Вечно ты - Воронова Мария. Страница 3

– Мало что на свете есть такое же бесполезное, как непрошеный совет, – улыбается она, – но все же позволю себе его дать.

– А я с удовольствием приму его от вас.

– Помните, Татьяна Ивановна, целительную силу коллектива еще никто не отменял. Даже женского, – Регина Владимировна усмехается, – вы вообще не ждите горячего сочувствия.

– Господь с вами! Я человек сравнительно новый…

– Не в этом дело. Просто коллегам трудно вас жалеть, у нас половина разведенок, вторая вообще никогда не была замужем, а редкие семейные счастливицы завидуют вашему вдовьему положению, пожалуй, еще больше, чем одинокие. Такова жизнь, уж извините.

На всякий случай растягиваю губы в улыбке, пока до меня доходит горькая правда слов Регины Владимировны. Я и правда была слишком счастлива и почему-то решила, что так должно продолжаться всю мою жизнь, до последнего вздоха. Почему? С какой стати? Ведь по большей части женская доля у нас незавидная. Ты или вообще не находишь мужика, или молодой муж внезапно обнаруживает, что еще не готов к семейной жизни, и бросает тебя с ребенком, а если остается, то это еще не гарантирует тебе счастья. Алкоголизм, увы, неутомимо собирает свою жатву, и когда видишь жен наших пациентов, то так сразу и не скажешь, кто из супругов больше нуждается в медицинской помощи. В общем, для рекламы крепкой советской семьи они вряд ли подойдут.

– Я и не жду особого отношения, Регина Владимировна, – заверяю я.

– Вы ведете себя идеально, ни малейших претензий у меня к вам нет! Просто горе легче проживается среди людей и повседневных забот и хлопот. Я даже думаю, что вам было бы полезно взять какую-нибудь общественную нагрузку.

– Политинформацию? – кисло уточняю я.

– Хотя бы.

– Но я путаю Международный олимпийский комитет с Организацией Объединенных Наций, а имя нового президента Америки запоминаю ближе к концу его срока.

– Вот заодно и подтянете уровень сознательности, – начальница хмурит брови, как будто опечалена моим невежеством всерьез.

Перспектива каждую неделю готовить доклад о текущих событиях, да еще и приходить по средам на полчаса раньше, пугает меня до дрожи, и я снова уверяю начальницу в своей безнадежной аполитичности.

– Мне для жизни и работы, Регина Владимировна, вполне достаточно знать, что партия – наш рулевой и победа коммунизма неизбежна.

– Да?

– Да. Зачем еще забивать себе голову всякими нюансами, ведь политические убеждения не влияют на течение заболевания абсолютно никак. Что коммунисты, что монархисты, все болеют одинаково, это я прямо с гарантией могу утверждать.

Регина Владимировна с грустью смотрит на меня.

– Да, Татьяна Ивановна, – говорит она, – как у вас, терапевтов, все просто. У нас, психиатров, прямо скажем, по-другому.

Я пожимаю плечами:

– Кто на что учился.

Регина Владимировна выдерживает долгую паузу, во время которой я много о чем успеваю подумать. Например, о том, что не имею права ее осуждать, но говорить это вслух, конечно, неуместно, и я только улыбаюсь.

– Что ж, Татьяна Ивановна, хоть рабочее время кончилось, давайте все же на секундочку вернемся к делам нашим скорбным.

– Давайте! – Работать приятнее, чем вести душеспасительные разговоры.

Начальница передает мне историю болезни, довольно увесистую и уже изрядно потрепанную по углам.

– Нужно посмотреть пациента перед ИКТ.

Я киваю.

– И я вас попрошу отнестись к нему очень внимательно, – Регина Владимировна откашливается, – вдруг найдутся серьезные противопоказания?

– Конечно, найдутся, – беспечно начинаю я, но смотрю на титульный лист, и присказка, что нет людей здоровых, есть недообследованные, застревает у меня в горле.

Какие серьезные заболевания можно найти у генерал-майора ВВС, накануне поступления в психиатрическую больницу выписывавшего в небе мертвые петли? Задачка со звездочкой.

– Вот именно, – вздыхает Регина Владимировна, – но поскольку вы в свое время меня за него просили, то теперь и я вас попрошу.

– Кто ищет… – Я быстро просматриваю приемный статус и перехожу к небрежно подклеенным квиткам анализов. Насколько мне помнится, бедняга в свое время тренировался в отряде космонавтов, и вот уж действительно космическое здоровье. Обычно хоть пара показателей если не выходит из нормы, то находится у нижней или верхней ее границы, а тут везде эталон. Прямо хоть в палату мер и весов отправляй товарища в качестве экспоната.

– Буквально не к чему придраться, – морщится начальница.

– А это обязательно? Инсулин я имею в виду.

– Как вам сказать… Я пока не назначаю, но сами понимаете, пациент на контроле. Могут спросить, почему не проводим ИКТ, раз нет эффекта от нейролептиков, и на этот случай хотелось бы прикрыться. Ну и вообще, мало ли что со мной может случиться, больной перейдет к другому врачу…

Я снова пролистываю историю болезни, теперь уже обращая внимание не на соматический, а на психиатрический статус. Что ж, полет диагностической мысли ясен, раз бедняга, несмотря на все усилия врачей, не признает себя сумасшедшим, значит, заболевание прогрессирует, соответственно, требуется сменить или дополнить схему терапии, и ни одна компетентная комиссия не поймет пассивной позиции лечащего врача, который видел ухудшение, но ничего не предпринимал. А вот если в истории будет запись терапевта, что введение больших доз инсулина опасно для жизни данного больного даже при соблюдении всех необходимых мер предосторожности, то это уже совсем другое дело. Врач – добросовестный социалистический труженик – старался, искал варианты, но не судьба. Медицинские противопоказания – они такие, против них не попрешь.

– Ну вот рентгена органов грудной клетки нет, – хватаюсь я за соломинку.

– На медкомиссии флюорографию делал, года не прошло. Так даже если и сделаем свежий снимок, вряд ли у него там крупозная пневмония.

– И полость рта санирована?

– Будьте уверены.

– Может, хоть онихомикоз? – спрашиваю с робкой надеждой. – У военных это сплошь и рядом.

Регина Владимировна картинно разводит руками, мол, чего нет, того нет.

– Да, это вызов, – смеюсь я, – но мы не привыкли отступать. Знаете что? Я сейчас напишу, что у него жалобы на сухость во рту, жажду, частое мочеиспускание, клинически заподозрю диабет и назначу контроль сахара, ну а там уж натянем на нарушение толерантности к глюкозе, плюс хронический панкреатит нарисуем. Не первый раз.

Начальница хмурится:

– Вот именно, Татьяна Ивановна, не первый. Не боитесь?

– Чего? Что я выставляю необоснованные противопоказания? Ну так простите, меня еще в институте учили, что если человек не в гипергликемической коме, то большие дозы инсулина ему вводить противопоказано.

– Да, Татьяна Ивановна, не понимаете вы еще специфики нашей работы, – тонко улыбается Регина Владимировна.

Но мне уже трудно остановиться:

– Пока что я понимаю, что после инсулиновой комы у шизофреника гораздо меньше шансов выздороветь, чем у здорового – превратиться в полного идиота.

– На Западе уже двадцать лет назад доказали полную клиническую неэффективность ИКТ, а у нас она до сих пор приветствуется, – вздыхает Регина Владимировна и вполголоса добавляет: – Как любой метод, связанный с унижением и подавлением личности.

На всякий случай делаю вид, что не слышу. Мы обе знаем, что в наше время бессмертные строки «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется» имеют не только тот смысл, что вкладывал в них поэт, но и гораздо более приземленный и грубый.

Достаю ручку и быстро накидываю стандартную консультацию. Жалобы, состояние, для уточнения диагноза необходимо…

– О, вы и биохимию назначили? – вздергивает бровь начальница. – Что ж, зная возможности нашей лаборатории, предвижу, что это отсрочка еще минимум на неделю.

– Неделя ничего не решает.

– Иногда нет, а иногда решает абсолютно все. Бывает, час решает.

– Или минута, – говорю я неожиданно севшим голосом.

– О, простите, простите, – она встает и мягким движением, в котором я чувствую больше профессионализма, чем мне бы хотелось, берет меня за локоть.