пес! Забыл свое место? Больше ничего не хочешь? А дальше что? Пожелаешь помыться в храмовом бассейне?

Джоппан отбегает в сторону, но оборачивается, не веря своим глазам, на лице его боль и стыд. Остальные дети испуганно съеживаются, наблюдая происходящее. Джоппан — их герой. Он самый решительный и храбрый, только он может переплыть реку туда и обратно или бесстрашно прикончить кобру. Впрочем, некоторые из мальчишек (маленькие будущие взрослые, просто пока не выросли) втайне довольны унижением Джоппана.

Джоппан расправляет плечи и рявкает громовым голосом, известным всей округе:

— СНИМИ ЯЙЦО СО СВОЕЙ БАШКИ И СОЖРИ! КТО ЗАХОЧЕТ УЧИТЬСЯ У ТАКОГО ДУРАКА, КАК ТЫ?

Это святотатство доносится аж до рисового поля, Самуэль поднимает голову. Каниян вскидывает палку, замахивается. Джоппан уворачивается, отпрыгивает в сторону, каниян спотыкается. Громкий хохот удаляющегося Джоппана вызывает ухмылки у других мальчишек. Учитель недоумевает: неужели Большая Аммачи прислала отпрыска пулайана? Известно, что Парамбиль раздает землю своим пулайар, но неужели подобная эксцентричность распространяется и на образование для них? Может, она и платит мне жалованье, но я скорее умру с голоду, чем буду воспитывать детей, вытащенных из грязи.

Дома Филипос, заливаясь слезами злости, все рассказывает матери. Лицо его пылает от лицемерия этого мира. Большая Аммачи берет на руки своего малыша, утешает его. Ей стыдно. Несправедливость, которой он стал свидетелем, вина не только канияна. Корни этой предубежденности столь глубоки и древни, что она кажется частью самой природы, как реки, впадающие в море. Но боль в детских глазах напоминает о том, что легко забывают: кастовая система — это отвратительно. Она противоречит всему, что написано в Библии. Иисус выбрал себе в спутники и ученики бедных рыбаков и сборщиков податей. И Павел сказал: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» [132]. Им пока очень далеко до всеобщего единства.

Мать пытается простыми словами объяснить Филипосу кастовую структуру, сама понимая, как абсурдно это звучит: брамины — или намбуди́ри, как их называют в Траванкоре, — высшая каста, каста священнослужителей, и, подобно европейским властителям, они владеют огромными землями по божественной воле. Махараджа, конечно, тоже брамин. У намбудири есть почетное право получать бесплатно еду в любом храме, потому что это честь — кормить брамина; они бесплатно живут в гостиницах, содержащихся за государственный счет. Только старший сын в доме намбудири, илла́м, может жениться и наследовать имущество, он единственный имеет право брать множество жен и часто так и делает, уже в глубокой старости, выжив из ума. Сыновьям, которые не являются первенцами, позволены только неофициальные браки с женщинами из семей наиров, касты воинов, которые на ступень ниже намбудири. Дети от таких союзов становятся наирами. Наиры — это тоже высшая каста; они, как и намбудири, не оскверняют себя общением с низшими кастами, они управляют громадными владениями намбудири, но в наше время и сами тоже стали землевладельцами. На ступени ниже, чем намбудири и наиры, находятся ежа́ва — ремесленники, которые прежде были сборщиками кокосов, но теперь все больше занимаются производством койры или владеют участками земли. Низшая каста — это безземельные работники, пулайар и черума́н (их еще называют адива́си, парайа́р, «неприкасаемые»). «Туземные племена», живущие в горах, находятся вне кастовой иерархии, но их изначальное право на землю, где они жили и охотились, которую возделывали, никогда не было записано на бумаге, чем легко воспользовались пришельцы с равнин.

— А мы христиане, мууни, — уточняет Большая Аммачи, прежде чем малыш успевает спросить. — Мы скользим между этими слоями людей.

Легенда гласит, что первые семьи, обращенные святым Фомой, были браминами. Ритуалы хинду по-прежнему вплетены в христианские, как та крошечная золотая минну в форме листа базилика, которую муж надел ей на шею на их венчании, или принципы Васту, в соответствии с которыми построены их дома. Христиане и сами не избавились от кастовых различий. В Парамбиле, как и в любом христианском доме, пулайан никогда не заходят в дом; Большая Аммачи подает Самуэлю еду в отдельной посуде, но Филипос, конечно же, видел все это.

Чего она не рассказывает сыну, так это что христиане Святого Фомы никогда не пытались обратить в свою веру пулайар. Английские миссионеры, прибывшие спустя века после святого Фомы, знали в Индии только одну касту — язычников, которых нужно было спасти от гибели. Пулайар охотно крестились, возможно надеясь, что, приняв Христа, они станут равными с остальными христианами вроде обитателей Парамбиля, на которых они работали и к которым были привязаны. Но не тут-то было. Им пришлось строить собственные церкви, уже англиканские, и становиться частью Церкви Южной Индии [133].