Смерти нет - Купцова Елена. Страница 33

Марго показалось, что она уловила в его откровениях лазейку для себя.

— Если все так удачно сложилось, то зачем вам я? К чему этот спектакль? Ни вам, ни мне лишнее разбирательство ни к чему. Оставим все как было, да и разойдемся.

— Лихой кавалерийский наскок. Молодец, девочка, — одобрительно сказал он. — Тебе бы эскадроном командовать. Но только ты ошибаешься. Ты мне ох как нужна, иначе не стал бы тебя искать столько лет. Ты мне душу мою обомшелую отогреешь.

Он придвинулся к ней вплотную, тяжело, смрадно задышал в лицо. Марго, съежившись, вдавилась в спинку дивана. Страх заплескался в ее широко распахнутых глазах. Раствориться бы сейчас, исчезнуть без следа.

— Вот-вот, совсем как тогда. И волосы живые.

Он запустил руки ей в волосы и потянул к себе. Марго уперлась руками ему в грудь, напрягла все силы, но он лишь забавлялся ее сопротивлением.

— Да брось ты! Ты ж не такая, как все. Дикая, необъезженная кобылка. Сам не знаю, чем ты меня взяла. Столько баб перепробовал, а все не то. Зацепила за самое сердце. Я уж и забыл, что оно у меня есть. Полюбишь меня, все тебе отдам. В шелках будешь ходить, в жемчугах. Ну что тебе стоит?

— Никогда! — закричала Марго ему в лицо, прямо в ненавистное, горящее похотью лицо свиньи. — Никогда, слышишь? Ты можешь взять меня силой, растоптать, уничтожить, убить, но никогда я не буду твоей по собственной воле. Никогда!

Он отшатнулся от нее, как от зачумленной. Горящие глазки сузились и похолодели, но Марго больше не боялась его. Чудовищная ярость придала ей сил. Каков герой! Мало ему ее тела, хочет заполучить ее бессмертную душу! Лицо ее пылало, глаза метали молнии, ноздри гневно раздувались. Он даже съежился под ее яростным взглядом.

— Ты права. Я все могу, но мне этого не надо. Мне надо, чтобы ты сама пришла ко мне.

— Никогда!

— Мужа, что ли, любишь? Перевертыша этого дворянского?

— Люблю.

— Так это мне раз плюнуть. Раздавлю, как клопа.

Перед Марго вдруг разверзлись темные глубины этой души, если у палачей есть душа. И ничего в ней не было, только кровь и пустота, свистящая гулкая пустота.

— Мне жаль вас, — сказала она тихо. — Вам очень страшно жить на этом свете.

Он вдруг отпустил ее и побрел к столу, большой, тяжелый, с бессильно повисшими руками. Сел, сгорбившись.

— Уходи сейчас. Скорее, пока не передумал. Но учти, я умею ждать.

Лето прошло тихо и незаметно. Были сняты две комнаты в Малаховке в чистом маленьком домике на краю деревни. Лес начинался сразу за калиткой. Огромные корабельные сосны шумели над головой, тропинки разбегались в разные стороны, маня за собой. Побродив немного, можно было выйти на земляничную поляну, где под каждым листком скрывалась сочная алая ягода, куда вкуснее и ароматнее, чем в садике у дома. Можно было сбежать по склону к реке и опрокинуться навзничь в мягкую траву и смотреть, как перешептываются в высоте кроны деревьев и спешат куда-то облака. Можно было купаться в прохладной даже в самую жару воде и слушать хор лягушек на закате. Наслаждаться полной свободой и не чувствовать чужого пристального взгляда в спину.

Володя вернулся из командировки только в конце августа. Они подолгу бродили вместе по лесу. Он учил ее собирать грибы, отличать съедобные от несъедобных, подмечать коричневую шапочку масленка под побуревшим осенним листком. Вечером ставили самовар и подолгу пили приправленный дымком чай, неспешно говорили о неважном, инстинктивно оставляя все тревожные темы на потом.

Несколько раз приезжали Григорий с Ириной, шумные, веселые, городские. Нарушали привычное, неторопливое течение жизни, восхищались всему, что видели, охали, ахали и снова уезжали. Наступала тишина, и Марго была этому рада. Она полюбила свое уединение. Так уже было однажды в ее жизни, что она искала спасения у природы, в имении отца в горах Армении. Еле выбравшись из объятий смерти, потеряв мать, Марго припала к земле, к родным камням, как Антей, и воскресла. Сейчас с ней происходило нечто подобное, только она была не одна. С ней был любимый человек, Володя, муж, единственный, кто нужен был ей сейчас. Их отношения наполнились новым смыслом, стали спокойнее, тише, увереннее. Казалось, ничто не способно поколебать их любви и доверия друг к другу.

В те дни, когда он должен был приехать, она начинала ждать его с самого утра. Принималась что-то делать и, отвлекшись, бросала. Открывала книгу и подолгу сидела, уткнувшись глазами в какую-нибудь фразу, не пытаясь даже понять ее смысл. Если смотреть на свет через листик смородины, то можно увидеть реку Амазонку с притоками или ладонь Володи, ясные, четко очерченные линии с многочисленными извилистыми ответвлениями.

К вечеру ожидание становилось нестерпимым, и она выходила ему навстречу. Торопливо шла по пыльной дороге, вглядываясь в даль из-под руки — не покажется ли из-за поворота его ладная высокая фигура. А вот и он наконец. Широко шагает по дороге вдоль поля, движения легки и естественны, голова слегка откинута назад, волосы колышутся под мягким дуновением ветерка. При виде ее ускоряет шаг. А она летит, летит ему навстречу, не чуя под собой ног.

Быстрое объятие. Ему приходится нагнуться, чтобы достать до ее губ, заглянуть в глаза, надежно скрытые широкими полями шляпы.

— А ты еще загорела. Становишься похожей на мулатку.

— Что прикажешь делать с этим солнцем? Никуда от него не скроешься.

— Мне нравится. Что ты делала без меня?

— Вышивала крестиком.

— ???

— Шучу, шучу.

Они никогда не идут сразу в дом. Сначала на их любимое место, в дубраву, на высокий берег реки. В этот час здесь никогда никого нет, и весь мир, открывающийся перед глазами, принадлежит им одним. Марго устраивается между его колен, уютно прислонившись спиной к его груди. Самое безопасное место в мире, ее любимое кресло. Когда онисидят вот так, совсем одни, ничего плохого не может случиться. Зато всегда можно повернуть голову и найти губами его губы или просто потереться щекой о его гладко выбритую щеку.

— Ты всегда бреешься, прежде чем приехать ко мне?

— Всегда.

— Я так люблю тебя.

— И за это?

— И за это тоже.

Ранние признаки осени наполняют душу легкой печалью. Березки на другом берегу реки уже слегка подернулись золотом и нехотя отдают его земле, вечному, ненасытному кредитору. Не успокоится, пока донага не разденет. Вот и еще одно лето прошло, словно и не было вовсе.

— Я не хочу возвращаться в Москву.

— Отчего? Ты же ее всегда так любила.

— Я и люблю, просто с некоторых пор мне там неуютно. Давай уедем куда-нибудь насовсем.

— Куда например?

— Не знаю. Куда угодно. С тобой я везде буду счастлива. В Ереван… Нет, только не туда.

— Почему?

— Это для меня навеки закрытая книга. Город, где умерла мама. Я помню, как там было, и так уже не будет. В одну реку нельзя войти дважды. Можем уехать в Орел, в Тамбов, в Одессу. Да мало ли мест в России, куда можно уехать.

— Мест много. Вопрос — зачем. Мы кого-то боимся, от кого-то убегаем? Если да, то нас непременно найдут, потому что убегающий человек слаб. Есть что-то, чего я не знаю?

— Н-нет.

Марго, не отрываясь, смотрела на сверкающую лепту реки. Хорошо, что он сейчас не видит ее лица. Она не рассказала ему о странной встрече с полоумным чекистом, о похищении, о его безумных речах. Тем более что от той кошмарной сцены у нее осталось смутное чувство победы. Володя прав. Бежать бессмысленно. Нашел же ее этот человек даже в суматошной, переполненной людьми Москве, найдет и в любом другом месте. Если захочет. Надо только сделать так, чтобы не захотел. Почему-то ей казалось сейчас, что с этим она справится.

— Нам с тобой нечего опасаться, — уверенно продолжал Володя. — Мы — простые мирные обыватели и никого не можем интересовать. Россия постепенно превращается в нормальную европейскую страну. Даже иностранцы начали вкладывать сюда свои капиталы, а это что-нибудь да значит. Никто не станет попусту рисковать своими деньгами.