Соблазн быть счастливым - Мароне Лоренцо. Страница 14

Я открываю двери лифта.

– Давай, котик! – восклицаю я, обращаясь к зверю, который пристально смотрит на меня пару секунд, а потом быстро проскальзывает в лифт между моих ног. Я нажимаю на кнопку и бросаю полный восхищения взгляд на этого котяру, бунтарская душа которого не удовольствуется сытым и спокойным житьем в доме синьоры Витальяно, но стремится исследовать окружающий мир, загрести от всех понемногу и попользоваться ближними. Он порядочный мерзавец, этот Вельзевул, а мне мерзавцы нравятся. И потом, в этом доме он нашел себе целый гарем, к тому же тут полно квартир, куда можно проникнуть – в некоторых сколько угодно еды, в других – только воспоминания. Ну да, потому что, конечно, дома людей не похожи один на другой – одни открываются и закрываются по несколько раз на дню, другие все время закрыты. В некоторых пахнет чистым постельным бельем и свежеприготовленным томатным соусом, в других стоит запах картона и сырости. И все же именно этим последним, как правило, можно больше доверять – несмотря ни на что, они не сломлены и живут ожиданием кого-то, кто вернется, чтобы о них позаботиться.

Доехав до своего этажа, я ставлю на пол пакет с продуктами и достаю из пальто ключи. В этот момент открывается соседская дверь, и на пороге снова появляется Эмма – женщина, за которую я заступился понапрасну. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, потом я отворачиваюсь и вставляю ключ в замочную скважину – не самая простая манипуляция, когда руки у тебя дрожат, как трамплин после прыжка в воду.

– Давайте я.

Я позволяю ей мне помочь, хотя моя самооценка и испытывает при этом столь же неожиданное, сколь нежелательное падение. Но с этой женщиной я не хочу больше иметь никаких дел, и чем скорее я избавлюсь от нее, тем лучше. Она завершает операцию и улыбается мне. Полагаю, что она хочет заслужить прощение.

– Спасибо! – говорю я и забираю у нее связку ключей. Вельзевул тут же заскакивает в квартиру, а я медлю на пороге, ожидая, пока соседка решит сделать следующий шаг. Она пристально смотрит на меня, не отводя взгляда, и поэтому я замечаю, что у нее распухла скула. В ней есть что-то такое, что меня привлекает – помимо красоты. Возможно, это то, что она немного напоминает мне Звеву, когда она еще была подростком – при том, что моя соседка уже давно не подросток.

Я не знаю, что мне делать: Эмма не двигается с места – может, она хочет войти, а может, поговорить, но при этом она не делает ни того, ни другого, а только стоит столбом, глядя на меня. Тогда я беру ситуацию в свои руки. Пусть я и бедный старик, который не в состоянии вставить ключ в замочную скважину, но выглядеть идиотом в глазах женщины мне пока еще не свойственно.

– Не хотите зайти? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Прошу вас, – и я сопровождаю эти слова приглашающим жестом.

Эмма осторожными шагами ступает внутрь моего мира – примерно так же делал Вельзевул, когда появился здесь впервые. Ей хочется понять, попала ли она на дружескую территорию или за углом коридора, ведущего на кухню, таится какая-нибудь опасность.

– Я могу вас чем-нибудь угостить?

Она снова кивает – такое впечатление, что она проглотила язык. Я стягиваю пальто и прохожу на кухню, девушка идет за мной и садится у стола, на котором свалены в кучу трусы вперемешку с носками. Когда слишком долго живешь один, то начинаешь думать, что интимная сторона твоей жизни надежно скрыта от постороннего взгляда. Я бормочу извинения, сгребаю со стола белье, чтобы отнести его в спальню, но один мятежный носок ускользает от товарищей и прыгает на пол, так что, когда я возвращаюсь, он все еще лежит там – прямо у ног моей неожиданной гостьи.

– Я хотела извиниться за свое поведение прошлой ночью, – начинает она.

– Не беспокойтесь, – тут же отвечаю я, – я уже и думать забыл.

На самом деле я не забыл ее грубости, но один из главных недостатков стариков – это злопамятность, а я не хочу быть похожим на старика.

Я открываю холодильник. В нем нет ничего такого, что бы я мог ей предложить – разве что обычная бутылка красного вина, помогающая мне скрашивать вечера. Я беру ее за горлышко и ставлю на стол вместе с двумя бокалами. Потом усаживаюсь напротив нее. Я не понимаю, чего от меня хочет эта восхитительная девушка, и я уже отвык принимать гостей. За исключением Вельзевула, разумеется.

– Мой муж рано или поздно меня убьет, – говорит Эмма, глядя мне прямо в глаза, так что мне становится трудно выдержать ее взгляд. Ее глухой и безжизненный голос резко контрастирует со свежей юной внешностью, которая ее отличает, несмотря на все обстоятельства.

Я наполняю бокалы, даже не спросив у нее разрешения, и она не останавливает меня. Вельзевул появляется на кухне по требованию своего желудка.

– Вы кому-нибудь говорили об этом? Родителям или кому-то из подруг?

– Нет, здесь в городе у меня никого нет, да и потом, я бы никогда не призналась: люди обычно сразу тебя осуждают.

Я прихлебываю красной жидкости из бокала и разглядываю молодую женщину. Если бы мне было вполовину меньше лет, чем теперь, я бы разобрался с этой ситуацией по-своему, но сегодня мне нужно засунуть свою злость куда подальше. Бог знает, почему она думает, что я, в отличие от других, ее не осуждаю. Может, ей просто наплевать на мое мнение – мнение старика-соседа, который может поделиться этой новостью разве что с живущим в подъезде котом.

– И сколько это все уже продолжается?

Она опускает голову и начинает барабанить пальцами по стенке бокала, и потом шепчет:

– Три года. – Я смотрю на нее с оторопью. – Первый раз это случилось, потому что я выронила из рук картину. Он двинул мне поварешкой по шее. У меня до сих пор в ушах стоит этот глухой звук. Целый месяц я везде ходила только в шарфе.

Я ставлю бокал в мойку и достаю с верхнего шкафчика сигареты – первое, что мне хочется сделать, когда меня охватывает тревога.

– Нет, прошу вас… – говорит она.

Я останавливаюсь на полпути и бросаю на нее взгляд, в котором смешиваются досада и любопытство.

– …я беременна.

Я прикрываю глаза и, не глядя, падаю на стул. Ну почему я полез не в свое дело? Все это все слишком серьезная проблема даже для такого древнего мафусаила, как я.

– И какой срок?

– Два месяца.

– А он знает?

– Нет.

– Вы хотите сделать аборт?

– Нет.

Я замолкаю. Может, она пришла, чтобы попросить материальной поддержки, а может, ей нужно всего лишь немного тепла и понимания. Может, она видит во мне отца. Мне жаль, дорогая, но мне с трудом удается быть им даже для собственных детей.

– Вам следовало бы ему сказать.

– Я бы хотела уйти от него, но не знаю, как это сделать. Он станет меня искать.

– Почему вы мне все это рассказываете?

– Потому что вы не прошли мимо. Большинство людей даже если они что-то подозревают, бросают на тебя сочувственный взгляд и отворачиваются. Люди по-прежнему думают, что это все личные проблемы, которые надо решать, не вынося из семьи.

– Вы пробовали обратиться в какую-нибудь организацию?

– Нет, мне стыдно.

А со мной разговаривать ей не стыдно. Несмотря на то, что я не из тех, кому люди любят открывать душу. Звева, например, этого никогда не делала, и тот же Данте скрывает от меня свои сексуальные наклонности. Эта почти незнакомая женщина за десять минут доверила мне больше своих тайн, чем мои дети за всю свою жизнь.

– А где он сейчас?

– Его нет в городе, он вернется завтра.

Между нами снова повисает молчание, и тиканье настенных часов несколько секунд заполняет собой тишину, пока мяуканье Вельзевула не напоминает мне, что бедняжка все еще в ожидании своей порции еды. Что ж, я решаю предложить моей соседке единственное, что есть в моем распоряжении – немного хорошего настроения.

– Послушайте, кот проголодался, да и у меня уже что-то начинает сосать под ложечкой. Почему бы вам не остаться здесь? Я могу предложить вам спагетти со свежими томатами черри.

Кажется, будто она только этого и ждала.