Смерти нет - Купцова Елена. Страница 24

Смех прервался так же внезапно, как и начался. До Володи постепенно начал доходить смысл сказанного.

— Погоди, погоди. Говоришь, взорвал машину и в ней был Ленин? Невозможно. Он уже давно не выезжает из Москвы.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Значит, это был не он. Тогда кто же?

— Ты меня спрашиваешь?

— Нет, конечно. Скорее, себя.

— Что было потом?

— Его убили. Застрелили тут же у горящей машины, а потом еще кололи штыками. Я плохо помню.

— А откуда тебе вообще это известно?

— Я была там с ним.

— Господи, зачем?

— Я не знала, что он задумал. Иначе бы не пошла. Теперь я понимаю, что он хотел попрощаться со мной, а заодно и отвести от себя подозрения. Влюбленная парочка на обочине дороги. Никому и в голову не придет…

— Хорош!

В голосе Басаргина прозвучало столько холодного презрения, что Марго стало неуютно.

— Ты хоть понимаешь, во что он тебя втянул? Герой! Тебя кто-нибудь видел?

— Не знаю. Не думаю. Такая была суматоха. Они, правда, гнались за мной потом, но я убежала. Не пойму только, зачем он это сделал. Видно, хотел красиво свести счеты с жизнью.

— Лучше бы спрыгнул с моста или пустил себе пулю в лоб.

— Ты не понимаешь. Он был просто одержим этой идеей. Она сжирала его, как ржа железо. Он почему-то был уверен, что именно он должен убить его и спасти Россию.

— Это впечатляет. Но что было, то было. Все равно теперь ничего не изменишь. А тебе нужно при первой же возможности сменить фамилию.

— На какую?

— На мою, конечно.

Они обвенчались спустя три месяца в храме Рождества Богородицы на Путанках, что на Малой Дмитровке. Марго вполне удовлетворилась бы гражданской церемонией, но Володя настоял. Ему так хотелось, чтобы их союз был освящен перед Богом, что Марго не решилась возражать.

Объявленный в марте 1921 года нэп, новая экономическая политика, совершил чудо, немыслимое еще несколько месяцев назад. Тяжкая, полуголодная, серая жизнь стремительно обретала краски. Постепенно открывались ресторанчики и трактиры, магазины, ателье и мастерские. Заработали рынки. На улице стали появляться красиво одетые люди. А главное, вернулась надежда. Люди поверили, что кошмар последних лет позади, а впереди их ждет новая — красивая, светлая жизнь.

Храм на Путанках был в десяти минутах ходьбы от их жилья. Комната, в которой они жили с самого приезда Марго в Москву, принадлежала давнишнему другу Басаргина Григорию Яковлеву, довольно известному по Москве художнику. В тот момент он был в отъезде, как это часто с ним случалось, а по возвращении перебрался к своей подруге Ирине, начинающей балерине Большого театра, к ее несказанному удовольствию.

— Наконец-то у меня будет возможность приручить этого медведя, — сказала она Марго, сияя. — А то, несмотря на свою внушительную комплекцию, увертлив, как угорь. Так и норовит выскользнуть из моих бархатных лапок.

Молодые женщины сразу же понравились друг другу, и между ними установились доверительные, теплые отношения, которых так не хватало Марго. Теперь ей было с кем незатейливо, по-женски поболтать о сотне маленьких пустячков, столь милых женскому сердцу. В искусстве украшать себя Ирине просто не было равных. Любая, даже самая незамысловатая вещь выглядела элегантно на ее тонкой летящей фигуре. Кроме того, у нее была дивная портниха, ухитрявшаяся придавать старым платьям истинно парижский шик. Она-то и сшила для Марго свадебный туалет. Это, конечно же, было не подвенечное платье с морем оборок, воланов и кружев, но очень изысканный бледно-розовый костюм с огромной орхидеей, которая цвела на плече совсем как живая. Ансамбль дополняли белая шляпка с вуалью и белые перчатки. Марго выглядела просто восхитительно. Бледный розовый цвет удачно оттенял нежный румянец щек и бархатную глубину глаз. Басаргин буквально онемел от восхищения, когда увидел се. Впервые в жизни он не нашел достойных слов. Григорий Яковлев, рыжеволосый великан, которому предстояло исполнить роль шафера и которого по этому поводу втиснули в тесный черный костюм, оказался более находчивым.

— Ого! — оглушительно зарокотал он. — Наконец-то у моей Ирины появилась достойная соперница!

За что немедленно схлопотал щелчок по носу. Но это его нисколько не смутило. Завладев рукой Марго, которая немедленно утонула в его лапище, он церемонно ее расцеловал. Неизвестно, откуда вдруг взялось столько изящества в его громоздкой фигуре.

— Хороша, до чего хороша! — восклицал он. — Впрочем, ты, Володька, тоже не так уж и плох, когда тебя приоденешь. С вас хоть портрет пиши.

— Помилосердствуй, Гриша! — взмолился Басаргин. — Что угодно, но только не это. Хватит с тебя и моей ноги.

— А известно ли вам, Марго, что у него совершенно римская стопа? Бесценная модель для моих студентов.

Марго знала, что Григорий преподает рисунок в недавно открывшихся Художественных мастерских и при каждой возможности таскает туда Володю под любыми мыслимыми и немыслимыми предлогами.

— Они меня уже разъяли на части, — пожаловался Басаргин. — Я скоро просто перестану существовать как единое целое.

— Может, оно и к лучшему, — прогудел Григорий.

— Э, нет, — возразила Марго. — Уж вы оставьте мне его в целости. Я не так современна, как некоторые. Мне лучше по старинке, ручки-ножки на своих местах.

— Какая скука! — Григорий закатил глаза к потолку. — Я всегда говорил, что женщины — тормоз прогресса.

— Представляю, во что бы вы превратили этот мир, если вас не тормозить, — вставила, смеясь, Ирина.

— Воображения не хватит, — пробурчал Григорий. — Но что это мы? Батюшка небось заждался. Все в сборе?

— Надеюсь, эта женщина сегодня не придет, — сказала Ирина. — А то разрыв сердца ей обеспечен.'

«Этой женщиной» она именовала Веронику, которая не раз уже появлялась у них на Малой Дмитровке и закатывала жуткие истерики. Басаргин не знал, куда от нее деваться, даже на работу ходил как на войну, ибо она подстерегала его и там. Всем вокруг уже было известно, что он подло бросил ее, беременную, и ушел к какой-то девке. Жизнь грозила превратиться в кромешный ад, пока однажды вечером к ним не пришел ее отец. Смущаясь и, верно, от этого брезгливо поджимая губы, он сказал, что ему неловко за свою дочь, весь этот скандал дурного тона и беременность ее не более чем неуместная выдумка. Моментально был оформлен развод, и начались приготовления к свадьбе.

Был сияющий октябрьский день. Деревья вдоль улицы алели багрянцем. Извозчичья пролетка уютно поскрипывала на булыжниках мостовой. Басаргин склонился к ней:

— Ты веришь, что это происходит с нами?

Сквозь вуаль трудно было прочесть выражение ее глаз, только губы слегка изогнулись в улыбке.

Обряд венчания прошел тихо, почти тайно. Мерцали свечи, курился ладан, Богородица смотрела с алтаря печальными, все понимающими глазами.

— Веришь ли, что это происходит с нами?

Когда они выходили из храма, полные только что совершившимся таинством, связанные навсегда перед Богом, переполненные счастьем, подошедший трамвай выплюнул на мостовую группу молодых людей. Они визжали, вихлялись, улюлюкали, делали непристойные жесты.

— Эй, попы, подавитесь своим богом! — заорал кто-то.

— Кровь народную пьют, упыри!

— Бездельники, захребетники, перестрелять бы вас всех!

— Давить попов, как клопов!

Прохожие реагировали по-разному. Кто шарахался и ускорял шаги, стремясь скорее вырваться из уплотнявшегося облака ненависти, кто, наоборот, останавливался поглазеть. Марго почувствовала, как напряглась рука Володи, поддерживавшая ее под локоть. От давешнего ощущения счастья не осталось и следа. На смену ему пришли бессилие и страх. И еще предчувствие несчастья, страшной, неотвратимой беды. Она не знала, что это будет, коснется ли только ее или всех, просто на светлый, сияющий день вдруг легла густая тень.

В полном молчании они уселись в поджидающую пролетку.

— Пошел! — крикнул Басаргин.