Соблазн быть счастливым - Мароне Лоренцо. Страница 27

– Ну, – заявляет она, – что ты мне расскажешь?

Но я ее даже не слушаю, за почти восемьдесят лет жизни мне не хватало только обеда на листочке А4.

– Почему ты ешь вот так? – спрашиваю я ее.

– Как? – удивляется она.

– Таким диким образом!

– А что такого дикого в салате?

– Не в салате, а в листочке офисной бумаги, который ты используешь вместо скатерти в комнате для совещаний!

– С возрастом ты становишься занудой, – бормочет она, поднося ко рту вилку с салатом.

Вот сейчас я бы охотно влепил ей пощечину – своим снисходительным всезнайским тоном она меня просто бесит.

– Звева, ты должна прекратить наплевательски относиться к своей жизни! Хватит думать только о работе – съезди куда-нибудь отдохнуть, выкинь эти ужасные деловые костюмы, которыми забит твой шкаф, оденься как-нибудь помолодежнее и наладь отношения со своим мужем!

Ну что ж, я это сказал. Она смотрит на меня с застывшей на полдороге ко рту вилкой, масло с которой капает в тарелку. Она вне себя от злости, я вижу это по глазам. Когда она злится, то ее зрачки напоминают узкую черточку в радужке – совсем как у кошек. И так же, как кошки, если на нее нападают, она сразу выпускает когти.

– Да как ты себе позволяешь трепать языком о моей жизни, моей работе и моем браке? Кто ты такой, чтобы говорить мне, что я должна и чего не должна делать?

От ее пронзительного голоса начинает вибрировать стекло столешницы под нашими локтями. Я сам испортил себе обед своими собственными руками: ведь я мог поулыбаться, как ни в чем не бывало, отпустить пару дурацких замечаний и скрыться с глаз подальше – вернуться к моей жизни, к моему дивану, к Марино, Россане и прочим бесполезным вещам, которыми я пытаюсь заполнить пустоту. Но вместо этого я напал на нее, и теперь мне придется опустить забрало и выйти на поле боя.

– Как это кто я такой? – удивляюсь я. – Пока не доказано обратное, я все еще твой отец!

– Нет уж, мой дорогой, теперь тебе слишком удобно быть моим отцом, нужно было раньше думать, если тебе так хотелось изображать образцового папашу, раздающего мудрые советы!

Если ты знаешь, что неправ, перед тобой два пути: спешно отступать или же атаковать самому. Я выбираю второй вариант. Во всяком случае, хоть выпущу пар.

– Но чего ты от меня не получала? Давай, скажи мне! Может, твой брат и мог бы высказывать мне подобные претензии, но уж конечно не ты. Тем не менее он-то ничего не говорит, это все ты только и делаешь, что жалуешься!

Она силится взять себя в руки. Собирается с мыслями, берет со стола салфетку и вытирает рот.

– Ты на самом деле считаешь, что был хорошим отцом? – Она внимательно смотрит на меня.

– Нет, я не был хорошим отцом. Я сделал кучу ошибок, но, видишь ли, мне не кажется, что ты не делаешь того же с Федерико. Ты постоянно торчишь в этой проклятой конторе. Я, по крайней мере, несмотря на все мои ошибки, старался быть с вами!

Кажется, ее гнев немного улегся, хотя, когда она наливает себе воды, я вижу, как у нее дрожат руки.

– Пап, ты натворил кучу глупостей, но я не хочу сидеть здесь и спустя сорок лет копаться в прошлом. Но вот чего бы мне хотелось – это чтобы ты был по крайней мере последовательным, как всегда и было раньше. Если уж называть достоинство, которое я признавала за тобой еще несколько лет назад, то именно это. Ты не указал нам никакого жизненного пути, не помог нам с выбором, не объяснил нам, как все происходит в жизни, однако ты хотя бы никогда не просил от нас ничего взамен. Ты был честен – ничего не давал, но и сам ни на что не претендовал.

Я опускаю голову. В этом она права – я никогда не думал, что мои дети что-нибудь мне должны. Вот Катерина – да, она так думала. Матери часто считают, что отданная ими любовь должна вернуться им тем или иным образом. Короче, своего рода возмещение убытков.

– Но в последнее время ты изменился: ты берешься судить нашу жизнь, кидаешься обвинениями, высказываешь свое мнение, даешь советы.

Это все старость: это она заставляет тебя думать, будто ты знаешь, как устроен мир, – и лишь потому, что тебе повезло топтать землю дольше, чем другим. Так мне следовало бы ей ответить, но вместо этого я говорю совсем другое:

– Просто когда я был моложе, я не замечал, что вы несчастливы. И уверяю тебя, что так было намного лучше.

– Да кто тебе сказал, что мы несчастливы? С чего ты теперь на этом зациклился?

Я заглядываю ей в глаза: зрачки снова стали круглыми. И хорошо – значит, она спрятала свои когти.

– А ты счастлива, Звева? – спрашиваю тогда я. – Ты можешь заявить с абсолютной уверенностью, что довольна своей жизнью?

Она опускает глаза в тарелку.

– А что, разве существует человек, который мог бы сделать подобное заявление? Вот ты счастлив?

– Да, я счастлив, как только может быть счастлив старик, решивший урвать от жизни все, пока ему это еще позволено.

– Может, в твоем возрасте все и проще.

Ну да, это правда – только когда ты знаешь, что у тебя нет никакой альтернативы, ты бросаешься вперед очертя голову. И будь что будет.

– Я видел тебя позавчера, – тихо говорю я.

Я знаю, что совершаю очередную ошибку, которых так много было в моей жизни, но мною движет инстинкт. Так было всегда: в трудных ситуациях он отпихивал меня в сторону и занимал мое место. Я ему не мешаю: гораздо удобнее наслаждаться зрелищем со стороны.

– Где?

– С тем человеком, когда ты выходила из конторы.

Она заливается краской и, взяв стакан, залпом выпивает большой глоток воды. Я вижу, как она размышляет, что мне ответить.

– Ну так и что, в чем проблема?

– Проблема в том, что мне ты сказала, что ты дома.

Она смотрит на меня не отвечая. Однако по ее лицу читается, что ей невероятно хотелось бы это сделать: что она желала бы заткнуть меня, но вместо этого вынуждена переживать неприятное и беспомощное ощущение того, кто не знает, что возразить. Это ее работа сделала ее такой: я ее никогда не учил, что нужно непременно всегда найти какую-то причину, в том числе и потому, что я знаю, что очень часто никаких причин нет и лучше просто промолчать.

– Дело даже не в той чуши, которую ты пыталась мне впарить, а просто я не думал, что ты можешь спутаться с таким стариком. Если бы ты вышла из подъезда с шикарным улыбающимся красавцем, я бы просто отвернулся, может, я бы даже прикрыл тебя перед мужем в случае необходимости. Но так, как сейчас, не пойдет: я должен знать, что ты нашла в этом древнем экспонате.

Сквозь ее броню наконец пробивается слеза. Мне жаль, солнышко, но чтобы выиграть сражение, нужно быть плохим. А в этом, ты же знаешь, я мастер.

– Чего ты от меня хочешь? Почему ты продолжаешь портить мне жизнь? Каждый раз все снова и снова! – кричит она. Потом вскакивает, швыряет стакан об стену и выбегает из комнаты.

Я остаюсь в одиночестве и смотрю по сторонам. Мне не нравятся комнаты для совещаний: какие-то стерильные, идеальные, неподвижные. Как и сами совещания, впрочем. Кажется, я перегнул палку: наверное, мне стоит пойти к ней и попросить прощения. Наверное, мне стоит обнять ее. Сколько времени я уже этого не делал? Я бы хотел, чтобы у меня была возможность вернуться в тот самый момент, когда я перестал обнимать ее – в последний раз, когда это произошло. Тогда я смог бы предупредить этого здоровенного придурка, что Звева потом вырастет и что он превратится в старика с кучей угрызений совести.

К счастью, вскоре она снова появляется в комнате и садится к столу. Внешне она кажется спокойной, но все же следы потекшей косметики выдают то, что она плакала в одиночестве – наверное, в туалете, столь же стерильном, что и то место, где в эту минуту отец с дочерью впервые решили поговорить друг с другом.

– Ты хочешь знать, что я нашла в этом древнем экспонате, так?

Я киваю. Губы у меня пересохли.

– Что ж, дорогой папа, в этом редком антикварном экземпляре – у которого, кстати говоря, есть имя, его зовут Энрико, – я нашла все то, что всегда искала. То, чего ни ты, ни Диего никогда не были в состоянии мне дать!